Ян Гус (1371–1415) — идеолог реформации в Чехии. В 1401–02 гг. декан факультета свободных искусств Пражского университета, в 1402–03 и 1409–10 гг. его ректор. В 1414 г. был вызван на собор католической церкви в немецкий город Констанца и, несмотря на охранную грамоту императора Сигизмунда, 28 октября арестован и брошен в тюрьму, где находился более 7 месяцев. По приговору собора сожжён на костре 6 июля 1415 г. Всё это произошло через несколько лет после Грюнвальдской битвы. Таким образом, этот пример автора является некорректным.
Встреча монархов была самая торжественная. Витовт, увидев приближавшегося к нему навстречу императора верхом, сошёл с коня и встретил его поклоном, но император соскочил с лошади и, в свою очередь дружески приветствовал литовского героя и торжественно обнялся и поцеловался с ним.
«Поцелуем ли Иуды предаешь ты меня?» — мелькнуло в уме Витовта, но он сдержался и отдал поцелуй и даже прослезился. Впрочем, слёзы были дёшевы у Кейстутовича.
— Нам нужно переговорить, и переговорить серьёзно, — первый начал император, когда они остались вдвоём в роскошных шатрах, нарочно разбитых для свидания монархов.
— Что же, я готов, но думаю, что не мешало бы нам иметь при себе секретарей, чтобы записывать наши речи, — сказал Витовт.
— Зачем же? — возразил Сигизмунд, — не всё то, о чем мы будем говорить, может сделаться достоянием третьего, а тайна, известная трём, известна всему миру.
— Да, но, к сожалению, иначе нельзя удержать в памяти дословно то, о чём мы будем толковать, и я не могу сообщить союзнику и брату полностью весь наш разговор.
— А разве нужно, чтобы он знал его дословно? — удивлённо спросил император, — я думаю, будет совершенно достаточным, если он узнает результат, к которому мы можем прийти, а не путь, которым мы к нему подбирались. Я даже думаю, что лучше было бы, чтобы мой шурин никак не узнал, о чём мы будем разговаривать.
Витовт только улыбнулся вместо ответа, он понял, почему Сигизмунд не хочет иметь свидетелей разговора. Он замышлял новое предательство.
— Что ж, если вашему императорскому величеству угодно, будем говорить без свидетелей, и я постараюсь в своей памяти сохранить наш разговор.
— Вот и прекрасно, — заметил император, — я, как и мой венценосный шурин, смерть не люблю этих клириков и крючкотворов, писцов и нотариусов. Итак, приступим.
Они сели друг против друга, лицом к лицу, у стола, заставленного фруктами и бутылками с вином.
— Я вижу, — начал снова Сигизмунд, — что с моим драгоценным братцем, или, вернее, с панами Рады, или сенаторами, которые держат его в руках, как мышку, толку не добьёшься и дела не сделаешь. Надо дать этим гордым панам хороший урок, тогда они будут осмотрительнее.
— Позвольте, ваше величество, вы говорите это мне, его союзнику и брату.
— Хоть со мной не хитрите, ваша светлость, — с улыбкой отозвался император. — Я знаю, насколько вы его союзник и насколько любите его. Знаю также, что он, предательски захватив, погубил вашего отца, великого Кейстута, льва литовского, знаю, что он вас изгонял два раза из Вильни, что он заставлял вас два раза бегать к рыцарям и потом выдавал вас безжалостно врагам! Какой же тут союз, какая же тут дружба?
Страшные воспоминания, которые будил хитрый император, болезненно отозвались в сердце Витовта. Прошедшая жизнь, словно молния, промелькнула перед глазами великого князя. Он даже зажмурился, словно от ослепительного блеска.
— Он и теперь замышлял измену против вашего величества, — продолжал Сигизмунд, — у меня есть доказательство. Вот, смотрите, письмо, которое получено мною не больше месяца. Он, ваш брат и друг Ягайло, предлагает мне союз, чтобы, помирив его с немцами-рыцарями, всем втроём воевать литовскую землю!
В доказательство своих слов Сигизмунд вынул из ящика и показал Витовту письмо Ягайлы, в котором он излагал действительно наступательный и оборонительный союз с целью покорения Литвы!
Но император перехитрил: это было одно из тех писем, которые были писаны под диктовку самого Витовта Збигневом, секретарём короля Ягайлы и только подписаны каракулей безграмотного Ягайлы.
— Да, я не ожидал от него такой измены! — играя роль удивлённого и озлобленного, воскликнул Витовт. — Такое вероломство не может остаться ненаказанным! Как хорошо, что я узнал об этом так скоро!
Витовт, когда нужно, умел отлично притворяться. Ему и на этот раз удалось прекрасно сыграть роль, так что Сигизмунду и в голову не могло прийти, что автор этого компрометирующего Ягайлу письма тут, перед ним!
— О, я должен и сумею ему отомстить! — воскликнул литовский князь, — и чем скорее, тем лучше! — он теперь знал, что было на уме императора. Интересы рыцарского государства были для него выше уз родства и приязни. Он понял, что приезжай вместо него, Витовта, на съезд Ягайло, разговор бы был тот же и предложения те же, но заговор шёл бы не против Польши, а против Литвы.
Император Сигизмунд так был уверен, что ему удалось убедить Витовта в измене Ягайлы, что он тотчас перешёл на практическую почву и стал условливаться о другом, более прочном, по его словам союзе — Литвы, Ордена и Империи.
Витовт, превосходно разыгравший до этих пор свою роль, подал вид, что поддаётся на доводы, но просил подумать до следующего дня. Император дал ему своё согласие, и прощаясь с ним, обнял его запанибрата и промолвил не без лукавства:
— Не понимаю, не могу понять причины, почему литовские владыки довольствуются титулом «великого князя», и не ищут королевской короны?
Император Сигизмунд I Люксембургский
Витовт вздрогнул это была его самая заветная мечта.
— Ведь земли литовские гораздо обширней польских, — продолжал император, — ведь власть великого владыки Литвы идёт от Полангена на Балтике через Смоленск до Киева и до Черного моря. Удивляюсь! — Витовт боялся выдать себя. Давно уже эта мысль лелеялась им, давно заставляла болезненно сжиматься его самолюбивое сердце. Он ничего не ответил на сладостную речь Сигизмунда, и, сказавшись очень усталым, удалился в приготовленную для него ставку.
Это быль роскошный тёплый шатёр, раскинутый невдалеке от шатра самого императора. В маленьком городишке не нашлось достаточно роскошного дома, чтобы поместить двух могущественных владык.
Император очень был доволен свиданьем и разговором с Витовтом; он не мог не заметить, какое впечатление произвёл на литовского князя один намек на возможность получения королевской короны. Обряд коронования королевской короной так мало стоил бы и Сигизмунду, и рыцарям, а мог превратить сильного врага в верного союзника.
В то время королевские короны раздавались императором римским, разумеется, с согласия святейших отцов Пап; но так как Пап было всегда двое: один в Риме, другой в Авиньоне, а порою их насчитывалось чуть ли не десяток сразу — то весь вопрос сводился к воле императора. Тот или другой Папа за более или менее ценный подарок готов был немедленно подписать бумагу хоть на десять королевских корон.
Этим-то обстоятельством и пользовался император Сигизмунд, чтобы блеском королевского титула привлечь на свою сторону литовского князя, громадное честолюбие которого было ему известно.
Возвратясь в свою ставку, Витовт задумался. То, что предлагал ему император, составляло верх его желаний. В случае согласия с императором и немцами, победа над Польшей союзников была решена вперёд. Что мог выиграть из этого Витовт и Литва? Ведь часть Польши, разумеется, вознаградила бы его за утерянную Жмудь. Месть за смерть отца, за своё собственное поругание, плен и оковы, в которых его держал свыше восьми лет Ягайло, стоили мести за детей; затем королевская корона, корона, о которой он мечтал с юных лет, была наградой его измены.
— Да, измены, — вдруг резким диссонансом зазвучало в его воображении. — Он, Витовт, только что клявшийся Ягайле в том, что старые раны зажили, что старые счёты докончены, что у обоих один только прирожденныйвраг — немец! И тут же, через несколько дней — измена — во имя чего? Во имя королевской короны! В чью пользу? В пользу самых жестоких врагов отчизны, проклятых крыжаков!
— Но ведь жребий победы ещё в руке Божией. Но ведь победа может и должна склониться на сторону правого, а кто же, как не он, был прав в своих спорах с немцами? Победа — и тогда королевская корона сама украсит его голову. Нет, не унижением, не изменой общему делу, не предательством интересов своей родины достигнет он высшей почести, а воинскою славой, а рядом подвигов он заставит императора уже не покровительственно, а униженно предлагать ему корону.
Эти мысли, словно кошмар, душили его почти всю ночь. Он не мог спать, ему всё казалось, что, оставшись ещё на день, получив ещё свидание с императором, он не выдержит и согласится взять без боя то, что иным путем будет стоить потоков крови. Борьба этих двух чувств была так сильна, что великий князь схватил молитвенник — то, что он делал всегда в тяжёлые минуты раздумья.
Он брал молитвенник не для того, чтобы молиться по нему, а для того, чтобы гадать. Он не глядя протянул палец между листами пергамента, на которых чётко были переписаны молитвы и псалмы, и затем при свете ночника прочёл строки, оказавшиеся под пальцем.
— «Беги от ада и сотвори благо», — проговорил он вполголоса и словно какая-то блестящая мысль озарила его смущённый ум.
Он потихоньку вышел в следующий покой, где находились его свита и телохранители и отдал приказание немедленно, без малейшего шума, седлать лошадей и собираться в путь.
Служащие при нём знали, что дважды ждать приказания или возражать на его распоряжения рискованно, и через полчаса собственные кони великого князя и все кони конвоя были осёдланы, и Витовт, не послав никакого уведомления императору, не оставив ему даже письма, в глухую ночь, за час до рассвета, выступил по Краковской дороге.
Этот отъезд был настолько неожидан, что в первую минуту имперские чиновники не знали, что подумать, и боялись разбудить императора. Но когда с городских стен донесли, что Витовт и вся его свита проехали уже ворота и помчались на восток, они решились дать знать об этом своему государю.