– Нет, не успел, – ответил Попенченко. – А теперь ей моей пятерки уже и не надобно…
– Вот что, господин Попенченко. – Песков решил пойти ва-банк и посмотреть, как на это среагирует допрашиваемый. – Ваш подельник Калмыков арестован и все нам рассказал. Запираться бессмысленно, и только чистосердечное признание может…
– Кто такой Калмыков? – Попенченко, не дослушав следователя, прямо посмотрел ему в глаза и выдержал его взгляд. – Не знаю никакого Калмыкова…
– Ладно, – спокойно произнес Виталий Викторович и велел привести отставного солдата, дабы провести очную ставку.
Калмыкова привели в допросную и усадили против Попенченко.
– Что это за фраер? – посмотрел на Пескова Попенченко. – А-а, это тот самый Калмыков, который «все вам рассказал»? – Он усмехнулся: – Не знаю такого, начальник. И, вообще, первый раз вижу, в натуре.
– Значит, вы не знаете этого человека? – пристально посмотрел на Попенченко судебный следователь.
– Не, начальник, не вершаю[7], – с усмешкой ответил Попенченко.
– Я бы попросил вас разговаривать на русском языке, а свои жаргонизмы оставить при себе, – разозлился следователь.
– Понял, начальник, прости, – опустил голову Попенченко.
– Ну, а вы, господин Калмыков, – обратился к отставному солдату судебный следователь, указывая на Попенченко, – знаете этого человека?
– Нет, – ответил Калмыков. – Я тоже его в первый раз вижу…
Результат был нулевой. Более того, у Пескова появилось стойкое чувство, почти убеждение, что Попенченко и Калмыков и правда впервые видят друг друга.
Это что, тупик?
Глава 10К кому приходил в ночь убийства отставной солдат Калмыков? Или Шляпка с мантоньерками
– Ну, и что теперь делать? – спросил Песков, придя к Воловцову и рассказав ему про очную ставку. – Конечно, то, что Попенченко и Калмыков не признали друг друга, ничего, собственно, не решает. У суда будет предостаточно оснований, чтобы отправить Калмыкова на каторгу. А Попенченко – калач тертый, присяжные его оправдают. К тому же у меня ощущение, что они действительно незнакомы…
– Своим ощущениям надо доверять, – негромко произнес Воловцов.
– И что делать дальше? Передавать дело Кокошиной в суд? – не очень уверенно проговорил Песков.
Повисло молчание…
– Если Попенченко не замешан в убийстве и сбежал, испугавшись, что его заметут – а тут он все правильно рассчитал, поскольку подозрение пало бы на него в первую очередь, – получается, что Калмыков приходил той ночью к кому-то другому, – изрек, наконец, Иван Федорович. – Нам с тобой, – он нарочно обратился к Виталию Викторовичу на «ты», чтобы подчеркнуть, что они заодно, – надо только выяснить, к кому приходил той злополучной ночью Калмыков, с кем из постояльцев дома он знаком. Вот тогда дело будет полностью раскрыто и его можно передавать в суд.
– Согласен, – немного подумав, ответил Песков.
– Ну, а коли ты согласен, давай будем кумекать… – Иван Федорович чуть помолчал. – Итак, в доме Кокошиной проживают… В левом крыле: Григорий Наумович Шац, скупщик старых вещей и комиссионер, и Кирьян Петрович Корноухов, отставной унтер, заметивший в ночь убийства «фигуру» и узнавший в ней позже Ивана Калмыкова…
– Надо полагать, что это не к нему приходил в ночь убийства Калмыков, – заметил Песков.
– Естественно, – согласился Воловцов. – К чему же ему, вот так, ни за что ни про что, сдавать своего подельника? Стало быть, из числа подозреваемых лиц мы его исключаем. И остается у нас из левого крыла дома в подозреваемых только господин Шац. В правом крыле, – продолжил свои рассуждения Иван Федорович, – проживают Апполинария Карловна Перелескова, дворянка, и фартовый господин Попенченко. Если исключить последнего из списка подозреваемых, то у нас из правого крыла дома остается на подозрении только мадам Перелескова…
– Есть еще Наталья Квасникова, поденщица, проживающая во флигеле, – заметил Песков.
– Есть такая, – согласился поначалу Иван Федорович. – Но ночная фигура, по заверению старика Корноухова, последовала к черному ходу дома, а не во флигель.
– А может, Наталья была уже в это время дома, – предположил Виталий Викторович.
– Согласен. Может, – одобрительно посмотрел на рязанского судебного следователя московский судебный следователь по наиважнейшим делам. – Она могла сидеть на кухне и дожидаться подельника. Кстати, она оставалась должной Кокошиной за аренду своей квартирки один рубль двадцать копеек. Хороший предлог зайти к хозяйке под предлогом возврата долга…
– Да и Шац был должен Кокошиной три рубля, – дополнил рассуждения Ивана Федоровича Песков.
– И Шац был должен Кокошиной, верно, – задумчиво произнес Воловцов. – Но предлог, чтобы постучаться к Кокошиной поздним вечером, мог заключаться не только в отдаче долга. Причина могла быть и иной. Скажем, сообщить об отъезде или, напротив, приезде в гости родственников.
– Значит, подозреваемых трое? – посмотрел на Ивана Федоровича Песков. – Это – Наталья Квасникова, Григорий Наумович Шац и Апполинария Карловна Перелескова.
– Четверо, – поправил его Воловцов. – Есть еще Ефим Афанасьевич Кологривов…
– Какой Ефим Афанасьевич? – не понял поначалу Песков.
– Дворник Ефимка, который живет под лестницей, – серьезно посмотрел на коллегу Иван Федорович. – Его мы тоже не можем списывать со счетов, верно?
– Пожалуй, – согласился титулярный советник. – Хотя… на преступника он не тянет.
– А на любовника?
– Не понял? – несколько недоуменно проговорил судебный следователь.
– На любовника дворник Ефимка тянет? – пытливо глянул прямо в глаза Пескова Иван Федорович. – Причем такого, что барышни сами к нему в каморку приходят и там предаются с ним страстной и бурной любви.
Виталий Викторович несколько раз хлопнул глазами. Уж не шутил ли господин Воловцов? Вид его был до того комичен, что Иван Федорович не выдержал и засмеялся. А потом рассказал ему про молодку Елену Шилохвостову из дома Козурина и «настоящую» барышню, что недавно приходила к дворнику просить денег.
– Денег? – искренне удивился Песков. – Откуда у дворника Ефимки деньги? Да еще для «настоящей» барышни?!
– Вот и я думаю о том же самом, – как-то неопределенно произнес Воловцов. – Представляешь, если к тебе придет вдруг, скажем, – он окинул оценивающим взглядом франтоватого Виталия Викторовича, – княжна Голицына и станет у тебя просить денег на новый выезд? Или на виллу в Ницце? После чего вы предадитесь любви в чулане под лестницей, где обычно стоят метла, совки и ведра?
– Нет, не представляю, – признался Песков, слегка повеселев, верно, представив все же себе такую картинку.
– И я не представляю, – хмыкнул Иван Федорович.
В результате четверо подозреваемых в соучастии убийства старушки Кокошиной были поровну разделены между следователями. Пескову достались дворник Ефимка и Наталья-поденщица. Воловцову, соответственно, доморощенный коммерсант-комиссионер Шац и злобная дворянка Перелескова. Надлежало опросить их на предмет знакомства с отставным солдатом Калмыковым и выяснить как можно аккуратнее и осторожнее, к кому из них приходил тот в ночь убийства…
Шаца Иван Федорович подозревал более, нежели Апполинарию Карловну Перелескову. И не потому, что была она дворянских кровей. Озлобленная на весь белый свет, Перелескова вполне могла совершить, скажем, в ярости, и преступление. Например, запросто могла сгоряча выцарапать глаза той молодке с ребенком, с которой она сцепилась в то раннее утро после убийства Кокошиной, или даже придушить ее, конечно, не преднамеренно. Могла плеснуть в сердцах кипятком в лицо ее обидчика, ударить его камнем или печной кочергой или попросту перегрызть ему горло. Но вряд ли она пошла бы на преступление продуманное и имеющее конкретный план. И уж совсем неправдоподобно, чтобы она покусилась на жизнь и имущество такой же вдовицы, как и она сама…
Посему Иван Федорович пошел сначала к Шацу. Дождался раннего вечера, когда тот придет домой после своих коммерческих занятий, и постучался к нему в квартиру.
Григорий Наумович простодушно открыл на стук и был достаточно удивлен, увидев перед собой Воловцова. Он пригласил его войти, усадил за стол, предложил чаю, на что Иван Федорович вежливо отказался, и сел напротив, выжидающе уставившись прямо в глаза судебного следователя по наиважнейшим делам.
– Как ваши коммерческие успехи? – издалека начал Воловцов.
– А вы разве пришли за тем, чтобы спросить о моих успехах? – Шац даже чуть осуждающе посмотрел на Ивана Федоровича. – Нет, господин московский судебный следователь, вы пришли вовсе не справиться о моих коммерческих успехах. – Григорий Наумович слегка покачал головой: – Вы пришли узнать, а не замешан ли этот еврей Шац в убийстве старухи Кокошиной и в похищении ценных бумаг, которые были обнаружены в одном доме в Рыбацкой слободе. Уж ни этот ли подозрительный еврей Шац, задолжавший старухе за квартиру аж целых три рубля, проник в ее комнату поздним вечером, облил ее керосином и сжег, завладев бумагами, которые потом передал своему сообщнику? Так вот что я вам на все это отвечу, господин московский судебный следователь: если вы именно за этим пришли к бедному еврею Шацу, то вы глубоко ошиблись. Бедный еврей Шац никого не убивал и участия в этом законопреступлении никакого не принимал ни в малейшей степени. Нет, Шац, конечно, может немножечко обойти закон, ведь кушать же что-то надо, а работать каменщиком или грузчиком у него уже недостаточно сил, да и охоты большой не имеется, и никогда не имелось, – продолжал говорить о себе в третьем лице Григорий Наумович. – Но чтобы пойти на «мокрое» дело… – Шац для убедительности так выпучил свои глаза, что Воловцов даже забеспокоился, как бы они у него не выскочили из орбит и шариками не покатились по столу. – Это ни в коем случае! Лучше уж Шац поступит разнорабочим на шпалопропиточный завод и наденет робу цехового, нежели согласится участвовать в этом мерзком предприятии. Так что вы, господин московский судебный следователь, напрасно потревожили покой бедного еврея. Тепе