Сигизмунд, лёгший спать очень поздно, взбесился, что его разбудили, и уверенный, что Витовт не мог уехать, не простившись с ним после столь блистательных предложений, прикрикнул на своих придворных и снова завалился спать и проспал бы до полудня, если бы рыцарский посланец, граф Фрибург, не явился к нему в ставку и снова потребовал, чтобы разбудили императора.
На этот раз Сигизмунд очнулся вполне, слова Фрибурга подействовали на него как ушат холодной воды, и апатия сменилась нервной торопливостью.
— Скорей, скорей! Седлайте коней! Трубите сбор, я сам скачу в погоню за беглецом.
Действительно, и часу не прошло, как отряд имперских войск с самим императором во главе на всех рысях выступал вслед за бежавшим Витовтом.
Почти целые сутки длилась погоня. Наконец беглец был настигнут, но в такой пересеченной местности, которая делала всякие неприязненные действия невозможными.
Витовт, дойдя до этого укреплённого самой природой места, остановился на ночлег. Он знал, что за ним будет погоня, и принял все меры предосторожности.
Действительно, догнав беглеца, Сигизмунд понял, что силой с ним ничего не поделаешь и, понадеявшись больше на свою хитрость, чем на рискованный план захвата литовского князя, один, при двух трубачах и знаменщике, выехал на переговоры с Витовтом.
Витовт, предупреждённый об этом, тоже с небольшой свитой выехал вперёд, но на небольшое расстояние от своего лагеря. Он знал что австрийцев, так же как и немцев, всегда надо остерегаться. Насилие, яд и нож были их излюбленными слугами.
Император и Витовт съехались.
В том месте, где они находились теперь, на краю большой Краковской дороги, не было ни жилья, ни даже походного шатра. Свидание происходило на открытом воздухе.
Один из оруженосцев литовского князя накрыл ковром обломок скалы, лежавшей у дороги, и два высоких собеседника уселись на этом импровизированном ложе. Обоих занимали слишком важные вопросы, чтобы заботиться об удобстве седалищ.
— Прошу прощенья у вашего величества, — первый начал Витовт, — что, нарушив правила гостеприимства и придворного этикета, уехал от вас не простившись. Но мы, литвины, люди лесов и степей, я убоялся слабости своего характера, убоялся попасть в сети дьявола и бежал.
— Как в сети дьявола? Я не понимаю вашу светлость.
— Именно в сети дьявола! Бес честолюбия ослепил меня. За блеск королевской короны я чуть не предал родины, брата и друга, который доверил мне свою честь.
— Но разве он не так же действовал относительно вашей светлости, разве вы забыли, разве вы могли забыть те дни, когда бежали от его клевретов к братьям ордена? Вы клялись им в братском союзе и верности. Разве эти клятвы расторгнуты!?
Сигизмунд говорил слово в слово то, что ему подсказал раньше рыцарский посланец.
Витовт встал со своего места.
— Ваше величество спрашивает, забыл ли я, что и в чём я клялся ордену. Я отвечу: не забыл, я слишком хорошо это помню. Ваше величество спрашивает: расторгнуты ли эти клятвы? Отвечу — да, расторгнуты и навсегда!
— Но кем же?! Святейший отец Папа писал мне, что клятву на алтаре только он один расторгнуть может и что ни прелаты, ни кардиналы не могут освободить от неё.
— Её расторгли сами рыцари, убив моих двух сыновей! — чуть не крикнул Витовт. — Тут уже я дал клятву, и эта клятва никогда мною не забудется: не положить оружия, пока у Христовых распинателей останется хотя бы один рог. И я эту страшную священную клятву чуть не забыл. Чуть не забыл вчера, когда ваше величество посулил мне корону! Нет, нет и нет! Другом немцев я быть не могу, в союзе с ними быть не желаю, помогать им против моего кровного считаю преступлением!
Сигизмунд понял, что ставка с его стороны была проиграна.
— Но ваша светлость, — вдруг заговорил он, — наш разговор и моё предложение, надеюсь, останутся тайной для всех. Я доверился вашей светлости, и надеюсь, не буду выдан головой.
— В этом даю слово. Ни король, мой брат, ни даже духовник мой никогда не узнают, о чём шёл разговор меж нами.
— Но я попросил бы на это присяги вашей светлости. Витовт вспыхнул.
— Мы в Литве присяги не знали, её ввели к нам ваши же крыжаки. Я клянусь словом литовского князя, и для меня нет клятвы выше этой! Клянусь не открывать ни слова из нашего разговора никому до той поры, пока ваше величество не объявит войны или мне, или моему союзнику и брату.
— И это верно? — воскликнул император, схватывая Витовта за руку.
— Я не немец, чтобы играть клятвами как мячами.
— Верно, и не требую иной клятвы! — Сигизмунд понял, что у него нет сил заставить литовского князя подчиниться его воле, и он думал хоть этим доверием угодить ему.
Через несколько минут после горячего по виду прощания оба монарха скакали к своим лагерям, а на заре оба отряда направлялись в противоположные стороны.
План Сигизмунда не удался. Но коварство не могло остаться ненаказанным. Слишком понадеявшись на своё красноречие, хитрость, и честолюбие литовского владыки, император слишком затянул время и своим вмешательством, обещаниями устроить мир обманул рыцарей. Они упустили самое дорогое — время, и когда, наконец, уверенные в неизбежности войны, бросились нанимать войска, которые всю зиму и весну целыми толпами бродили по Чехии и Валахии, их уже не было. Девять десятых была нанята на службу короне польской предусмотрительным подканцлером Николаем Тромбой через его агентов. Остались только одни оборвыши, забракованные вербовщиками.
Гроссмейстер и маршал чуть волосы на себе не рвали от досады, но дело было упущено, и снова дружба императора оказалась роковою. Рыцари узнали об этом слишком поздно.
Теперь предотвратить войну можно было только отказавшись от всего, что рыцари успели захватить в первые дни войны с Польшей, до заключения перемирия, и отказаться от всяких покушений на Дрезденек, из-за которого, собственно говоря, и возгоралась война с Польшей. Отступать теперь было и поздно, и позорно. До окончания срока перемирия оставалось всего несколько дней и рыцари послали сказать Ягайле, что не дадут ему больше ни дня срока.
Ягайлу этот новый вызов не удивил. Он уже знал, что от переговоров с императором ничего не вышло, и со всей энергией своей нервной натуры деятельно собирал войска и двигал их к Плоцку, как было решено при свидании в Бресте.
Витовт, со своей стороны, был у Ягайлы при проезде после свидания с императором, но не сказал ему о предложении Сигизмунда, он умел держать своё слово. Он только помнил одно: «За неделю до Петрова дня, под Плоцком», и это были его последние слова при прощании с королём.
Почти в самый день его отъезда из Кракова туда явился герольд императора Сигизмунда и, по обычаю того времени, торжественно объявил от имени своего повелителя войну королю Ягайле и князю Витовту!
— Будь за вами хоть вся Европа — не страшусь я её, за мною правда Господня — она укажет виновных! — воскликнул Ягайло.
Но и тут император Сигизмунд поступил, как поступал всегда, т. е. изменнически. Его герольд на тайной аудиенции, испрошенной у короля, заявил Ягайле, что объявление ему войны императором только фиктивное и что император вовсе не думает начинать неприязненные действия.
Глава VI. Почестный стол
Рыцарские войска вступали в пределы Великой Польши несколькими колоннами. Дороги, по большей части, были не проезжими, и только главный отряд, при котором находился сам великий магистр, великий маршал, все высшие чиновники ордена и большая часть именитых людей иноземных, направлялись по довольно сносной торговой дороге по направлению на Золотырню.
Рыцари несколько изменили свой маршрут вдоль границ собственных владений для того, чтобы на неприятельской земле отпраздновать тот «почестный пир», приглашения на который вот уже более года были разосланы орденским капитулом ко всем дворам и ко многим славным представителям западного рыцарства.
Весьма и весьма многие откликнулись на этот призыв и прибыли к Мариенбургу и буквально проживались в ожидании счастливого дня, который должен был вознаградить их за все расходы и лишения.
Уже с давних лет Тевтонский орден вымолил у Папы, разумеется, путем больших денежных жертв, привилегию на устройство этих почётных, или, как тогда говорили, почестных столов.
Эти столы стоили рыцарству сотен тысяч на устройство и на подарки, а приносили им миллионы! Немцы-рыцари умели из всего извлекать выгоду!
Как каждый рыцарь гордился своим посвящением, если ему удавалось получить его на неприятельской земле или ввиду неверного войска, так и почестный стол был, так сказать, последней почестью, последним торжественным актом признания героизма заслуженного рыцаря, венчанием всей его карьеры.
За почестный стол сажали не более 10–12 рыцарей, и этого почёта удостаивались только те, за кем первенство было признано советом из старейших и знаменитейших рыцарей. Для того, чтобы заслужить такой триумф, иногда рыцари приезжали из отдалённейших частей Европы, тратили сумасшедшие деньги на сборы и дорогу, закладывали и продавали свои поместья, чтобы только в полном блеске явиться на состязание чести. Нигде, ни в одной христианской стране, не было ничего подобного. Немудрено, что, едва прослышав об устройстве почестного стола, рыцари всех народов римско-германской Европы стекались в Мариенбург, чтобы, если возможно, попасть в число избранных.
Так и на этот раз более 300 рыцарей со всех концов Германии, Италии, Англии, даже Франции и Испании прибыли на зов меченосцев и всё лето провели в нетерпеливом ожидании торжества.
Религиозный фанатизм многих из гостей был так велик, что они давали обеты не пить вина, не надевать другой одежды, кроме волосяной, пока не уничтожат своим мечом одного или нескольких сарацинов!
Сражаясь в Святой Земле против воинов Саладина, меченосцы всюду видели сарацин и вечно называли литовцев северными сарацинами! Хотя не только Польша, но и большая часть Литвы, за исключением Жмуди, давно уже были землями христианскими, но, возбуждая рыцарство к войне с ними, рыцари креста и меча величали их язычниками, сарацинами и звали гостей-рыцарей в новый крестовый поход против сарацин!