– И увидели фигуру, – продолжил за старика Песков.
– Увидел, – подтвердил тот. – Прошла она к черному входу и из виду скрылась.
– А чья фигура? – спросил Иван Федорович. – Мужская или женская?
– А вот этого я не знаю. Все же ночь была, с позволения сказать…
– А в котором часу вы видели фигуру? – поинтересовался Виталий Викторович.
– В четверть первого или около того, – ответил Корноухов и добавил с нотками оправдания в голосе: – Да я бы ее, фигуру эту, признал бы, если б хоть раз днем увидел…
– То есть вы хотите сказать, что фигура эта принадлежала человеку, который в вашем доме до этого ни разу не был?
– Так точно, не бывал, – произнес старик, довольный, что сообщил важную вещь.
– Может, это девица какая-нибудь была. Которая, с позволения сказать, к дворнику Ефимке на ночные свидания ходит, – шутливо проговорил Воловцов и через несколько мгновений замер, пораженный, поскольку отставной унтер на его шутейные слова ответил вполне серьезно:
– Не, господин хороший. Девицу, что к Ефимке ходит, я бы признал, поскольку дважды засветло ее видел, то есть не в ночное время суток, с позволения сказать. А ту фигуру, что видел прошлой ночью, я не видел еще никогда…
– И все же подумайте, кому могла принадлежать фигура, что прошла двором к черному ходу дома прошлой ночью, женщине или мужчине? – задал вопрос Песков и замолчал, не сводя взгляда со старика.
Корноухов задумался. Молчал и Воловцов, который переваривал информацию о том, что у полудурка Ефимки имеется девица, которая иногда приходит к нему в его каморку. Зачем она к нему приходит? Надо полагать, вопрос излишен. Словом, ай да дворник, ай да сукин сын!
– Нет, господин хороший, – старик вытер капельку пота на лбу (вот до чего доводит себя человек, когда ему приходится много думать и усиленно вспоминать), – не могу вам на это ничего ответить, с позволения сказать. Все же ночь была, темень кромешная…
– Тогда последний вопрос. – Песков метнул взгляд на Воловцова, и тот согласно кивнул, что означало: да, мол, у старика мы вызнали все, что можно, есть резон закругляться с допросом. – Эта фигура, которую вы видели прошлой ночью… Она вышла обратно или нет?
– Не могу знать, – ответил отставной унтер. – Я малость посидел у окна и спать пошел. Кажется, слышал, как опять скрипнула калитка. Но я уже дремал, подниматься не хотелось, посему не ведаю, вышел ли это кто или еще кто-нибудь зашел. Да я вообще не уверен, с позволения сказать, скрипела ли калитка второй раз или мне просто показалось с дремы…
– Что ж, – произнес Иван Федорович. – Вы нам очень помогли, Кирьян Петрович, и открыли весьма интересные обстоятельства, о которых мы и не предполагали…
– Рад стараться, – весьма довольный собой, кивнул унтер и, понизив голос, добавил: – Может, пропустим по маленькой, с позволения сказать?
– Не могу, – ответил Песков. – Я на службе.
– А вы? – обратился к Воловцову старик. – Вы же в отпуске?
– Благодарствуйте, Кирьян Петрович, – поднялся со своего места Иван Федорович. – Я, конечно, вроде бы и в отпуске, но со вчерашнего дня, так уж получилось, частично исправляю обязанности судебного следователя. А сии обязанности накладывают на меня непреложное и неукоснительное пребывание в здравом уме и, с позволения сказать, в твердой памяти. Вот закончим это дело, тогда и выпьем с вами, как с самым ценным свидетелем…
– Так что, выходит, Марью Степановну-то убили? – уже в спину следователям спросил отставной унтер.
– Тому нет никаких доказательств, Кирьян Петрович, – обернулся к нему Воловцов. – Авось эта ваша фигура что-нибудь прояснит…
– Ну, дай-то бог! – Проводив взглядом следователей, Корноухов полез в погреб, где у него хранилась баночка соленых огурчиков. Ибо лучшей закуски для померанцевой водочки попросту не сыщешь…
Две другие квартиры, сдающиеся внаем, располагались в правом крыле дома. В этом крыле тоже имелся небольшой коридорчик, и ближней к лестнице, ведущей на второй этаж, была квартира дворянки Перелесковой.
Не открывала она долго. Песков отбил уже себе все костяшки пальцев, когда Апполинария Карловна Перелескова изволили открыть. В ней Иван Федорович узнал ту самую женщину с колючими глазами, которая вчера утром едва не затеяла драку с молодкой. Жила она на пенсион, который получала как вдова, потерявшая кормильца, была обозлена на весь белый свет, поэтому следователей в лице Воловцова и Пескова встретила крайне неприветливо.
– Ну, чего стучитесь? – открыла она щелочку в двери и пробуравила своими колючими глазками сначала франтоватого Пескова, а потом Воловцова. На Ивана Федоровича она смотрела дольше. Верно, плисовые штаны, картуз и накинутый поверх рубахи навыпуск деревенский зипун внушали ей отвращение, поскольку смотрела она на Воловцова с презрительной гримасой.
– Судебный следователь Песков, – счел правильным сначала представиться, а затем уж ответить на вопрос «чего стучитесь» титулярный советник. – А это, – указал он на Ивана Федоровича, – судебный следователь по наиважнейшим делам Департамента уголовных дел Московской Судебной палаты господин Воловцов. Нам надо задать вам, сударыня, несколько вопросов…
– По какому поводу? – не на дюйм не открыла шире дверь Перелескова.
– По поводу кончины владелицы дома, Марьи Степановны Кокошиной, – ответил Песков.
– Я ничего не знаю, – колюче стрельнула по ним глазами Апполинария Карловна и предприняла попытку закрыть дверь, но вовремя просунутый носок опойкового сапога Ивана Федоровича не позволил ей это сделать.
– Что такое! – возмутилась дворянка Перелескова. – Это вторжение в частное жилище!
– Во-первых, жилище частное, да, – произнес Воловцов, который уже начинал злиться. – Только не ваше. Вы его арендуете, и вашей собственностью оно не является. Органы власти, которые представляет господин Песков, имеют полное право войти в такое жилище с целью проверки санитарного состояния, например. Или соблюдения регистрации и сверки этих данных с документами арендатора, то бишь вашими, госпожа Перелескова. Во-вторых, – Иван Федорович еще более нахмурился, – отказ от дачи свидетельских показаний, равно как и игнорирование требований судебного следователя при производстве предварительного следствия, классифицируется как попытка укрывательства законопреступника и создания помех следствию, что уголовно наказуемо. Вы хотите угодить в арестантское отделение? Тогда так и скажите… Виталий Викторович, – обернулся он к Пескову, – не сочтите за труд, сходите за городовым или, нет, ступайте сразу в участок к околоточному надзирателю Петухову. Пусть придет и, арестовав гражданку Перелескову Апполинарию Карловну, препроводит ее к себе в участок для снятия показаний по подозрению, для начала, в укрывательстве фактов, связанных с сожжением заживо домовладелицы Марьи Степановны Кокошиной. А дальше видно будет, что вам инкриминировать, – в упор посмотрел на Перелескову Иван Федорович глазами, не менее колючими, чем у нее самой, – создание помех ведению следствия или укрывательство преступника…
– Понял вас, Иван Федорович. – Песков сделал движение, будто и правда собирается немедленно отправиться в околоточный участок. Видя, что ее воле противостоит более сильная воля в лице этого судебного следователя из Москвы в плисовых штанах, картузе с лаковым козырьком и зипуне, Апполинария Карловна отступила.
– Я буду жаловаться на вас господину губернатору, – заявила она и растворила перед следователями двери…
Что ж, иногда приходится вот так, нахрапом, но добиваться того, чтобы с вами разговаривали. Иначе вы не следователь, а так, одна номинация…
– Вопрос первый, – не стал тянуть вола за хвост Иван Федорович Воловцов. – Не слышали ли вы или не видели чего-либо подозрительного прошлой ночью?
– Нет, – последовал короткий ответ.
– Вчера утром, в седьмом часу, вы пребывали во дворе вашего дома. Вы всегда так рано встаете?
– А вам какое дело, когда я встаю? – ощетинилась Перелескова.
– Все, Виталий Викторович, – посмотрел на Пескова Воловцов. – Ступайте в околоточный участок…
– Меня разбудил шум, – нехотя ответила колючеглазая гражданка, с ненавистью поглядывая на Воловцова. – Сначала в покоях Кокошиной, а затем и на улице.
– Вы не поинтересовались, что это был за шум? – спросил Песков.
– Я вышла в коридор, почувствовала запах дыма и стала подниматься на второй этаж, но меня остановил городовой. – Перелескова возмущенно надула щеки: – Этот мужлан не пустил меня даже в переднюю Кокошиной.
– Он просто выполнял инструкцию: никого не пускать на место происшествия до прибытия дознавателя и городового врача, – холодно заметил Иван Федорович. – А каковы были ваши дальнейшие действия?
– Я вышла на улицу, во двор, – ответила Апполинария Карловна. – Потом к дому прошли околоточный и дворник. А потом, – она с негодованием посмотрела на Воловцова, – в дом вошли вы…
– Ну, и последний вопрос, сударыня, – неожиданно сделался вежливым Иван Федорович. – Вчера в разговоре с одной молодой женщиной с ребенком, там, во дворе, вы сказали, что она, являясь замужней женщиной, гуляла с Колькой-пожарным и вашим дворником Ефимкой…
– Да какая это женщина, – с презрением произнесла Перелескова. – Курва она, а не женщина…
– Вот так вот, да? – поднял брови Воловцов.
– Да, вот так вот! – вскинула голову Апполинария Карловна. – Она, видишь ли, гуляет с мужиками, детей невесть от кого рожает, стыд и совесть совсем потеряла, живет на всем готовом, а нормальные женщины пребывают в одиночестве и не имеют ни малейшей надежды на… – Перелескова вдруг замолчала, словно лишилась дара речи. Воловцов и Песков переглянулись: то ли какой-то новый вопрос застрял у них в горле, и они не решались его задать, то ли им просто стало жалко бедную женщину, жизнь которой закончилась вместе со смертью мужа…
– Мне кажется, – тихо произнес Иван Федорович после возникшей паузы, – злость и ненависть к людям – не лучшее лекарство от одиночества…