— А теперь туда, туда! — Витовт показал на курган, на котором снова виднелось большое королевское знамя, — поздравить короля с победой.
Оруженосцы подвели коней обоим. Они помчались, окружённые уцелевшими литовско-русскими витязями.
Со всех сторон громадного поля, заваленного теперь десятками тысяч трупов, стекались к высокому холму, на котором виднелось королевское знамя, отряды польских и литовско-русских войск и отдельные воины, отбившиеся от своих хоругвей во время горячего боя. Тащились и ползли раненые.
Большинство возвращавшихся воинов тащили на арканах или гнали перед собою связанных пленных рыцарей и гербовых латников. Вдали неслись конные отряды, продолжая дело истребления и уничтожения. Рыцари и их воины пытались прятаться по кустам, лесам и болотам, но аркан татарина или дубина литвина приканчивали их и там. Только немногие, попадавшиеся на глаза польским витязям или наёмным дружинам, избегали общей участи.
Гостям рыцарским, и особенно герцогам Казимиру Штетинскому и Конраду Силезскому, не повезло в этот день.
Они рвались в бой с самого начала, в числе воинов первых знамен, введённых в бой великим маршалом, но гроссмейстер удержал их около себя, предлагая участвовать вместе с ним в последней атаке, которая должна была решить битву. Но, как уже знает читатель, атака эта успеха не имела, и оба герцога со своими оруженосцами и частью иноземных гостей едва успели пробиться сквозь заколдованное кольцо, которым их окружили союзные войска и думали найти спасение в бегстве к лагерю.
Но они ошиблись в рассчете. Их заметили, и тотчас же погнался за ними один из отрядов наёмного войска, к которому присоединилось несколько польских витязей.
Началась не битва, а травля. Словно диких волков, травили чехи и поляки своих врагов и наконец, после усиленной погони, настигли их. Лучшая лошадь в польском отряде оказалась у рыцаря Скарбки из гор, и он тупым концом копья сбросил с седла одного из всадников, бежавших перед ним. Только тогда, когда поверженный рыцарь повернулся грудью, его узнали преследующие: на его щите был красный гриф на белом поле, герб Поморья. Это и был сам знаменитый герцог Казимир Штетинский.
В ту же минуту чешский рьщарь Жмурко догнал ещё одного беглеца и готов был поразить его мечом, но тот в знак покорности сдержал коня и поднял забрало. И это был знатный гость рыцарский, герцог Конрад Силезский.
— Сдаюсь! — проговорил он мрачно и подал свой меч.
Остальные рыцарские гости, в числе сорока, предводимые Георгом Герсдорфом, невзирая на участь товарищей, ни на секунду не задержались, чтобы подать им помощь, и мчались без оглядки, преследуемые польским отрядом. Теперь, казалось, им удастся ускользнуть от преследованья. Кони у них были лучше, чем у большинства рыцарских воинов, а вооружение — гораздо богаче, лучшей выделки, а потому и более лёгкое. Вся надежда спасения заключалась теперь в быстроте ног их лошадей. Они неслись прямо к лагерю, рассчитывая найти там если не защиту, то хоть какую-либо помощь. При обозе для порядка было оставлено свыше 1000 человек хорошо вооружённых рыцарских пеших ратников.
Кнехт орденского войска
Но и эта надежда оказалась тщетной. Лагерь был уже взят быстрым налётом литовско-татарской конницы, и рыцарские драбанты преклонили колена перед победителями.
Вместо помощи стоявшая в карауле часть литовской конницы бросилась на бегущих рыцарей и заставила их кинуться в сторону. Погоня настигла их в ту же минуту, и рыцарские гости волей-неволей должны были сдаться. Окружённые со всех сторон, иноземные рыцари, видя превосходство неприятеля, побросали оружие и покорились своей участи. Один только старый рыцарь ордена Георг Герсдорф медлил. Он держал меч наготове, словно желая принять бой.
— Брось меч! — крикнул, налетая на него, польский витязь Дрый, — или расстанешься с жизнью.
— Я не могу отдать меча иначе как рыцарю! — гордо отвечал немец.
— Мы сегодня все рыцари, — со смехом отозвался Дрый и ударом кулака выбил меч из рук Герсдорфа.
— Это не по-рыцарски! — закричал обиженный рыцарь.
— Ну так жалуйся на суд чести, а пока вперёд, за мной, на показ его величеству королю. Там он прикажет, что делать с вами.
Между тем, товарищи Дрыя вязали и прикручивали к седлам остальных сдавшихся рыцарских гостей. Одни горячо протестовали на такое обращение, другие чуть не плакали от ярости и озлобления.
— Мы не немцы, мы гости рыцарские, — заявляли они на своих языках, но никто из победителей не понимал ни слова из их разговора, и скоро весь отряд с пленными и добычей летел обратно по направлению к ставке короля.
Одновременно и другой отряд с пленными двигался туда же от деревни Грюнвальд. Впереди всех на великолепной вороной лошади ехал литовский рыцарь в чёрном воронёном вооружении. Это был любимец Витовта, славный богатырь литовский Кормульт. Тотчас за его конём десяток вершников окружал двух рыцарей, связанных по рукам и ногам и прикрученных к седлам.
Более сотни связанных гербовиков, спешенные и со связанными назад руками покорно шли сзади под конвоем нескольких верховых.
Издали заметил Витовт своего любимца и, не доезжая ещё до королевского холма, поскакал навстречу отряду.
Когда он подъехал ближе, торжествующий взгляд его внезапно блеснул гневом. Уже издали он узнал оскорбителя своей матери, комтура Маркварда Зальцбаха, того самого, которого он с таким позором выгнал из Вильни. Лицо второго пленника было открыто. Шлем был разбит, и блестящие чёрные глаза мрачно сверкали из-под густых рыжих бровей. Трудно было допустить сочетание такого безобразия и такого выражения свирепости, которое виднелось на лице рыцаря.
Витовт задрожал. Он узнал и его. Это был его смертельный враг, рыцарь Зонненберг, отравитель его детей. Сделав над собою чрезвычайное усилие, он подъехал к Кормульту.
— Твои пленные? — спросил он быстро.
— Сам своими руками изловил. Этот завяз в болоте, и то насилу сладил! — он указал на Маркварда.
— Bis du hi Markward? — обратился Витовт с лёгкой усмешкой к пленному, в этот торжественный час победы совсем не помышляя о личном мщении[104].
— Сегодня я здесь, — гордо ответил комтур, — а завтра тебя ожидает то же в другом месте. Изменник, клятвопреступник!
— Сию минуту повесить! — приказал великий князь, взбешенный этим новым нежданным оскорблением.
— Язычник! Христопродавец! Клятвопреступник! — в приступе дикого бешенства кричал в свою очередь Зонненберг. Ты призвал окаянных агарян-сарацинов против нас, служителей христианского Бога.
— Повесить и этого отравителя рядом с Марквардом! — едва сдерживаясь, чтобы лично не ударить пленного, крикнул Витовт. Он больше не желал слышать оскорблений и помчался навстречу своему королю и союзнику.
Приказание великого князя было с восторгом принято литвинами. Они сорвали обоих рыцарей с сёдел и потащили в близлежащий лесок. Несколько татар, находившихся тут же, предложили свои арканы вместо петель. На опушке росли большие дубы. На один из них татарин стал закидывать свой аркан, чтобы укрепить петлю.
— Эй, ты, косоглазый! — крикнул на него один из литвинов, — что ты с ума сошёл, поганить священный дуб треклятым крыжаком! На осину их, злодеев-нёмцев!
— На осину! На осину! — загремели голоса, и через несколько минут оба рыцаря висели рядом, в полном вооружении, на громадном суку развесистой, вековой осины.
Так закончил свои личные счёты великий князь Литовский. Много ему приходилось заканчивать теперь других, более тяжёлых счётов и обязательств.
Так погибла под ударом угнетённых, оскорблённых, выведенных из себя, всевозможными притеснениями славян вся мощь немецкого рыцарства, бывшая почти два века постоянной грозой своих соседей. Она утонула в крови, в том море крови, которую они сами безжалостно пролили по всей земле литовской. Теперь они захлебнулись в собственной крови — в крови немецкой!
Стотысячная армия, составленная из испытанных немецких воинов, поставивших изучение военного искусства целью всей своей жизни, была разбита, уничтожена, сметена с лица земли славянской ратью, плохо вооружённой, почти необученной, но которая твёрдо стала на земле своих предков, отстаивая каждую пядь своей кровью и жизнью[105].
Ни «тевтонская фурия», ни превосходство вооружения, ни союз всех богатырей германской Европы, ни союз венгерского короля и германского императора, ничто не устояло против удалого натиска литовцев, поляков и чехов, ничто не могло сломить беззаветной стойкости смолян. Все они покрыли себя в этот день бессмертной славой!
Глава XV. Лагерь крыжаков
Не успели ещё Ягайло и Витовт, окружённые доблестными своими соратниками, кончить объезд поля битвы, этого грозного поля Суда Божьего, как со всех сторон стали являться гонцы с донесениями о новых поимках пленных, о новых отрядах рыцарских, преклонивших колена перед победителями.
Десятки тысяч пленных были уже взяты, и с каждой минутой всё новые и новые толпы кнехтов, ратников немецкого земского ополчения, гербовых, гостей рыцарских, а порой и чистокровных рыцарей сгонялись к холму, на котором гордо развевались теперь рядом два знамени — Польского королевства с белым орлом в короне и Литовское Великокняжеское со всадником на коне (герб «Погоня»).
Витовт, пылкий и радостный, ежеминутно сдерживал своего скакуна, чтобы не заезжать вперёд короля Ягайлы, который ехал медленно, постоянно крестясь и читая шёпотом молитвы. Ему страшно, жутко становилось среди мертвецов, которыми было завалено роковое поле.
Чем дальше отъезжали они от Танненбергского леса, тем масса тел убитых становилась всё больше и, наконец, в том лагере, где смоляне три часа одни удерживали всю немецкую силу, они были навалены горами.
Раны у всех трупов были ужасны. Шлемы, раздробленные пополам страшными ударами смоленских богатырей, вместе с черепами владельцев виднелись всюду. Ягайло вздрогнул.