Я не мог дольше выносить зрелища такой мерзости, я отдал приказ окружить всю деревню и сразу со всех сторон напасть на негодных сарацинов. Мои молодцы выполнили блистательно мой приказ. По данному мною сигналу они с гиком бросились на эту презренную толпу и перебили и перетоптали конями большую половину, остальные забились в большой хлебный сарай и стали молить о прощении, но я не такой, я не дал пощады сарацинам, я собственноручно поджёг сарай, и когда они от дыма и огня бросились к выходу, то я приотворил ворота и, пропуская их по-одиночке, сам каждому тут же ссекал голову. Клянусь, что вот этим самым мечом я не больше как в полчаса срубил пятьдесят пять голов. Смотрите, он весь иступился, но этот меч — добрый меч, я его наследовал от моего деда-маркграфа Куно, он им тоже срубил тридцать сарацинских голов.
Рассказ молодого красавца произвёл самое приятное впечатление на судей, они одобрительно качали головой, и по приказу председателя фамилия героя украсилась тремя крестами.
Немецкий герой ни на минуту даже не счёл себя палачом. Напротив, рассказывая подробно, как его конь топтал женщин, детей и стариков, он весело улыбался, показывая в обворожительной улыбке два ряда ослепительно белых зубов.
Это был идеал немецкого героя!
Вслед за этим претендентом на почётное место, стали выходить другие конкуренты. Один рассказывал, как захватил на поле два десятка вооружённых жмудин, сначала загнал их в пруд и окрестил, а потом перевешал во славу Божию!
Другой повествовал, как он, поймав младенца из жмудин, повесил его на дереве близ деревни, и когда на его крики прибежали мать, отец и затем чуть ли не вся деревня, он перестрелял первых стрелами, а остальных забрал в плен живыми и повесил тут же рядом с ребёнком.
Словом, что ни герой являлся перед судьями, то был палач, изувер, бессмысленный, бесстыдный кровопийца. Одни только французы делали исключение; их герои были действительно людьми чести и добра, подвиги — делами храбрости и благородства, но из них ни один не попал в число достойных! Немецким судьям нужны были люди, погрязшие по локоть в кровь, закалившие свою душу в убийствах безоружных. Иных подвигов для них не существовало!
Когда, наконец, избрание достойных было кончено и двенадцать достойнейших заняли при громе труб свои места вокруг знаменитого круглого стола, то смело можно было сказать, что более ужасной дюжины убийц и злодеев никогда не сидело за одним столом. И всё это были убийцы по убеждению, по врождённой страсти убивать то, что не принадлежит к их расе, к их культуре. Немцы всегда была немцами!
Теперь настал новый фазис невиданного пира. Оруженосцы каждого из сидевших за почестным столом избранных тотчас же спешили прикрепить щит с гербом своего господина на приготовлённых треножниках, за его спиною, и положить рядом с ним большой шерстяной вьючный мешок. Он назначался для приёма орденских подарков.
Сам великий магистр, маршал и великий скарбник, вместе с девятью важнейшими чиновниками ордена прислуживали за трапезой избранных.
Едва начался обед, как великий маршал предложил тост за каждого из почётных гостей, но так как кубки были полны монет, то гости спрятали и монеты, и кубки, и тарелки в свои мешки, а скарбник поставил перед каждым гостем по новому сосуду и по новой тарелке.
На этот раз кубки были пустые, и брат великий интендант наполнил их вином. Выпив вино, гость мог и этот кубок спрятать к прочим подаркам.
Музыка гремела неустанно, тосты сменялись тостами. Было около полудня, когда великий магистр несколько раз хлопнул в ладоши и тотчас, словно по волшебству, пир превратился в бал. Целая толпа разряженных женщин появилась на платформе вокруг обедающих, и под звуки весёлой музыки начались самые весёлые танцы.
Эти женщины были специально для этого пира-бала привезены из Торна. Насильно или доброй волею — об этом история умалчивает, но, как бы там ни было, бал шёл с большим оживлением, и подпившие порядочно «достойнейшие» могли с высоты своей платформы любоваться на красоту и грацию дам и ловкость танцоров.
Вдруг, совершенно неожиданно для большинства, грянул залп нескольких пушек, и вся стена Золотырни, прекрасно видимая с места пиршества, покрылась воинами осаждённых, а со стороны лагеря осаждавших к крепости шли бесчисленные полки наёмных войск с горами фашин и сотнями штурмовых лестниц. Приступ начинался!
Он был достойным финалом почестного стола!
Крики начальствующих, рёв труб, лязг оружия и тяжёлый грохот нескольких десятков мортир, осыпавших защищающихся каменьями, заглушили музыку бала.
Но и самые участники этого невиданного пиршества, и «избранные», и танцоры, казалось, больше занялись созерцанием отчаянного боя, чем балом. Танцы прекратились, но сам великий магистр явился в круг, оставленный для танцев.
— Прошу благородных кавалеров и любезных дам не прерывать ваших удовольствий: уничтожение одного из бесчисленных сарацинских гнёзд входит в программу нашего праздника. Эй, музыканты, живей! Гряньте сарабанду!
Музыканты снова заиграли плясовой мотив, и сам великий магистр, несмотря на монашеский сан, ловко сделал тур с одной из привезённых красавиц. Его примеру последовали братья-рыцари, стеснявшиеся до того времени, и торжественный праздник превратился в оргию.
Вино, меды и пиво, любимое немцами искони, текли рекой. Сам великий магистр подавал пример невоздержанности, великий маршал, великий госпитальер и большая часть старейших братьев ордена ему подражали, а удивлённые гости-рыцари могли только достойно поддерживать весёлую компанию крейцхеров.
А между тем, менее чем в полуверсте кипел отчаянный смертный бой. Горсть храбрых славян со своим героем комендантом отчаянно защищалась от наседающей немецкой орды. Сотни штурмовых лестниц были приставлены со всех сторон к крепостице, и вооружённые немцы, прикрываясь щитами, медленно лезли по ним, словно морская волна затопляет во время прилива низменные берега!
Гром пушек смолк. Теперь камни могли побивать уже своих, и только крики команды да вопли боли и отчаяния мешались с лязгом оружия.
Бой на стенах превращался в страшную, ожесточенную резню одного против десяти! Жестоко, беспощадно разили польские мечи, но безмерно громадная разница численности всё превозмогла. Отбитые пять или шесть раз, немцы снова строились из-под палки своих начальников, и уверенные, что в случае отступления их тоже ждёт смерть, с каким-то диким отчаянием, словно осатанелые, лезли снова по лестницам, ломились в ворота и старались по брёвнам вскарабкаться на стену.
Штурм Золотырни
В бою ни рыцари, ни гости рыцарские не принимали участия, дрались только одни земские: хельминские войска да наёмные дружины, которых всё-таки много было в рыцарском войске.
Хотя вследствие двуличной политики императора они несколько опоздали с наёмом и Ягайло успел опередить их относительно чешских и валахских наёмных ратников, но зато в Германии было достаточно бродячей сволочи чисто немецкого происхождения, готовой продать свой меч тем, кто больше заплатит и позволит больше грабить.
Денег у немецких рыцарей были целые подвалы, а грабёж искони был введен у немцев в воинский культ. Воевать и не грабить?! Это было свыше понимания каждого немца-рыцаря или простого воина!
Шесть раз отбитые, шесть раз отброшенные от стен, немцы выстроились в седьмой раз и снова бросились на крепость. Силы защитников изнемогли. И герои могут чувствовать утомление. Руки отказывались владеть мечами. Латники сгибались от тяжести вооружения. Некому было защищать стену от нового напора тевтонских орд. Роковой час ударил, с громким криком победы немцы сломили последнее сопротивление героев и ворвались в крепость. Бой превратился в убийство!
Увидав рыцарское знамя над стенами Золотырни, великий магистр высоко поднял чашу с вином и крикнул «Хох!» в честь победителей.
— Хох! Хох! — дружно кричали кругом хозяева и гости. Ликование сделалось общим.
Было одно мгновение, что сам великий магистр сомневался в успехе приступа.
— Однако сарацины дерутся геройски! — заметил слегка подвыпивший французский рыцарь герцог Валуа. — Что ни говорите, бравые ребята!
— Они знают свою участь и защищаются как дикие вепри! — мрачно ответил его сосед, рыцарь Зонненберг, — они знают, что пленным не будет пощады!
— Как так? — француз даже весь вспыхнул, — разве вы не берёте пленных?!
— В начале войны — никогда, куда нам возиться с ними! — с усмешкой проговорил Зонненберг, — наш начальник не любит шутить с этой сволочью!
Француз отошёл в сторону. Ему, привыкшему биться в странах относительно цивилизованных, странно было слушать про подобное отношение к врагам. Убить в бою, искалечить, взять в плен и потребовать выкуп, даже продать пленного — он понимал, но убить безоружного врага считал преступлением.
Между тем, прерванный было известием о взятии города, пир продолжался с новой энергией. Теперь все без исключения присутствующие пустились в пляс, забывая и лицо, и сан! Так пляшут дикие каннибалы кругом костра, на котором жарятся их жертвы.
От города, взятого приступом, потянулась процессия. Вели несколько десятков пленных защитников, связанных по рукам и ногам, гнали целую толпу женщин и детей, захваченных осадой в крепости и теперь попавшихся в плен победителям.
Вид их был ужасен. Ограбленные, израненные, трепещущие за свою жизнь, несчастные женщины и дети истерически рыдали, жались друг к другу, и оглашали воздух душераздирающим стоном. Мужчины-воины упорно молчали. Их потупленные в землю взоры были мрачны. Большинство их хотя было ранено, но ни одного стона не было слышно из их рядов.
Всю эту толпу подогнали к эстраде, на которой пьянствовали и бесчинствовали теперь рыцари и их гости.
Великий магистр с кубком вина в руках подошёл к самому краю платформы. Он сильно покачивался на ногах, его свирепое, изрытое оспой и шрамами лицо было омерзительно, животное чувство злобы и ненависти искривило его и без того дьявольские черты. Он долго смотрел на пленных, словно наслаждаясь их положением и страданием. Стоны женщин и детей казались ему самой возвышенной небесной мелодией. Он наслаждался, но потом вдруг глаза его сверкнули какой-то радостью.