– Давайте Калмыкова!
Полицейские отпустили отставного солдата:
– Ступай. И не вздумай с нами шутить…
Калмыков, понурив голову, открыл калитку. Она протяжно скрипнула. Услышав скрип, Корноухов поднялся с кровати и подошел к окну. По двору, в направлении черного входа, шла фигура. В темени было не разобрать, кто это: мужчина или женщина. Старик смотрел на фигуру, Воловцов с Песковым – на старика. Так продолжалось секунд десять. Затем отставной унтер повернулся к Воловцову и сказал:
– Это он.
– Вы ничего не путаете, Кирьян Петрович? – с какой-то необъяснимой ему самому тревогой спросил Иван Федорович.
– Никак нет, не путаю. Это та самая фигура, с позволения сказать, что приходила в дом тогда, когда убили хозяйку…
– Ну, вот и все, – произнес Песков, и в его голосе сквозило явное торжество. – Благодарим вас за помощь, Кирьян Петрович.
– Да чего уж, я завсегда, с позволения сказать, – ответил отставной унтер, не понимающий, почему так радуется молодой следователь и отчего не радуется вместе с ним следователь, что постарше.
– Что ж, спасибо за помощь, – сказал, прощаясь с Воловцовым, Песков. – Мне было очень приятно с вами работать.
– Да не за что, – просто ответил Иван Федорович. – Что будете делать в ближайшее время?
– Завтра в десять часов я буду допрашивать под протокол Калмыкова, а далее…
– А можно мне поприсутствовать на его допросе? – быстро спросил Воловцов, не дав титулярному советнику договорить.
– Вы все сомневаетесь? – едва улыбнулся Виталий Викторович, почему-то перешедший вдруг на «вы». – Хорошо-с. Я получу на вас разрешение, а вы захватите бумаги, удостоверяющие вашу личность.
– Благодарю вас, – сказал Иван Федорович.
– Да не за что, – словами Воловцова ответил Песков.
– Я этого человека не знаю… – Калмыков был явно растерян, но держался на допросе принятой линии настойчиво и твердо. – Я видел его в первый раз, и почему он доверился мне, не имею никакого понятия…
– Ну, что вы такое говорите, Иван Ерофеич, – мягким увещевательным тоном произнес Песков. – Вы что, хотите уверить меня, что приняли серебряные часы, сто сорок рублей ассигнациями и процентные бумаги на восемнадцать тысяч рублей от совершенно незнакомого вам человека? И он, тоже абсолютно вас не зная, отдал вам такое богатство, как вы изволили выразиться… на сохранение? Но это же сказка, господин Калмыков. Сущая небылица…
– Верно, он торопился или за ним гнались, – продолжал гнуть свою линию отставной солдат. – Мой дом он выбрал случайно и, увидев меня, решил, что мне можно доверять…
– Веселый вы человек, однако, Иван Ерофеич, – усмехнулся Песков, но Калмыков угрюмо посмотрел на него и уставился в пол. – То, что вы нам говорите, детский лепет какой-то… Неужели вы думаете, что суд вам поверит?
– Да, – ответил Калмыков и почему-то глянул на Воловцова.
– Это с какой такой стати? – уже нехорошо посмотрел на отставного солдата Виталий Викторович.
– Потому что я никого не убивал, – последовал твердый ответ.
– Зачем вы приходили в ночь убийства в дом Кокошиной? – начал с другой стороны Песков.
– Я не приходил в ночь убийства в дом Кокошиной, – ответил Калмыков.
– Приходили. Вас видел один из жильцов дома, – продолжал наседать Песков, но видимых результатов это не приносило.
– Я не приходил в ночь убийства в дом Кокошиной, – слово в слово повторил свою предыдущую фразу Калмыков.
– Запираться бесполезно: вас видели, – пристально посмотрел на подозреваемого судебный следователь.
– Меня не могли видеть, – помотал головой Калмыков.
– Почему? – спросил Песков.
– Потому что я не приходил в ночь убийства в дом Кокошиной, – в третий раз повторил одну и ту же фразу Калмыков. Сдвинуть его с занятой позиции было непросто. – Ваш жилец просто обознался. Кого-то он, может, и видел. Но не меня…
– Он видел именно вас! – хлопнул ладонью по столу Песков. – И это зафиксировано в протоколе.
– А что мне ваш протокол… Да не мог он меня видеть там, господин следователь, – продолжал упираться Калмыков. – Как он мог кого видеть? Ночью-то? А?
– Ага! – Песков повеселел и метнул быстрый взгляд на Воловцова. – Вот ты и прокололся. Откуда знаешь, что была ночь, если ты не приходил в дом Кокошиной ночью?
– Весь город знает, что Кокошину убили ночью. А потом облили керосином и подожгли, – как само собой разумеющееся ответил Иван Ерофеич.
– А откуда знаешь, что та ночь, когда совершилось убийство, была темная? – задал новый вопрос Песков.
– Так осень же… Октябрь месяц. Щас все ночи темные, – чуть нагловато, как показалось Воловцову, посмотрел на Пескова Калмыков.
– Ничего, – вдруг встрял в допрос Иван Федорович, предварительно переглянувшись с Песковым, – на днях мы поймаем вашего сообщника, и тогда вы заговорите по-другому… Верно, Иван Ерофеич?
Оба следователя заметили, как при слове сообщник Калмыков заметно вздрогнул. Похоже, Иван Федорович попал в точку…
– Что, Калмыков, будем говорить? А то твой сообщник разговорится первым, и тогда твои показания уже мало что будут значить, – решил развить успех Воловцова Песков и, похоже, сделал ошибку, добавив: – Ты ведь той ночью к Попенченко шел, верно? Он тебе и передал на сохранение деньги, часы и ценные бумаги. Так это он убил Кокошину или вы вместе убивали? Расскажите нам все, Иван Ерофеич.
К удивлению обоих следователей, вместо того чтобы закручиниться и начать рвать на себе волосья, в голос стенать на судьбу-злодейку и валить всю вину на не пойманного покуда Попенченко, Калмыков будто бы успокоился и снова уставился в пол. Воловцов и Песков непонимающе переглянулись, и Иван Федорович заметил растерянность во взоре рязанского судебного следователя. Надлежало брать инициативу в свои руки, что он и сделал.
– А не могли бы вы описать внешность гражданина, который передал вам на сохранение деньги, часы и доходные бумаги? – спросил Воловцов.
– Ну, могу, – неохотно ответил Калмыков.
– Говорите. Только учтите, что ваши показания записываются в протокол. Итак, опишите человека, давшего вам все эти вещи.
– Ну, высокий, – начал придумывать на ходу Калмыков. – Худой. И с бородой.
– С бородой? – переспросил Иван Федорович.
– Ага, – подтвердил допрашиваемый.
– А усы у него были? – пытливо посмотрел на отставного солдата судебный следователь по наиважнейшим делам.
– Были, кажись… – не сразу ответил тот.
– Так кажись или были? – продолжал допытываться Воловцов.
– Были, точно, – кивнул Калмыков.
– Ну, а что на нем было надето?
– Пальто, шапка, сапоги, – стал перечислять отставной солдат.
– Какое пальто? – уточнил Воловцов.
– Черное, – подумав, ответил Калмыков. – С воротником.
– Черное пальто с воротником, – повторил Иван Федорович. – А росту, вы говорите, он был среднего?
– Ага, среднего, – подтвердил Калмыков.
– Но вы минуту назад сказали, что он был высокий, – не сводил с допрашиваемого взора Иван Федорович.
– Нет, я ошибся, – нетвердо заявил Калмыков. – Среднего он был росту…
– Вот что, Иван Ерофеич, – сказал Воловцов с железными нотками в голосе. – Вы тут сидите перед нами и все врете. Я ведь предупредил вас, что ваши показания записываются в протокол. Для суда ваша ложь будет весьма существенным фактом подтверждения вашей несомненной виновности. Вкупе с тем, что у вас при обыске дома были найдены похищенные процентные бумаги, и тем, что вас, входящим в дом в ночь убийства, узнал один из жильцов дома Кокошиной. Улики налицо, факты налицо, ложь налицо… Для суда всего этого, – Иван Федорович провел над собой раскрытой ладонью, – выше головы… Вам дадут двадцать лет каторжных работ – как минимум!
Калмыков долго молчал. Молчали и Воловцов с Песковым. Наконец отставной солдат поднял голову и тихо, с какими-то нотками обреченности, произнес:
– Я не убивал.
Все. Более от него уже ничего нельзя было добиться…
Попенченко взяли в поселке Серебряные Пруды. При задержании он оказал сопротивление и был препровожден в Рязань в ручных и ножных ковах, ну, прямо как Емелька Пугачев. Он и наружностью походил на казачьего царя: темная курчавая бородка, небольшой рост, широкие плечи, крепкое телосложение. Не хватало серьги в ухе, расшитого кафтана и сабли, а так – истинный Пугачев, которому вдруг пришили голову и чудесным образом оживили.
На первом допросе Попенченко вел себя вызывающе. Вопрос о своих занятиях проигнорировал, а на вопрос Пескова, почему в день убийства старухи Кокошиной так скоропалительно скрылся, ответил, что крепостное право давно отменили и что он человек вольный: хочет, живет на одном месте, хочет – на другом.
– Охота у меня такая, – с усмешечкой заявил он судебному следователю Пескову, – к перемене мест. Знаете, живу себе, живу, вроде все ладно, а потом вдруг засвербит внутри и потянет куда-нибудь на юг или на север. Да так потянет – мочи нет! Вот и срываюсь куда глаза глядят. Уж такая привычка, господин хороший, не обессудь.
– Вы, Попенченко, были должны покойной Марье Степановне Кокошиной пять рублей за аренду квартиры, – не сдавался судебный следователь Песков, пытающийся выявить связь Попенченко с Калмыковым.
Если бы такая связь обнаружилась, тогда бы у него все сошлось: Попенченко каким-то образом удалось узнать, что Кокошина имеет доходные бумаги на солидную сумму, он сговорился с Калмыковым, и они угробили старушку, забрав все ее сбережения и ценности. Ведь иначе она попросту не открыла бы дверь Калмыкову, как чужому человеку. А поскольку Попенченко был судим, то при обнаружении пропажи ценных бумаг полиция в первую очередь подумала бы на него. Вот он и отдал все похищенное у Кокошиной Калмыкову. Однако после убийства Кокошиной Попенченко сдрейфил, как говорят фартовые, и решил свинтить…[6]
– Вы успели их ей отдать? – продолжил допрос судебный следователь.