рь он не будет спать всю ночь, думая, что попал к вам под подозрение.
– Я вас понял, – не без удовольствия прослушал эту тираду Воловцов. – А откуда вы узнали, что полиция нашла похищенные у Кокошиной процентные бумаги, да еще именно в Рыбацкой слободе?
– О-о, господин московский судебный следователь, – втянул глаза обратно на место Григорий Наумович. – Вы, верно, забыли, где Шац проводит большую часть своего времени. А проводит он ее на базаре, среди людей. И у него имеются глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Ведь что такое базар? – Шац выждал некоторую паузу, во время которой не без любопытства смотрел на Ивана Федоровича. – Базар – это, господин московский судебный следователь, и почта, и телеграф, и газеты, только вместе взятые. Хотите узнать городские новости из первых рук? Ступайте на базар, и здесь вы узнаете все, что вас интересует: кто у кого родился, кто с кем поссорился, кого поймала полиция, и что у него нашла, и даже то, что сказал губернатор на балу в Дворянском собрании мадемуазель Агнессе фон-Дер-Фур, уединившись с ней в библиотечной комнате.
– Значит, вы утверждаете, что никакого участия, даже косвенного, в деле… несчастия с госпожой Кокошиной не принимали? – очень серьезно посмотрел на Григория Наумовича Воловцов.
– Утверждаю! – не менее серьезно посмотрел на Ивана Федоровича Шац и для пущей убедительности добавил: – И пусть вся щука повымрет во всех реках и озерах, и повсюду посохнет чеснок, если я вам вру…
– Да, кстати, – уже собираясь уходить, будто бы вспомнил Воловцов, – на днях видел Ивана Ерофеича. Он велел вам кланяться… – С этими словами Иван Федорович буквально впился взглядом в лицо Григория Наумовича.
– Благодарю вас, – немного недоуменно посмотрел на судебного следователя по наиважнейшим делам Шац. – А кто это, простите?
– Ну, как же? – делано удивился Воловцов и даже руками развел: – Вы что, не помните Ивана Калмыкова? Запамятовали?
– Нет, память у меня хорошая, господин московский судебный следователь, – ответил Григорий Наумович. – В моем деле без памяти нельзя… А что касается этого Ивана Ерофеича Калмыкова, то, прошу прощения, я такового не имею чести знать…
К Апполинарии Карловне Перелесковой Иван Федорович зашел, скорее, для очистки совести, нежели с целью уличить ее в соучастии в преступлении. Он не верил, что она имеет какое-либо касательство к убийству Кокошиной. Не верил, что она может быть знакома с отставным солдатом из Рыбацкой слободы Иваном Калмыковым. Конечно, он ее об этом спросил и получил, как и ожидал, отрицательный ответ:
– Нет, никакого Ивана Калмыкова, да еще из Рыбацкой слободы, я не знаю…
– А барышню, ну, ту, настоящую, что приходила на днях к дворнику Ефимке, вы можете описать? – спросил то, что более всего хотел спросить, Иван Федорович.
– Да, на этот раз я рассмотрела ее довольно хорошо, – ответила Перелескова. – На вид ей лет двадцать. Миловидная такая, небольшого росточка. Она чем-то весьма похожа на нашу Наталью-поденщицу, если последнюю умыть и приодеть, конечно…
– А ее приметы, Апполинария Карловна? – продолжал допытываться Воловцов, приняв к сведению последнее замечание мадам Перелесковой. – Лицо, нос, волосы, цвет глаз?
– Глаза у нее карие, большие. Немного близко посаженные к носу, но это не умаляет ее привлекательности, а, скорее, наоборот… Что еще… – Перелескова на мгновение задумалась. – Носик слегка вздернут, что опять же не умаляет ее миловидности. Лицо круглое, чистое. Губы припухлые и слегка подкрашены. Возле губ две жесткие складочки, говорящие о том, что у барышни имеется характер…
– А вы наблюдательны, – похвалил ее Иван Федорович.
– Да, наверное, – ответила Апполинария Карловна. – Но это чисто женская наблюдательность.
– Скажите, а Ефимка… Он ее как-нибудь называл?
– Нет, только «ты»… – немного подумав, ответила Перелескова.
– Ясно… А во что она была одета?
– В платье малинового цвета с корсетом и черную шелковую тальму[8] без рукавов на розовом подкладе и с кружавчиками по воротнику и подолу… Лаковые шнурованные ботинки черного цвета, шелковые перчатки коричневого цвета и шелковая же коричневая шляпка с мантоньерками[9], – без запинки ответила Апполинария Карловна, что привело Воловцова в искренний восторг.
– Феноменально! – с восхищением произнес Иван Федорович. И вообще, похоже, он нашел общий язык с Перелесковой, поскольку в его обществе она не была ядовитой, и ее глаза не смотрелись колючими и холодными. – Вы просто клад для сыщиков и следователей, – добавил Воловцов вполне искренне и дружелюбно улыбнулся.
– Благодарю вас, – несколько смущенно произнесла Апполинария Карловна. – Хочется думать, что я клад не только для сыщиков и следователей.
– Вне всяческого сомнения, – поспешил заверить ее Воловцов. – Это ведь я только касательно вашей феноменальной наблюдательности заметил про сыщиков и следователей. Остальные же ваши качества, перечислять которые здесь не имеется нужды, поскольку они налицо, просто не оставляют желать лучшего!
– Вы мне льстите, – метнула в него заблестевший взгляд Перелескова.
– Ничуть, – решительно не согласился с ней Иван Федорович. – Я только констатирую факты. – И склонился над ее ручкой в вежливом и благодарном поцелуе…
В то самое время, когда Воловцов стучался к Шацу, Виталий Викторович Песков выходил из старинного двухэтажного каменного здания, каковых немного уже осталось на застраивающейся новыми домами Астраханской улице. Выражение его лица было задумчивым. Он немного постоял у подъезда, оценивая полученную информацию и покуда не зная, как ею распорядиться, и пошел в Городской сад, что был расположен напротив училища. Найдя свободную скамейку, смахнул с нее опавшие листья и сел с тем же задумчивым выражением лица…
Заниматься дворником Ефимкой судебный следователь Песков начал со сбора информации о нем. Первоначальные сведения сводились к следующему: Ефим Афанасьевич Кологривов, из крестьян, родился в апреле одна тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года от отца Афанасия Ивановича Кологривова и матери Евдокии Дементьевны Кологривовой, в девичестве Васяниной. Оба из крестьян села Сосновки Сосновской волости Зарайского уезда Рязанской губернии. По рождению сына Ефима Афанасий Иванович стал ездить по уездным городам на заработки, потом приехал в Рязань и здесь же осел. Через полтора года он перевез сюда свою семью и снял небольшой домик в конце Вознесенской улицы.
Когда Ефимке было пять лет, Евдокия Дементьевна умерла от крупозного воспаления легких.
Отец, поселившись в Рязани, подвизался вначале вместе со строительной артелью известного на Рязани строительного подрядчика Михаила Зиновьевича Слепцова на ремонте церквей и домов, принадлежащих городской управе, а после распада артели, в связи со смертью Слепцова, стал самостоятельно наниматься на ремонтные и строительные работы в качестве плотника, штукатура и маляра.
Зарабатывал Афанасий Иванович Кологривов весьма неплохо, за строительный сезон выходило рублей триста с гаком, а то и все четыреста. С таким достатком можно было подумать о судьбе сына, и в возрасте восьми лет Афанасий Иванович отдал Ефимку в Городское училище с четырехгодичным сроком обучения, расположенное на Астраханской улице. Из него-то и вышел с задумчивым видом судебный следователь Песков.
Это было для него словно гром среди ясного неба – то, что дворник Ефимка обучался в лучшем училище города и имеет начальное образование. Очевидно, отец Ефимки рассчитывал, что тот пойдет учиться дальше, поскольку окончание училища давало право поступить в гимназию без сдачи вступительного экзамена. Однако двенадцатилетний Ефимка уперся и не пожелал больше учиться. Это Виталий Викторович понял сам, поскольку тотчас по окончании училища он стал помогать отцу: месил раствор, подносил необходимый инструмент, разводил краску и вскоре сам сносно научился штукатурить и малярить. Однако титулярный советник Песков не мог знать, что именно Ефимка заявил отцу, когда тот в который раз потребовал от него продолжить обучение.
– Гимназия, отец, мне ничего не даст, – сказал Ефимка. – Ну, поступлю я на службу в какую-нибудь канцелярию, получу классный чин, и что? Полжизни переписывать скучные бумаги и просиживать днями за столом, в надежде, что вот-вот мне повысят жалованье, и вместо тридцати пяти рублей в месяц я стану получать сорок? Нет, лучше буду с тобой штукатурить и малярить. Это интереснее и прибыльнее…
Отец махнул рукой, и они стали работать вместе. А два года назад произошло несчастье: Афанасия Ивановича Кологривова задавило на глазах Ефимки обрушившимися лесами, когда он весной ремонтировал отбившуюся штукатурку на Николо-Ямской церкви. После этого Ефимка замкнулся, заметно поглупел, работать перестал, прожил отцовы накопления и вынужден был уехать из дома на Вознесенской, поскольку за него стало нечем платить. Он принялся ходить по слободам: кому дров наколет, кому огород от сорной травы выполет, кому картошки накопает, – вот его и покормят за это. Более всего прижился Ефимка в Ямской слободе: владелица дома по Астраханскому шоссе Марья Степановна Кокошина, которой ее отец как-то ремонтировал дом, признала в нем малолетнего помощника, что помогал отцу, и пустила жить в чулан под лестницей. А потом Ефимке повезло еще больше: бывший дворник Степан спился и куда-то запропал, и Кокошина отдала должность дворника ему…
В училище судебный следователь Песков зашел с тем, чтобы поговорить с классным учителем Ефимки. Получив разрешение от инспектора училища, Виталий Викторович дождался, когда учитель освободится, и прошел с ним в его кабинет. Учителя звали Карпом Ивановичем Лещевым, и служил он здесь двадцать один год. В его петлице красовался золотой крестик ордена Святого Станислава третьей степени.
– Как же, как же, Ефима Кологривова я хорошо помню. Это был один из самых лучших моих учеников за последние двадцать лет! – Карп Иванович скосил глаза на орденский крестик и удовлетворенно хмыкнул. Верно, орден он получил недавно, скорее всего, по выслуге двадцати лет в училище. – А может, и самым лучшим. Посудите сами: чтение и письмо – отлично, русский язык – отлично, арифметика и практическая геометрия – отлично! Уж не говорю о географии и истории, ведь по этим предметам у него вообще не было иных отметок, кроме как «отлично». Физика – отлично! А у меня получить по физике годовую оценку «отлично» совсем непросто, поверьте мне! Еще он превосходно рисовал, и, конечно, по рисованию и черчению у него тоже были только отличные оценки. Даже Закон Божий, что мальчикам дается с трудом, он знал только на «отлично». Круглый отличник, и весьма примерного поведения мальчик. Сейчас, верно, он заканчивает гимназию?