Немудрено, что, получив грамоту от Витовта, один из сыновей Тохтамыша, султан Саладин, царствовавший над одной из наиболее сильных орд, кочевавших по берегам Дона, тотчас собрал толпу своих излюбленных нукеров и телохранителей и поскакал на призыв великого князя в Вильню.
Извещённый о его прибытии, Витовт распорядился, чтобы татарскому владетелю был устроен торжественный приём. Почти одновременно он получил известие, что особое, чрезвычайное посольство от гроссмейстера ордена, тоже переехало границу и просит дозволения прибыть в Вильню.
Витовт удивился. Поддержка, оказываемая им возмутившейся и восставшей против ордена Жмуди, уже не составляла ни для кого тайны. Его собственные дружины под предводительством воеводы Здислава Бельского дрались многократно в Эйрагольских владениях. Он ожидал гордого объявления войны, как и король польский, и вдруг узнал, что к нему едет торжественное посольство с великим комтуром Бранденбургским, Марквардом Зальцбахом во главе с мирными предложениями.
Распорядившись, чтобы рыцарское посольство везли малыми дневками к столице, он поспешил с приёмом Саладина и роскошно угостил его в Вильне, в замке Медники — своей частной резиденции.
Султан Саладин был один из самых выдающихся по удали и мужеству татарских владетельных князей; по отцу он был одним из чистейших представителей белой кости, а по лицу это было самое точное воплощение чисто тюркского типа.
Быстрый в движениях, тонкий в стане и широкий в плечах, неутомимый наездник, удивительный стрелок из лука, он считался лучшим джигитом в орде, а его блистательные походы на возмутившихся князей сделали его имя очень популярным во всей стране.
Плохой политик, он шёл туда, где думал найти больше добычи и больше сабельной работы. Он с детских лет привык видеть в Витовте могущественного героя-короля, давшего убежище его престарелому отцу с семейством и, кроме чувства благодарности к Витовту, его влекла под знамёна князя Литвы надежда на невиданно большую добычу, — по рассказам, страна рыцарей была полна и золота, и серебра, и дорогих коней.
Согласно заранее написанному соглашению, он обязывался выставить в поле по требованию великого князя Литовского 30 000 всадников; он ехал теперь только условиться о подробностях[82].
После долгого пира, на котором оба — и гость, и хозяин — почти ничего не ели и не пили, Витовт по обыкновению, приобретенному с детства и воплотившему в привычку, а молодой султан Саладин по закону Магометову, — князь отвёл своего гостя в отделённый покой и заговорил первый.
— Успеешь ли ты привести свою рать к Вильно до «уразы»? — спросил он определительно, зная, что во время уразы, т. е. татарского ежегодного месячного поста большие переходы немыслимы.
— Какой «уразы»? На полмесяца раньше приду! Помни слово султана Саладина, — отвечал тот уверенно.
— Но ведь может быть какая задержка, реки, бездорожье.
— Для моих степных беркутов задержки не ма!.. Нет такой реки, такой дороги, которая удержит уланов султана Саладина. Султан Саладин будет!
— Помни, Саладин. Эта война будет последняя. В этой войне мы или погибнем, или заслужим всемирную славу.
— Славу? — переспросил султан, — какую славу?
— Великую, неумираемую славу!
— Я тебе вот что скажу, могущественнейший князь, пусть будет так, слава твоя — добыча наша! Бей рука, так будет!
Витовт не мог удержаться от улыбки и протянул руку. Уже в бою на Ворскле он понял, какого опасного соперника имеет рыцарство — тяжело вооружённое, сидящее на тяжёлых конях, в открытом бою с лёгкой татарской конницей, появляющейся и исчезающей на поле битвы, словно ураган в степи! Ему во чтобы то ни стало хотелось чем-нибудь, кроме данного слова, привлечь татар в эту страшную войну.
— Добыча твоя. Всё, что возьмешь на аркан и копьё — всё твоё!
— Иль Алла! Вот это так. Только смотри, Шорин Шор, без выкупа и тебе пленных не отдадим. Всех с собой в орду погоним! — Витовт улыбнулся вторично. Татарин не только не сомневался в победе, но уже вперёд распоряжался добычей.
Между свитой султана Саладина Витовт заметил и молодого сына Джелядин-султана, Тугана-мирзу, блистательно выполнившего опасную миссию в орду. Он подозвал его к себе, очень обласкал и спросил об отце. Старый слепец был жив и через силу тоже приехал в Вильню повидаться со своими дальними родственниками и бывшим владыкой, сыном Тохтамыша. По обыкновению татар-кипчаков, он не въехал в город, но стал станом недалеко от городских стен, в лесу.
Со времени описанного нами празднества в замке воеводы Бельского какая-то странная хандра напала на молодого Туган-мирзу. Образ красавицы панны Розалии преследовал его и день, и ночь. Но она была недоступна теперь его пламенным желаниям! Одна надежда добыть её заключалась в войне, — а войны всё не было, и молодой татарин просто потерял голову.
Милость великого князя придала ему, казалось, надежды. По случаю прибытия иноземного посольства в Вильне уже заранее были назначены торжества и балы, и он надеялся увидать на них свою возлюбленную. Он знал, что пани Розалия с отцом гостит теперь в Вильне у родственников. Но сколько раз в день он ни проезжал на своём киргизе мимо окон её дома, ни малейшего следа жизни не замечал за тяжёлыми железными решетками окон. Немудрено, жилые покои выходили во двор, а на улицу помещались только кладовые.
Решившись на войну, Витовт уже не льстил себе надеждой, подобно королю Ягайле, что дело может уладиться полюбовно; он во чтобы то ни стало хотел, однако, выиграть время и оттянуть, насколько возможно, момент объявления войны. Он знал, что зимой, когда топкие болота жмуди замерзают, вторжение в эту область для немцев гораздо легче, чем весной, когда дороги превращатся в реки, а поля в топи.
Отдав приказание торжественно встретить немецкое посольство, он сам накануне уехал в Троки, предоставив своим боярам, с наместником Монтвидом во главе, принять и угостить дорогих гостей.
Наконец, в назначенный день, при громе пушек с надворотных укреплений, рыцарское посольство верхом подъехало к самым стенам Вильни. Перед воротами их встретил наместник Монтвид в парадном кафтане, поверх которого была накинута дорогая соболья шуба.
Его окружали высшие бояре княжества, пажи, круглецы и сильный отряд телохранителей. Толпы народа стояли как на крепостных стенах, так и вдоль всей улицы, ведущей от ворот к дому, отведённому под посольство.
Бояре с Монтвидом во главе стояли пешие перед растворенными воротами. Посольству тоже пришлось остановиться и слезть с коней, что уже не понравилось представителю ордена, знаменитому Бранденбургскому комтуру Маркварду Зальцбаху.
Привыкший повелевать, и только повелевать, посланный с важным и нетерпящим отлагательств поручением, он был крайне удивлён и встревожен, когда Монтвид в приветственной речи, сказанной перед воротами, упомянул об отсутствии великого князя, и о том, что князь очень опечален, что не может немедленно принять почётное посольство.
— Но где же его величество, король ваш? — воскликнул пылкий Марквард, — мы поедем к нему. Поручение, данное нам, не терпит отлагательства.
Марквард фон Зальцбах
— Всепресветлейший государь, великий князь, отъезжая по делу большой важности, очень печалился, что не может тотчас принять дорогих гостей и повелел мне, своему покорному рабу, именем его принять вас, великих послов, с почестью. А о дне его возвращения и приёме вашем объявлено будет вам особо от его великогосударевой милости.
— Но где же он теперь? — с нетерпением допытывался Марквард.
— Что поручено мне исполнить, благородный рыцарь, я исполняю, а отвечать на твой вопрос не могу, ибо не имею на то поручения от моего владыки.
— Зачем же нас звали в таком случае в Вильню?! — горячился Марквард, — мы бы лучше подождали на границе, или возвратились обратно.
— Не волен я осуждать, что делает князь, и повинуюсь; приказ звать вас в Вильню от него исходит!
Марквард перекинулся несколькими словами с другими рыцарями посольства. Все были, так же, как и он, удивлены отсутствием великого князя, но делать нечего: они решили дожидаться его возвращения.
В это время из толпы городских чиновников и офицеров выступила депутация францисканских монахов. Они просили немецких рыцарей прежде всего заехать в их монастырь и помолиться в их церкви «Марии Девы», что на песках.
Хотя Маркварда Зальцбаха, рыцаря-воина, приехавшего с политической, а не церковной миссией, не радовало странствие по монастырям и церквям, но делать было нечего, он должен был согласиться. После короткой молитвы в францисканском монастыре кортеж посольства, предшествуемый и окружённый офицерами гарнизона и городскими чиновниками, двинулся к нижнему Виленскому замку, у ворот которого встретили их великокняжеские бояре, дворяне и старшие чины двора с хлебом и солью и кубком пива на золотом блюде.
От замковых ворот процессия пошла к кафедральному собору, где уже ждало духовенство с крестом, святою водою и кадилами.
Марквард становился всё веселее и веселее. Он сообразил, что так не встречают заведомых врагов. Главной целью его миссии было разделить Литву и Польшу, и, пользуясь превосходством сил, дать время ордену обрушиться на богатую Польшу, а уже тогда, когда первый соперник будет разбит, продиктовать свою волю литовскому великому князю.
Задушевность, торжественность и чрезвычайная религиозность всех обрядов приёма ему нравилась. Он уже не однажды бывал в Литве. Лет десять тому назад он был послан во главе отряда крестоносных братьев помогать Витовту в бою с неверными, но тогда и Вильня, и сам приём показались ему исполненными всевозможной языческой мерзости, которую он глубоко ненавидел.
Посольство на этот раз было, по приказанию великого князя, помещёно в посольском доме — деревянном здании, выстроенном на берегу Вилии и ограждённом, в виде укрепления, высоким тыном. Эта ограда имела двойную цель: предохранить посольство от возможности внезапного нападения озлобленного народа, а с другой стороны, лишало людей свиты возможности быть послухами или шишами: стены были высоки, а у ворот всегда стояла почётная стража.