— Слушайте, — обратился он к нескольким молодым воинам-телохранителям, ехавшим за ним следом, — вон видите этого рыжего рыцаря, что стоит рядом с Марквардом? Тот, кто возьмет его живого или мёртвого, заслужит себе вечную славу, а мне сделает дорогой подарок.
— Тот, государь, что с павлиньими перьями на шлеме? — спросил один из любимцев Витовта, его стремянной — молодой боярин литовский Кормульт.
— Он самый. Добудь его — и проси чего знаешь.
Глаза молодого литвина засверкали.
— Или лягу головой, или голова его будет у твоих ног, государь! — воскликнул он с жаром.
— Аминь! — проговорил Витовт и перекрестился. Рыцарь, про которого шла речь, был бессердечный Шомберг, по другому произношению Зоненберг, отравивший двоих сыновей Витовта, заложников у ордена.
Топот сзади по просеке заставил Витовта обернуться в эту сторону. К нему во весь опор скакал молодой Туган-мирза с небольшой свитой татарских наездников. На татарском витязе поверх бархатного алого кафтана с позументами была надета кольчуга с чудной золотой насечкой, а на голове блестела полированная стальная шапка-ерихонка, украшенная пучком степного ковыля.
Герольды с мечами (с картины Яна Матейко)
У пояса висела кривая сабля, за плечами виднелся лук и полный оперённых стрел колчан. Большой широкий нож был заткнут за пояс, а на передней луке седла виднелся скрученный из конского волоса аркан.
Подскакав к великому князю, Туган-мирза низко поклонился, прижав руки ко лбу и груди, и вдруг словно замер в недоумении. Он увидал позади великого князя всю бесконечную массу рыцарского войска.
— Ну что, поспел ли султан Саладин на соединение с моими литовцами? — быстро спросил великий князь.
— Сам султан пришёл, четыре часа меня гайда посылай наперёд, нукер приводи, джигит приводи, много улан джигит приводи…
— Сколько привёл?
— Много привёл, десята тысяча привёл. Самый хорош джигит привёл.
— Где же вы, где остановились? — переспросил Витовт, который начинал уже сомневаться, что татары Саладина успеют вовремя явиться к Грюнвальду и принять участие в битве, которая казалась неизбежной.
— Тут за лес стоит. Все табором стоим…
Молодой татарин указал на правый фланг позиции, где уже были расположены литовские передовые дружины.
— Хвалю, это место я вам и назначал. Там поляна и овраг, вы можете заскакать и в бок, и в тыл врагам. Только ни с места, пока я не подам знака к битве.
— Воля господина — святая заповедь для его рабов! — с поклоном отозвался Туган-мирза; очевидно, вертясь более года среди царедворцев литовского великого князя, он и сам понемногу начал превращаться в придворного.
— Пошли из своих нукеров посмышлёнее навстречу султану Саладину и скажи ему, чтобы он шёл прямо к вашим дружинам и подкрепил вас. Дело будет жаркое, и без подкреплений вам не устоять.
Мирза ничего не отвечал, он только пристально взглянул на великого князя и, повернув коня, вихрем помчался к своим, расположившимся позади леса, по громадной, поросшей сочной травой поляне.
— Нам не удержаться! — повторял он мысленно слова великого князя, — не удержаться, да и зачем держаться? У него конь, у меня конь, у него конь несёт 15 ок, у меня и пяти нет, он поскачет за мной, я уйду от него как ветер пустыни, он поскачет за мной, его лошадь тяжёлая, она устанет, а мой скакун будет свеж, тогда и мне можно будет возвратиться, — гайда аркан! А там что Аллах рассудит…
Так рассуждал Туган-мирза сам с собою, подъезжая к оставленному им лагерю. Старшины, приближённые думцы и знаменитейшие богатыри татарские окружили юношу, и он с жаром рассказал им свою встречу с Витовтом и буквально передал его распоряжение.
— Аллах-Биллах! На всё предопределение Аллаха, — заговорили в один голос татары, — великий князь — великий богатырь, под стать великому Зорабу, он знает откуда бить врага, с хвоста или головы! Да будет его воля исполнена!
Узнав, что неприятель уже в виду и что битвы можно ожидать с часу на час, военачальники татарские тотчас же отдали приказание сняться с лагеря и придвинуться возможно ближе к литовским полкам, занявшим всё пространство от опушки леса до небольшого озера, прилегающего к селению Танненберг.
Несколько левее, поближе к лесу, во второй линии за литовскими полками, уже построившимися в боевой порядок «клиньями вперёд», виднелись дружины совсем в другой одежде, с совершенно иным, своеобразным и страшным вооружением. Только очень небольшая часть людей была одета в доспехи, т. е. латы и шлемы; некоторые имели только кованые железные шапочки да нашеечники, а большинство носило поверх белых суконных кафтанов какие-то не то куртки, не то фуфайки из плотно скрученных и перевитых между собою пеньковых веревок. Это и были так называемые бахтерцы особый вид домодельной брони, употребляемой только в московском государстве. Тяжёлые, неуклюжие, они не предохраняли носителей не только от копий, но даже от стрел, но довольно хорошо сопротивлялись удару меча, а подчас — и рыцарской секире.
Оружием этой части войск Витовта были обыкновенные лесосекные топоры, насаженные на топорище несколько длиннее обыкновенных. Это были три смоленские дружины, присланные смоленским данническим князем Глебом под начальством сына своего Давида, уже знакомого читателям.
Князь Давид, получив через певца Молгаса первое известие о плене своей невесты и о том, что она ещё жива, в ту же минуту хотел собраться отбивать её у немцев, но когда первая горячка прошла, обсудил это дело с людьми ратными. Отбить княжну вооружённой силой из стен укреплённого рыцарского замка было тщетной и несбыточной мечтой. Надо было придумать что-то другое. В это время отец князя Давида получил письмо от великого князя литовского, в котором тот требовал выставить, согласно уговору, три знамени войск. Старый князь сначала было заупрямился, но Давид Глебович поддержал требованье Витовта, и князь более не прекословил.
Три знамени были собраны молодым князем в самое короткое время. Смоляне, узнав, что дружины поведёт сам молодой князь Давид, которого обожали и стар, и млад, толпами стекались под его знамёна, и он без особого труда, не притесняя даже строптивых бояр смоленских, медливших снаряжаться в поход, успел к началу июня собрать рать из отборных людей.
Одно смущало молодого героя: живя долго в Литве, видя постоянно перед собою цвет литовского, польского и рыцарского войска, в блестящих, изящных и дорогих уборах и вооружении, он не мог примириться с мыслью, что ему придётся вести на общий сбор толпу сермяжников, одетых кто в лапоть, кто на босу ногу и не признающих другого оружия кроме дубины-мочуги да дровосекного топора.
Он ожидал, что его встретят насмешками в польско-литовском лагере, и не ошибся. С первого же дня прибытия его к союзному лагерю, его смоляне были окрещены именем «дегтярников», а он — прозванием «горе-богатыря».
Затаив глубоко в душе оскорбление, князь ждал только случая доказать, что дегтярники стоят расфранчённых шляхтичей и что он сам один стоит трёх любых витязей.
Князь Витовт за два дня на походе осмотрел пришедшие дружины смолян. Ему, как старому и опытному воину, сразу бросилось в глаза их странное оборонительное и наступательное оружие. Он понял, что такие силачи, какими выглядели смоляне, при тяжести и неуклюжести верёвочных бахтерцев решительно не годятся для наступления, но там, где нужна непоколебимая твердыня живых тел, эти «дегтярники» составят неодолимый оплот. Он тотчас подозвал к себе князя Давида, поблагодарил за поспешность, с которой тот догнал наступающую армию, и указал смолянам место сзади конных литовских дружин.
Придя к Танненбергу и ещё раз повидавшись с Витовтом, который, объезжая позицию сам лично указал место дружин во время боя, князь Давид приказал людям отдохнуть, зная, что день будет жаркий и работы много.
— Княже милостивый, — обратился вдруг к нему один из старейших ратников первой дружины, предзнаменный витязь, боярский сын Максим Отрада, — коли треклятые немчины оттуда налетят, — он указал на позицию меченосцев, — не обособиться бы жёрдочками да слежками?
— Как жердочками? — переспросил князь Давид, не понимая вопроса.
— Да так: с поля-то немцу вольготно копьём орудовать, коли его поймаешь топором-то, а коли жёрдочки поставить, с конём ему их не переехать, а пеших-то мы и сами уберем!
Теперь князь понял, что смоляне хотят оградиться со стороны поля слегами, чтобы уравновесить шансы боя.
Получив разрешение, смоляне быстро принялись за работу, и к полудню весь правый фланг был обнесён двойным забором из еловых жердей, перевязанных и привязанных лыками к вбитым кольям. Сквозь подобную преграду, безусловно недоступную коням и всадникам, очень легко проходили пешие воины. При вторичном объезде Витовт очень одобрил затею и, хотя в душе смеялся и назвал смолян «плотниками», но принял этот метод защиты к сведению, рассчитывая применить в будущем и в своих войсках.
В лагере истых литовцев и язычников-жмудин царствовало особое возбуждение. Дикие орды лесных обитателей центральной, неисследованной Литвы и Жмуди, приведённые князем Одомаром, сбились в одну громадную толпу, и под мерные удары мечей о щиты и бубны о бубны, пели, вернее, завывали какие-то дикие песни, скорее, похожие на вой волков.
Одомар, одетый в полное вооружение, подаренное ему Вингалою, из своего старого военного убора оставил при себе только громадную дубину, сделанную из молодого дуба, вырванного с корнем. Несмотря на все доводы Вингалы, он никак не хотел сменить её на меч, находя, что тот слишком лёгок и ему не по руке. Старый князь больше не настаивал, и Одомар продолжал шеголять перед войсками со своей дубиной на плечах.
Криве-кривейто и многие криве сопутствовали жмудинским знамёнам; они знали, что их присутствие способно воодушевить на страшный бой с врагами отчизны самые невозмутимые жмудские сердца, и дружно откликнулись на призыв Витовта идти отмстить за разорённую землю отцов и дедов.
Немного левее, ближе к смолянам сто