Однако часов в серебряном корпусе – сыновнего подарка Марье Степановне – найдено не было. И, главное, что это за человек, вошедший в ночь убийства во двор дома Кокошиной в четверть первого пополуночи и прошедший к черному ходу?
Он приходил к Кокошиной? И она открыла ему? Если так, то вывод напрашивается один: этот человек был ей весьма хорошо знаком…
А что было потом? Она что, передала ему кубышку со златом-серебром, а затем, расстроенная данным обстоятельством, облилась керосином и самосожглась? Не забыв запереться на крюк, чтоб ей не помешали гореть? Конечно, этот загадочный человек мог и отнять добро, принадлежащее старушке Кокошиной. Но где ее крики о помощи и хотя бы малейшие следы сопротивления? И почему после ухода «фигуры» Марья Степановна накинула дверной крючок?
А может, «фигура» приходила вовсе не к хозяйке дома? Может, в доме проживает его сообщник? Этот самый Попенченко, который после совершения преступления сбежал вместе с кубышкой Кокошиной? Ему-то как раз и могла открыть дверь Марья Степановна. Например, Попенченко постучался к хозяйке и заявил, что принес плату за квартиру. Кокошина открыла ему дверь, впустила в переднюю, поскольку в свои покои никого не впускала, но этого оказалось достаточно, чтобы вслед за Попенченко в переднюю вошла эта загадочная ночная фигура. Она проникла в квартиру, силою вошла в покои Кокошиной, взяла кубышку со златом-серебром и ушла. А старуха заперлась в своей комнате и с горя самосожглась? Не лучше ли было поутру рассказать о случившемся полиции с надеждой вернуть отнятую кубышку?
Нет, не вяжется что-то с этим самосожжением. Все указывает на убийство Кокошиной. Правда, косвенно. И интуиция говорит о том же… Все упирается в этот накинутый изнутри крюк…
Почему нам в определенные моменты жизни приходит то или иное воспоминание?
Чтобы мы не повторили совершенных ошибок?
Возможно, оно и так.
Чтобы усовестить и не дать повторно сделать неправильный шаг, за который нам потом будет неловко и даже стыдно?
Не исключено.
А может, неожиданно вспыхнувшая картинка воспоминания есть некая подсказка о том, что надлежит сделать и как поступить? И нам надо лишь правильно истолковать ее? Ведь это неверное утверждение, что Вышние силы после рождения оставляют нас наедине с Судьбой. Напротив, эти силы постоянно сопровождают нас по жизни, они всегда рядом, и если нельзя их пощупать, то почувствовать вполне возможно.
Они не берут нас за шкирку и не направляют силком на тот или иной путь, но обязательно, так или иначе, подсказывают, как следует осуществить правильный выбор. Надо только заприметить нужную подсказку, чтобы правильно и вовремя воспользоваться ею…
Почему утром следующего дня Ивану Федоровичу Воловцову, судебному следователю по наиважнейшим делам, находящемуся в законном отпуске, вспомнился вдруг окровавленный молоток из прошлого дела по убиению коммивояжера Стасько? Молоток этот был поначалу квалифицирован как орудие убийства, но медицинское освидетельствование трупа Григория Ивановича Стасько, а по-простому, вскрытие, показало, что молоток тут ни при чем, и орудием убийства послужил, скорее всего, кастет с шипом.
Почему этот молоток пришел на память Воловцову?
Потому что это была подсказка Вышних сил.
Конечно, Иван Федорович воспоминание о молотке не воспринял, как некую подсказку. Понимание таких знаков и их верное истолкование приходит к нам с возрастом и опытом, а Воловцов был еще сравнительно молодым человеком и не умел различать знамения и сигналы, как подсказки к действию. Просто сам этот инструмент – молоток – вызвал у него в голове некий поток мыслей, который и привел к конкретному решению. Ежели спросить любого ученого, сделавшего некогда крупное открытие, или писателя, осененного замечательно-неповторимым сюжетом, что послужило им толчком к озарению, то многие из них, подумав, ответят – некие воспоминания и связанные с ними образы. Думы вдруг поднимают в сознании нешуточную бурю, заставляют усиленнее и тревожнее работать мысль, что нередко приводит к самому невероятному успеху.
– Тетушка, а у тебя молоток есть? – неожиданно спросил Иван Федорович.
– Есть, а зачем тебе? – отозвалась из кухни Феодора Силантьевна.
– Надо, – неопределенно ответил Воловцов и, получив из рук тетки молоток, вышел во двор. Дойдя до дома Кокошиной, черным ходом поднялся на кухню, подошел к дверям квартиры покойной, открыл их, сорвав опечатывающий дверь шнурок, и оказался в прихожей. Здесь он внимательно осмотрел изнутри комнаты полотно двери и косяк. Металлический крючок был на месте, а вот запорная петля висела на одном гвозде: когда городовой Еременко выносил хозяйскую дверь, то гвоздь вылетел.
Иван Федорович наклонился и стал искать выпавший гвоздь. Не сразу, но нашел. Взял его и забил на место, предварительно разогнув согнутую от удара петлю. Попробовал, как запирается крючок. Потом поднял его и прислонил к косяку двери. Крючок принял горизонтальное положение. После этого Воловцов стал медленно прикрывать дверь, а когда осталась щель примерно в ладонь, легонько прихлопнул дверь. Тотчас послышался металлический щелчок упавшего в петлю крюка. Все, дверь была закрыта.
Иван Федорович снова поднял крюк и прислонил его к косяку. Выйдя из покоев Кокошиной, начал медленно закрывать дверь и, когда оставалось совсем немного, с ладонь, слегка ее прихлопнул. Снова послышался металлический щелчок, означающий, что крюк вошел в петлю. Для верности он подергал дверь за ручку. Заперто. Изнутри…
Околоточный надзиратель Петухов уже собирался на обед, когда в участок заявился мрачный господин в дорожном костюме и с кожаным дорожным саквояжем, что говорило только об одном: господин только что приехал в Рязань и, скорее всего, по железной дороге, поскольку дорожной пыли и грязи на его башмаках не было.
– Вы по какому вопросу? – дежурно спросил господина Петухов, на что тот ответил:
– Меня зовут Владимир Кокошин. Я приехал из Петербурга… Это вы меня вызвали этой телеграммой? – и подал околоточному надзирателю телеграмму, которую сам Петухов и отправлял два дня назад.
– Да, это я вас вызвал, – сказал полицейский и стал смотреть в сторону, не зная, как сообщить Кокошину о гибели его матери.
– Что с моей матушкой? – обеспокоенно спросил Кокошин.
– С ней произошло несчастье, – осторожно произнес околоточный надзиратель, по-прежнему боясь встретиться взглядом с приезжим из столицы господином в дорожном костюме.
– Какое несчастье? Она жива? – продолжал допытываться Владимир Игнатьевич.
– Она мертва… – выдавил, наконец, из себя Петухов.
Кокошин убито посмотрел на полицейского и бессильно опустился на стул. В телеграмме о смерти матушки ничего не говорилось, и всю дорогу он тешил себя мыслью, что она жива. Ну, может, удар ее хватил или ногу сломала – мало ли что может приключиться со старушкой, проживающей в одиночестве. Он даже допускал мысль, что ее обокрали и нанесли ей при этом увечья, – поэтому-то телеграмма и была послана полицией. Но то, что ее нет в живых, он совсем не думал. В прошлом году, когда он навещал ее последний раз и подарил серебряные часы, матушка была вполне здоровой и жаловалась единственно на то, что ее постояльцы часто задерживают деньги за постой. Ну, еще, что ее «косточки по погоде ноют». Помнится, он успокаивал ее и говорил шутейно:
«А ты что, доживши почти до шестидесяти лет, хочешь, чтоб у тебя ничего не болело? Такого не бывает. К тому же, если что-то у тебя болит, это значит, что организм имеет силы сопротивляться. И это, скорее, хорошо, нежели плохо».
И вот, теперь ее нет…
– Как это случилось? – поймал, наконец, взгляд околоточного надзирателя Кокошин.
– Дело вашей матушки ведет судебный следователь господин Песков, и он все знает много лучше меня, – нашел все же выход уйти от ответа Петухов. – Он все вам расскажет и…
– Почему судебный следователь? – удивился Кокошин. – Зачем судебный следователь?
– Понимаете, в деле гибели вашей матушки не все ясно, – расплывчато ответил надзиратель.
– Ее что, убили? – вскочил со стула Владимир Игнатьевич.
И околоточному надзирателю ничего не оставалось делать, как сказать:
– Такая версия имеется…
Это был удар. Кто мог покуситься на пожилую одинокую женщину? У кого поднялась рука убить женщину, совершенно безобидную и не способную оказать сопротивления?
– Скажите, а как… – Кокошин с трудом заставил себя говорить, поскольку едва сдерживал рыдания, – …как я могу найти этого судебного следователя Пескова?
– На месте происшествия, – ответил околоточный надзиратель и тут же поправился: – То есть в доме вашей матушки. Или в соседнем доме, где остановился следователь из Москвы господин Воловцов. Это племянник вашей соседки Феодоры Пестряковой.
– Благодарю вас, – глухим голосом промолвил Кокошин и, выйдя из участка, пошел по Астраханскому шоссе пешком, хотя на Ямской площади была биржа извозчиков…
– …Я взял молоток и пошел в дом, – рассказывал Пескову Иван Федорович. – Когда городовой высаживал дверь, то оторвал с одной стороны петлю, которая крепилась на гвозди с обеих сторон. Я нашел упавший гвоздь, забил его, подправил петлю и потом поставил крюк стоймя. Он едва держался, но держался. Закрывая дверь, я в конце слегка хлопнул ею, и крюк упал в петлю, тем самым заперев дверь. Это я проделал дважды, и оба раза у меня получилось. Кстати, в настоящий момент дверь снова заперта изнутри… Преступник или преступники сделали то же самое. Лишив старушку каким-то образом чувств и завладев кубышкой, они вылили на нее керосин, естественно, на лицо и грудь, и обставили все так, чтобы создалось впечатление, будто Кокошина облилась нечаянно сама, заливая настольную лампу керосином при горящем фитиле. Потом подожгли облитую старушку и вышли из ее комнаты, поставив крюк стоймя. Они медленно стали закрывать дверь и, когда осталась щель, скажем, в ладонь, резко ее прихлопнули. Крючок упал в петлю и запер дверь изнутри. А входную дверь в квартиру они попросту захлопнули.