Согласуя дело со словом, Ягайло снял с груди одну из бесчисленных реликвий, перекрестился, набожно поцеловал её и надел на шею своего воеводы.
— А теперь в бой! — проговорил он. — Знаю, много будет пролито христианской крови, но она падёт на виновных. Вели трубить в трубы, мой славный Зындрам, пусть брат Витовт начинает бой. А сломят его крыжаки, тогда наша очередь! Да поможет нам Господь Вседержитель!
Зындрам преклонил колено перед королём и поцеловал его руку.
— Мои ратники готовы, государь, — проговорил он, — об одном заклинаю ваше величество, щадите себя, щадите в вашем лице славу и могущество Польши! Не идите на опасность! Кругом вас достаточно сильных и храбрых витязей, заклинаю вас всем святым на небе и на земле, храните себя, не давайте увлечь себя вашей доблести!
— Не боюсь я ни копий, ни мечей, ни стрел вражеских, — с энергичным жестом воскликнул Ягайло, и лицо его внезапно изменилось. — Я верю в святость своего долга, верю в святейшие реликвии, которые все при мне, верю в молитвы святого Станислава, покровителя Польши! Я буду там, куда меня призывает мой долг и моя воинская честь. Спасибо тебе, Зындрам, за совет. Но ступай к войскам, там ты нужнее. Ступай же! — крикнул он, видя, что воевода колеблется.
Зындрам ещё раз ударил челом и поехал к войскам. Он хорошо знал характер своего повелителя и не мог без ужаса подумать о том, что Ягайло может увлечься и лично броситься в бой! А какие же могли быть силы у 62-летнего старика, не отличавшегося и в молодости особой физической силой?
Едва Зындрам доехал до центра расположения своих знамен, выстроившихся по самой опушке леса и мелких кустов, как согласно воле короля, подал знак трубачам, и тридцать труб загремели сигнал к атаке. Дико и могущественно прокатился рёв труб по лесу и перекатным эхом достиг Витовта. Тот снял шапку, перекрестился, вынул меч и помчался вдоль рядов своих дружин.
Глава XI. Литовский бой
Войска литовско-русские были выстроены в три линии. Таким образом, между ними было два интервала — две «улицы», как тогда говорили.
Казалось, что, услыхав звук трубы, решивший все недоразумения, все колебания и посылавший его на жестокий бой, Витовт переродился. Теперь перед лицом своих дружин, исполненных жаждой мести и ненависти к немцам, мчался совсем другой человек. Женственное выражение лица князя-героя преобразилось, оно дышало дикой энергией, глаза его горели, он словно вырос на седле, и в повелительном жесте его руки, простертой к немцам, было столько энергии, столько гордого сознания своей силы, что невольно одушевление охватывало каждого.
— Вперёд на врагов! — грянул его мужественный и звучный голос, — вперёд! Во имя Бога Всемогущего!
Ряды заколебались. Страшный, дикий, неудержимый взрыв кликов огласил окрестность. Загудели, завыли рога литовские, и, словно лава, долго сдерживаемая преградой, двинулась вперёд вся рать правого крыла.
Литовский ратник
Жмудины под предводительством Вингалы и бояр литовских Валебута, Клавигайлы и Гетота и дикие обитатели лесов со своим князем Одомаром во главе, поставленные в первую линию, удостаивались чести первыми встретить грозный удар врагов. Одновременно с ними, гораздо правее от Лубенского озера и в обход его, словно саранча, вылетающая на хлебные поля, показалась вся татарская конница султана Саладина.
Витовт, мудрейший государь своего времени, великий политик в делах воинских и внутренних, прекрасно знал, как неудобно ставить рядом язычников, мусульман и христиан, а из этих трёх элементов состояло теперь его воинство. Он решился. Он вывел в первую линию литовского войска жмудин и литовцев язычников, во второй поставил литовско-русские знамёна Виленские, Трокские, Лидские, Стародубские, Новгород-Северские и другие, а в третьей, самой меньшей, — чисто русские полки смолян и новгородских ратников, присланных ему его наместником Симеоном-Лунгвеном, да дружины псковских лучников.
Татары, приведённые Саладином, должны были ударить во фланг рыцарским полчищам, и если бы им это не удалось, то массою отступить и искать возможности напасть на рыцарский стан, который не мог быть далеко.
— Во имя Перкунаса Громовержца! Во имя среброкудрой Прауримы! Вперёд на крыжаков! — послышался голос криве-кривейто, заглушавший нестройные крики жмудин, рвавшихся вперёд.
— Смерть врагам отчизны! Горе, горе им! — отозвались со всех концов языческого войска криве и сигонты, стоявшие в первых рядах. Они размахивали своими кривулями, увлекая жмудин и литвинов вперёд. Один вид этого дикого войска был ужасен, звериные шкуры, содранные прямо с черепом, покрывали большинство воинов. Громадные палицы, окованные железом дубины невероятной длины и тяжести, виднелись всюду. Эти люди были подобны зверям, бросающимся на добычу. Но, ринувшись на поле, вся эта масса людей внезапно остановилась: перед ними никого не было. Крестоносцы были ещё далеко и только строили ряды к нападению.
Там и сям среди пёстро и разнообразно одетых латников рыцарского войска мелькали белые плащи рыцарей-хозяев, созвавших на невиданный пир побоища цвет рыцарства со всей германской Европы.
Вот и у них загремели сотни труб, и одновременно на пригорках, возвышавшихся в нескольких сотнях шагов от опушки леса, взвились огромные клубы белого дыма, с визгом и гулом брызнули осколки камней. Это были пущены в ход полевые бомбарды. Оглушительный гром выстрелов заставил вздрогнуть окрестность. Никогда не видавшие и не слыхавшие ничего подобного, дикие обитатели лесных чащей Жмуди, Одомар и его воины упали на землю, закрывая лицо руками в паническом страхе.
— Это голос великого Перкунаса! Назад! Назад! — крикнул совсем растерявшийся Одомар и первый бросился назад. Многие из его воинов, объятые священным трепетом, бежали за ним вослед, оглашая диким воем окрестность.
Остальные жмудины и литовцы, уже видевшие действие метательных снарядов, не только не дрогнули, но с новой яростью устремились вперёд.
Витовт, видя эпизод с Одомаром, лишавший его нескольких сот незаменимых бойцов в рукопашном бою, быстро подскакал к криве-кривейто, возбуждавшему пламенными речами литвинов к бою.
— Слушай, владыка служителей Перкунаса! — крикнул он резко, — возьми десяток своих криве и скачите вернуть этих неразумных лесовиков, они будут нужны мне!
— Но, государь, я нужнее здесь, — нерешительно отозвался криве-кривейто, очевидно не решавшийся скакать по лесным чащам за бегущими.
— Я не отдаю приказаний два раза! — с повелительным жестом сказал Витовт, и жрец Перкунаса поскакал исполнять его волю.
Оглушительный гул пронёсся в воздухе. Это грянули сотни немецких ратных труб — и всё крестоносное воинство, за исключением 16 знамён резерва, неудержимой лавиной с развевающимися знамёнами, двинулись на литовское войско. Видя этот манёвр, Витовт тотчас сообразил, что недолго может выдержать удар первая литовская линия, и снова сам поскакал по первой «улице», выводя из второй линии несколько знамён в первую.
Весело двинулись вперёд литовско-русские знамёна. Они представляли совершенно другой вид сравнительно с жмудинами. Это было дружное, стройное войско, одушевленное одним чувством ненависти к извечным угнетателям — немцам, войско, одушевленное присутствием своего обожаемого князя и вождя Витовта.
Вдруг, совершенно неожиданно, среди дикого гула атаки, послышалась сзади наступающих литовско-русских полков, громко подхваченная тысячами голосов старинная боевая песнь «Богородица».
— Богородица-дево, радуйся! — прокатилось по всему литовско-русскому войску и загремело торжественным, победным гимном. Одушевление охватывало всех и каждого. Каждый готов был броситься в смертный бой с врагами, которые неслись теперь с удвоенной быстротой с покатости в долину, прямо на литовские войска.
Картина была поразительная. Превосходящее более чем вдвое числом ратников своих видимых соперников, рыцарское войско неслось в бой как на верную победу. Рыцари ордена были впереди своих частей и своих наёмных дружин.
Татары против тевтонцев
Земское и городское немецкое войско, силой приведённое крестоносцами в бой, конечно, не могло рваться в бой с такой энергией, как рыцарство или охотники, но, воодушевлённое теперь всё той же общегерманской идеей превосходства германцев над всеми другими народностями, шло в бой с твёрдой уверенностью победить.
Первое столкновение было ужасно. Земля дрогнула от дружного удара копий по щитам и панцирям. Но через несколько минут от копий остались одни обломки, и начался бой грудь с грудью, рука с рукой, мечами, бердышами с одной стороны и свалугами, шестопёрами и дубинами с другой.
Гулко раздавались тяжёлые удары по рыцарским доспехам. Мечи звенели, встречая мечи и сабли, или глухо звучали, вонзаясь в беззащитное тело.
Князь Вингала бился в первом ряду своих, окружённый четырьмя братьями Стрекосичами. В руках у него был длинный и тяжёлый меч, которым он разил с плеча направо и налево наседавших на него крестоносцев. Все четверо богатырей жмудинских, братья Стрекосичи, и в особенности Олав, от него не отставали, поражая нападавших своими громадными тяжёлыми секирами-топорами. Груды тел крестоносцев, и между ними двое в рыцарских плащах, лежали поверженными вокруг них, но все усилия немцев сломить их не приводили ни к чему.
Страшная атака немецких латников, усиленная ещё стремлением с горы, как и предполагал Зындрам, сдвинула с места литовские знамёна. Линия боя отошла назад, а Вингала один со своими богатырями всё ещё бился там, на том самом месте, где его захватила атака, не уступая ни пяди земли. Он казался каким-то островом среди волнующегося моря.
Жестокий, невиданный бой кипел, между тем, по всей линии. Крики немцев сливались с воинственными кликами литовских вождей. Осколки копий, мечей летели в воздух. Массы закованных в латы и панцири людей стеснились в одну компактную массу. Кто падал, тот не вставал больше: его давили свои.
Вдруг с самого правого фланга послышался такой дикий визг и вой, который, казалось, не мог бы вырваться из человеческих грудей. Это татары султана Саладина, выбравшись наконец на поляну, со своим обычным гиком бросились на крестоносцев во фланг.