Совсем не то совершалось со старым командором; пылкие восхваления капеллана не прошли бесследно, они запали в чёрствую душу старого аскета, как порою западает в сухой хворост искра потухающего костра, занесённая ветром.
Помолясь усердно Богу и послав по адресу проклятых схизматиков и язычников полсотни самых яростных проклятий, командор улёгся на своё досчатое ложе и прикрылся плащом. Но сколько он ни вертелся с бока на бок, образ красавицы, которую он чуть успел рассмотреть в ночь похищения, стоял перед ним, звал его за собою и смущал греховной грезой.
— Изыди от меня, сатана! Да воскреснет Бог и расточатся враги его! — твердил монах-рыцарь, но всё напрасно, дьявольский образ красавицы стоял перед глазами и то грозил ему пальцем, то манил за собой.
Всю ночь не мог уснуть командор, и когда прислужник пришёл доложить ему, что пять часов утра и что пора идти к заутрене, он едва встал и грузно пошёл по лестнице к колокольне. Ежедневно ко всем службам звонил он сам, наблюдая, все ли монахи посещают церковные службы.
В этот раз, едва отошла утренняя, он, вопреки обыкновению, не стал беседовать с товарищами-монахами, но ушёл в свою келью и там опять погрузился в размышление, вернее в какое-то оцепенение, в котором ни думать, ни соображать невозможно.
— Пойти, взглянуть — разве это грех? — мелькало в уме всё чаще и чаще. — Взглянуть, взглянуть! — звучало как-то твёрдо и властно, но командор всё ещё боролся и гнал от себя прочь эти греховные думы!
Ни к ранней, ни к поздней обедне он не вышел, послав сказать капеллану, чтобы начинали службу без него, так как он чувствует себя больным. Когда же при этом известии брат госпитальер, обладавшей кое-какими познаниями в медицине, пошёл его проведать, командор резко выпроводил его из своей кельи.
Рыцари, собравшиеся в трапезной на обед, тоже напрасно прождали начальника, он не вышел — пришлось обедать без него, что, конечно, многим было очень приятно.
Разговор сделался общим, говорили больше о своих личных делах, чем о нуждах ордена. Жизнь на границе, в вечном страхе неприятельского вторжения, видимо, всем наскучила, и каждый, не стесняясь, высказывал желание поскорей уйти из этого конвента, подальше от сурового аскета-командора.
Обед близился к концу. Вдруг со стены раздался звук рога — сигнал тревоги — и вслед за тем тот же сигнал повторился по всем башням замка.
Все рыцари, оставив недоконченную трапезу, бросились на главную стену замка, обращённую к широкой просеке, надеясь увидеть возвращающихся своих товарищей. Какое же было их изумление, когда в конце просеки они увидали верхового — очевидно посла или парламентёра, перед которым ехал гонец на караковой лошади с белым знаменем в руках. Сзади ехали ещё человек десять.
— Что это? Кажется, парламентёр? — заговорили в один голос рыцари, не понимая происходящей перед ними сцены.
Подъехав на расстояние дальнего полета стрелы от замка, оба — и посланец и знаменосец — остановились, и один из них трижды затрубил в турий рог. Не было сомнения в том, что это литовцы: у рыцарей давно уже были металлические трубы.
— Скорей, скорей, узнать, что надо! — кричал один из рыцарей.
Замок Штейнгаузен
— Пусть подъезжает ближе! — говорили другие и махали платками всадникам.
— Кто здесь начальник?! — раздался позади голос командора, — прошу не забывать, что я старший и один отвечаю за весь конвент!
Все утихли. Пушкари торопливо вздували пальники, готовясь выстрелить по первому приказу. Мортиры были давно заряжены. Гербовые и простые латники, которых было больше сотни в замке, поспешно занимали заранее указанные места на стене и у ворот.
Между тем, неизвестные люди, произведшие такую тревогу и переполох в замке, стояли на том же месте и, видя, что никто им не отвечает, повторили сигнал. Зловещё прокатился по лесу и замку гнусливый звук литовской трубы.
— Я узнаю, это литвины из дружины треклятого Вингалы, я их видел в Эйрагольском замке! — воскликнул один из рыцарей, — не случилось ли какого несчастья с великим комтуром и нашими товарищами?!
— Как ты можешь, брат Адальберт, говорить такие речи и смущать братию? — с укоризной заметил командор, — выслать к ним «гербового», пусть узнает, что им надо, да возьмёт письма, если есть!
Распоряжение было тотчас выполнено; один из гербовых братьев в сопровождении двух кнехтов — одного с трубой, другого с белым флагом — выехал из ворот крепости, но едва доехав до литвинов и перекинувшись с ними несколькими словами, помчался обратно.
— Что им нужно? — крикнул со стены командор, едва гербовый подскакал к замку.
— Говорит, что он посланный от самого князя Эйрагольского, и ни с кем, кроме самого командора, объясняться не хочет!
— Что за вздор, несколько ударов бичом развязали бы ему язык, — сказал с гневом граф Брауншвейг, — жаль, что мы не послали десятка два кнехтов!
— Осмеливаюсь доложить, благородный командор, у посла вид далеко не заискивающей, а под одним из его людей я узнал лошадь брата Генриха Стосмана!
— Брата Генриха?! — в ужасе воскликнул командор, — этого Самсона из Мекленбурга? Быть не может, ты вероятно обознался!
— Мои слова истина, их могут подтвердить и кнехты, — отвечал твёрдо «гербовой», — клянусь, я сразу узнал славного скакуна Брута под этим поганым литвином.
Командор вдруг решился.
— Коня! — крикнул он резко, — брат Альдаберт, десять гербовых, за мной!
С этими словами он быстро спустился со стены во внутренний дворик замка и через несколько минут выехал навстречу парламентёрам в полном рыцарском вооружении, в белом плаще и в сопровождении одиннадцати человек свиты.
— Как раз дюжина, — с улыбкой заметил брат Гуго, обращаясь тихо к своему обычному собеседнику, брату Иосифу, — хорошо что не тринадцать!
— А разве ты нашего командора за одного считаешь? — также тихо отвечал тот. — В нём вечно два человека: один — монах, другой — развратник, с ним мы можем дождаться предательства хуже Иудина!
— Ну, уж это пожалуй слишком, — улыбнулся себя в бороду брат Гуго. — Это уже слишком!
— Верь не верь, но я кое-что про него разузнал.
— Что же такое? — с любопытством спросил Гуго.
— Не место теперь и не время, приходи после вечерни в мою келию, там покалякаем!
Между тем, командор и его свита подскакали на близкое расстояние к литовским посланцам, но они, как бы не замечая приближения командора, не трогались с места и не слезали с коней.
— Долой с лошадей! — крикнул им, подъезжая, командор.
— Кто ты такой, чтобы я, посол светлейшего князя Вингалы Кейстутовича, короля всей Жмуди, должен был бы слезть с коня? — крикнул ему в ответ литвин.
— Я граф Брауншвейг, командор штейнгаузенского конвента, рыцарь и крейцхер!
— Только-то, а я думал — не весть кто, — вызывающим тоном отвечал литвин, в котором нетрудно было признать старого Врубу, брата Стрекося. — Ну, так вот же тебе грамотка от твоего набольшего великого комтура.
— Где же он? — схватывая письмо, воскликнул командор: он уже предчувствовал несчастье.
— А где же ему быть? Известно, у нас в плену!
— Как в плену? Быть не может! Ты лжёшь!
— Что мне лгать, — ответил Вруба с улыбкой, — на этот раз целый пяточек попался, окромя тех, что вчера мы на тризне моего брата испекли, — во славу Перкунаса!
— Как ты смеешь говорить так, отродье сатаны! — воскликнул брат Альдаберт. Командор так был занят чтением письма, что и не слышал ответа дикого литвина.
— Как ты смеешь хвастать таким изуверством? Тебя самого следует сжечь на медленном огне.
— Ну, меня ещё руки коротки, а вот если вы не поспешите с выкупом, так вашего набольшего мы точно поджарим! — отвечал дерзко литвин.
Командор кончил чтение. Когда он поднял голову, его узнать было нельзя. Взгляд потух. Очевидно, он был чем-то поражён до глубины души.
— Хорошо, — сказал он, обращаясь к Врубе, — завтра утром я дам решительный ответ! А пока прошу послов в замок.
— Много благодарны, мы и здесь переночуем, — отвечал с поклоном Вруба, — ночлег в лесу безопаснее ночлега в рыцарском замке.
Командор вспыхнул, но сдержался.
— Не насилую вашей свободы. Завтра утром, как взойдет солнце, вы получите ответ.
C этими словами он дал шпоры коню и помчался к замку. Литвины скрылись в чаще леса.
Едва вернувшись в замок, командор тотчас созвал на военный совет всю братию.
— Благородные рыцари! — начал он, положив на стол письмо великого комтура. — Судьбы Божьи неисповедимы. Весь наш отряд, пошедший на выручку наших братьев, разбит, пятеро благородных рыцарей пали, сам великий комтур и ещё четверо братьев-рыцарей в тяжкой неволе!
Общий крик негодования раздался среди братии.
— Спасти, отбить! Созвать все соседние конвенты! — слышались голоса кругом.
— На это нужно время, а князь Вингала даёт нам только три дня. Если к среде вечером требование его не будет исполнено, наших братьев сожгут, как подло сожгли уже двух братьев-рыцарей!
— Что же делать?! Как помочь горю? — заговорили рыцари вокруг.
— Князь Вингала, да будет проклято его имя, предлагает нам сделать обмен. Он требует обратно свою дочь и взамен возвращает весь полон! Что вы на это скажете, благородные рыцари?
— Отдать, вернуть, разумеется, вернуть! — говорили братья, в которых это предложение воскресило надежды.
— Но вспомните, княжна Скирмунда ещё язычница, она посвятила себя служению презренным идолам, можем ли мы её вернуть, не обратив в христианство?
— Вернуть, вернуть, конечно, вернуть! — шумели голоса, — жизнь благородных рыцарей важнее одной языческой девчонки!
— Хорошо, благородные рыцари. Завтра утром это будет исполнено, но мы постараемся с отцом капелланом употребить остаток дня, чтобы обратить её ко Христу!
При последних словах командора капеллан побледнел как смерть. Очевидно, он не ожидал такого исхода и не приготовился к нему. Тем временем командор распустил рыцарский совет и подошёл к капеллану.