В 1230 году один из Пястовичей, Конрад, владетельный князь Мазовии, не будучи в состоянии обратить в латинство своих соседей-язычников из Пруссии, призвал на помощь Тевтонский орден. Тогдашний великий магистр Герман фон Зальца с радостью принял предложение и поклялся отомстить северным сарацинам[69] за всё то зло, которое нанесли ордену южные. Кроме того, рыцарей манила Балтика и текущие мёдом и молоком долины Пруссии.
В первое время столицей ордена был Кульм. Рыцари быстро исполнили миссию, для которой были призваны: они утопили в крови и сожгли в огне остатки язычества, и скоро во всей Пруссии, до самой Жмуди и Литвы, стал один хозяин и полноправный распорядитель — немецкий рыцарь-крестоносец! Чтобы окончательно обособиться, рыцари не замедлили построить собственный большой город Мариенбург, укрепили его чрезвычайно и перенесли в него свою столицу. С этого времени с каждым годом наблюдалось беспрерывное неудержимое стремление немцев на восток, вдоль побережья Балтийского моря.
Надо заметить, что в Ливонии в это время, тоже существовало воинствующее религиозное братство Меченосцев.
Основанный в 1202 году ливонским епископом Адальбертом фон Анельдерном, для борьбы с язычниками-ливонцами и эстами, орден Меченосцев имел устав ордена Тамплиеров, и первым гроссмейстером его был Вино фон Рохтенбах. Покорив всю языческую Ливонию, орден к 1223 году кончил покорение и Эстонии. Но постоянное несогласие с рижским архиепископом, доходившее многократно даже до междоусобной войны, заставило рыцарей, после смерти второго гроссмейстера фон Вохоника слиться с Тевтонским орденом и вместо гроссмейстера довольствоваться только провинциальным магистром.
Таким образом, с 1237 года вся береговая полоса уже принадлежала немецким рыцарям.
Непокорёнными оставались только Жмудь и Литва, где ещё с полной силой процветало язычество. Почти два века длилась истребительная борьба немецких пришельцев с коренными обитателями этой бедной, дикой, лесистой страны. На стороне немецких рыцарей было всё: и могущество, и помощь всех европейских государств, видевших в походах рыцарей на сарацин богоугодное дело, и массы рыцарей-гостей изо всех стран франко-германской Европы, приезжавших, чтобы участвовать вместе с рыцарями в этих новых крестовых походах, и, наконец масса золота, которая скопилась в подземельях Мариенбурга.
Не надо забывать, что каждый рыцарь должен был оставить после смерти всё своё состояние в пользу ордена. То же самое были обязаны делать «братья и сёстры» ордена, носившие этот сан в светской жизни. Все европейские государи давали огромные вклады на рыцарство, для поминания душ своих усопших родственников. А ещё рыцарство являлось самым богатым банкиром в Европе. Без зазрения совести раздавало оно, за громадные проценты, свои капиталы нуждающимся магнатам и владетельным князьям, но не иначе как под заклад их владений, и уже так заложенное имение никогда не возвращалось.
Великий магистр Тевтонского ордена со свитой
Но зато у их соперников, литовских славян, было то, чего не могло быть у рыцарей: у них была родная земля, у них были свои семьи, у них были могилы их отцов и дедов. За эти священные клейноды каждый литвин готов был умереть, не уступая ни одной пяди земли врагу; они воодушевляли его в битве сильнее, чем все реликвии, которыми были увешаны рыцари-монахи.
В течение XIV века целый ряд славных литовских владык — Гедимин, Ольгерд, Кейстут (особенно последний) вели с орденом ряд кровопролитных войн, и наконец, страшным усилием, храброму льву литовскому Кейстуту удалось прорвать немецкое кольцо и пробиться к морю.
«Морская Полунга», давно захваченная немцами и окрещённая ими в Поланген, после отчаянного штурма была взята дружиной Кейстута и уже не попадала больше под власть немцев.
При следующем великом князе литовском счастье как будто изменило сначала литвинам. Междуусобицы Ягайлы и Витовта, Витовта и Скоригайлы /Скиргайло/, значительно ослабив и обезлюдив Литву, заставили сначала Ягайлу, а потом и Витовта уступить рыцарям права на Жмудь, и только благодаря энергии и крайнему мужеству нескольких удельных князей вроде Вингалы им удалось отстоять свои области от онемеченья; но сила солому ломит: немцы неудержимо двигались вперёд.
На границах Великой Польши рыцари хозяйничали не хуже, чем в Литве. Пользуясь крайностью многих Пястовичей, они скупали их земли, а ещё чаще давали деньги взаймы под залог земель, брали порою расписки и акты на продажу и уступку таких земель, которые вовсе не принадлежали продавцу; им только бы утвердиться на земле пустой формальностью, а заняв своей силой земли, немцы уже никогда не возвращали их.
Порою и суд, и даже сам Папа Римский признавали представленные немцами документы на владение подложными, рыцарские чиновники продолжали отписываться, а земли оставались за орденом.
Путём насилия, фальшивых документов, явным захватом чужой собственности сумели немецкие рыцари захватить Поморье, Жмудь, Новую Мархию и протянули руки на ничтожный замок Дрезденко, стоявший на острове реки Нотеция, как раз против земель Новой Мархии, только что купленной ими. Но, проглотив целые области, немцы подавились этим ничтожным клочком земли. Последняя капля переполнила чашу!
Дело в том, что владелец Дрезденка Ульрих фон дер Остен был недоволен немецким режимом и ещё раньше, а именно в 1402 году вошёл в соглашение с князем Ягайлой: в случае смерти без наследников передать свою крепость польскому королю.
Реден — один из орденских замков
В это время рыцари купили Новую Мархию, а потому фон дер Остен обещал немедленно передать свой замок полякам, получая за него взамен земли внутри королевства. Но он был тоже немец — свой своим поневоле друг. Гостя в Мариенбурге через три месяца после торжественного обещания и присяги, данной Ягайле, он продал эту важную в стратегическом отношении, крепость немецким рыцарям, и те, не теряя времени, тотчас заняли её сильным отрядом!
Узнав об этом неслыханном вероломстве, король Ягайло, вообще очень скромный и милостивый, вдруг воспылал справедливым негодованием, в присутствии панов Рады[70] бросил свой жезл и воскликнул:
— Не бывать мне королём польским, если крестоносцы не возвратят Дрезденка!
— Виват! Да здравствует король! Война немцам! — грянули советники королевские, кипевшие жаждой мести к бесчестным чужестранцам, попиравшим грязной пятою одну за другой коренные польские области.
Их удерживало только одно миролюбие короля, и всякий повод к войне был ими принимаем с восторгом. Но действовать одни, без союзников, поляки не решались. Слишком велика была сила рыцарей, слишком велико их влияние в Европе. Да и на кого они могли рассчитывать в Европе?
Император Сигизмунд прямо высказался за рыцарей, венгерский король Вацлав держался двусмысленно, только ожидая присылки немецких денег, чтобы стать на их сторону. Ближайшим союзником мог быть только Витовт, но он не только не желал разрыва с крестоносцами, но даже дружил с ними, то посылая свои дружины, то сам отправляясь в Жмудь, чтобы прекращать восстания народа против притеснителей-немцев! Так всё это казалось, с первого взгляда, польским панам, так об этом думал и сам Ягайло, не понимая до этого дня всей грандиозности великого замысла своего двоюродного брата Витовта.
Витовт же понимал, что нельзя тревожить врага, хотя бы смертельного, пока не уверен, что можешь поразить его насмерть. Одна Литва могла только кое-как защищаться от нападения рыцарских полчищ благодаря своему болотистому и лесистому положению; но она не могла рисковать на свой страх идти войной против столь могущественного врага. Двуличие польских панов, уже несколько раз доводившее его до крайности и заставлявшее спасать свою жизнь у врагов Литвы — рыцарей, было ему тоже хорошо известно. Он всё ждал, пока оскорблениями и захватами немецкие хищники выведут из себя гордых польских панов — и вот он дождался: спор из-за Дрезденка и, в особенности, захват пятидесяти барж с хлебом, сплавляемых по Висле по приказу польского короля, чтобы помочь голодающей Жмуди, крайне оскорбили панов Малой Польши[71].
Ягайло наконец вышел из себя, момент был избран удачно, и тайный посол Витовта, молодой Бельский, прислал из Кракова известие, что король жаждет свидеться с Витовтом и назначает для съезда Брест-Литовск.
Надо сказать, что за год перед этим умер всеми уважаемый великий магистр Тевтонского ордена Конрад фон Юнгинген, человек мирный, всегда избегавший войны, и его место занял новоизбранный великий магистр Юлиус-Ульрих фон Юнгинген, младший брат Конрада, человек совершенно иного духа и закала. Рыцарь в душе, он презирал монашество, верил только в силу меча и, хотя был очень набожен, носил на груди десяток реликвий, но несколько раз говорил:
— Если бы я мог, я бы на весь свет оставил одного попа, да и того бы замуровал в высокую башню, чтобы он не мог мешаться в светские дела!
Он бредил турнирами, рыцарскими обрядами, войной, завоеваниями и сразу круто повернул все политические отношения с соседями.
Ещё не зная о соглашении Ягайлы и Витовта, он отвечал на дипломатический протест короля польского против захвата Дрезденка очень ядовито и позволил себе написать в письме к королю фразу, которую можно было понять двояко, как комплимент королевскому уму или как ядовитую насмешку. Паны Рады, переводя письмо Ягайле, который не знал другого языка, кроме русского, и был совершенно безграмотен, постарались придать ей именно этот оскорбительный смысл.
Король вознегодовал ещё сильнее, позорно выгнал немецких послов и сказал, что он кровью смоет подлые строки.
Рыцари испугались. Они ещё не были готовы к походу, а главное, к ним ещё не прибыли знатные европейские гости-рыцари, их главная сила и источник доходов. Они послали извинительное письмо и просили прощенья! Это была обычная немецкая уловка, практикуемая немцами до наших дней. Ягайло ничего не ответил, но, тяжёлый на подъем, он был также непоколебим в решении. Мечта свергнуть позорное немецкое иго глубоко запала ему в душу, и он с восторгом