– Это вам даром не пройдет! – гневно заявляли они судебному следователю, и Виталий Викторович вынужден был объясняться и оправдываться, ссылаясь на службу и сложившиеся обстоятельства, потребовавшие «проведения данных мероприятий».
Некоторых объяснения судебного следователя устраивали, иные доходили до окружного прокурора и даже губернатора, после чего Песков вызывался «на ковер» и получал взбучку, а в иных случаях и распеканцию. Конечно, делалось это формально, что понимали и распекающая и распекаемая стороны, но все равно это было крайне неприятно.
В большинстве случаев после допроса барышни с извинениями отпускались, но нескольких задержанных девушек требовалось прояснить – четверо из них вполне могли оказаться подружками дворника.
Пришлось брать извозчика, ехать в Ямскую слободу и просить Апполинарию Карловну Перелескову помочь в опознании. Женщина капризничала и, в конце концов, наотрез отказалась ехать с Песковым.
– Не имеете права меня принуждать к тому, чего я не хочу делать, – заявила она судебному следователю. – Я – дворянка и вдова, и у меня имеются права…
– А как насчет обязанностей? – пытался усовестить ее Песков. – Вместе с правами существуют и обязанности.
– А про обязанности я ничего не знаю, – огрызнулась Перелескова и демонстративно замолчала.
Силой везти ее было нельзя. Пришлось идти к Воловцову за помощью, зная, что у него установились более-менее доверительные отношения с этой ядовитой мадам. Иван Федорович, конечно, согласился помочь, минут двадцать беседовал с Апполинарией Карловной и увещевал, после чего Перелескова милостиво согласилась ехать с Песковым на опознание.
Но и оно ничего не дало. Ни в одной из задержанных барышень Апполинария Карловна не признала ту, что приходила через несколько дней после сожжения Марьи Степановны Кокошиной к дворнику Ефимке просить у него денег.
– Не она. Нет, это не она… – заявляла Перелескова после того, как в кабинет поочередно приводили задержанных барышень, якобы для «последней» беседы.
Один раз Апполинария Карловна даже встала со своего места и вплотную подошла к девушке, пристально ее разглядывая. Минуту она ходила вокруг нее кругами, придирчиво и несколько презрительно вглядываясь в лицо и наряд барышни, а затем посмотрела на Пескова и отрицательно покачала головой.
– Благодарю за помощь, Апполинария Карловна, – убито произнес судебный следователь, когда последняя девушка из тех, что были задержаны для прояснения, была отпущена. – Сейчас вас доставят обратно домой на извозчике.
– Значит, не нашли ее? – посмотрела в глаза судебного следователя Перелескова.
– Не нашли, – расстроенно ответил Виталий Викторович.
– А Иван Федорович нашел бы! – заявила она и вышла из кабинета, шурша шелком платья…
Тупик. Это был тупик. Оставалась одна надежда: найти между дворником Ефимкой и отставным солдатом Иваном Калмыковым хотя бы какую-нибудь связь…
Глава 12Есть! Или Две версии Ивана Федоровича Воловцова
Под вечер второй субботы отпуска Песков заявился к Воловцову усталый, но веселый.
– Есть! – заявил он прямо с порога, даже забыв поздороваться.
– Что именно? – поинтересовался Иван Федорович, зная, что поиск барышни, что приходила к Ефимке, успехом не увенчался.
– Есть связь между Калмыковым и нашим дворником! – просиял Виталий Викторович.
– Да? – произнес Воловцов, и рязанскому судебному следователю показалось, что в голосе Ивана Федоровича явно отсутствует удивление. – И какая же?
– Они родственники, – ответил Песков.
– Я так и думал. Верно, по матери дворника?
– Именно так. – Виталий Викторович был несколько разочарован: вот, собирался удивить московского судебного следователя, да не получилось. – Мать Ефимки – Евдокия Дементьевна, в девичестве Васянина – имела отца, Дементия Васянина, женатого на Калерии Ивановне Калмыковой, сестре Ерофея Калмыкова, отца нашего отставного солдата Ивана Калмыкова. Получается, что Иван Ерофеич Калмыков какой-то там дядька дворнику Ефимке. Двоюродный или троюродный, я все время путаюсь в таких родственных связях…
– Понятно… – Иван Федорович представил, какая кропотливая работа была проведена Песковым, сколько было опрошено людей, положено на это времени и нервов, и уважительно посмотрел на него: – Поздравляю, Виталий Викторович. Вами проделана огромная работа, принесшая свои плоды, как оно всегда и бывает, если дело исполняется качественно и скрупулезно.
– Благодарю вас, – ответил титулярный советник, польщенный похвалой Воловцова, впрочем, вполне заслуженной.
– Доказательства, что они знакомы и поддерживают связь, имеются? – поинтересовался на всякий случай Иван Федорович, полагая наверняка, что, конечно, Виталий Викторович прояснил и этот вопрос. И не ошибся…
– Да, – ответил Песков. – Я опросил соседей Калмыкова, и те показали, что к нему захаживал иногда парень лет восемнадцати-девятнадцати, целиком попадающий под описание дворника Ефимки. Если он станет отпираться и отрицать знакомство со своим двоюродным или троюродным дядькой, каковым для него является Иван Калмыков, то мы просто покажем дворника соседям Калмыкова, и те, несомненно, его опознают. Этим мы сможем прижать Ефимку.
– Что ж, все верно, – с довольным видом кивнул Воловцов. – Вот теперь все встало на свои места…
– Не все, – заметил Песков. – Не ясно, кто у этих двоих главный.
– А сколько этому Калмыкову лет? – спросил Иван Федорович.
– Тридцать девять, – ответил титулярный советник.
– А дворнику Ефимке девятнадцать, так?
– Так. Разница в их возрасте – двадцать лет. Немало… – Судебный следователь посмотрел на Воловцова: – Получается, тот, кто старше, тот и зачинщик?
– Чаще всего именно так и бывает. Конечно же, если… – Воловцов вдруг замолчал и задумался.
– Что – «если»? Вас что-то смущает в данном случае? – не понял причину раздумий Ивана Федоровича Песков.
– Да, смущает, – ответил Воловцов. – Нет, конечно, если Ефимка действительно повредился умом тогда, когда на его глазах столь страшно и нелепо погиб его отец, чего я совершенно не исключаю, то, конечно, заводчик всего этого дела Иван Калмыков. Возможно, Ефимка, которого Кокошина знала и нисколько не опасалась, каким-то образом узнал про процентные бумаги. Может, увидел, когда она их перебирала или складывала в шкатулку полученные за сдачу комнат деньги. Он пришел к дядьке и за разговором похвастал, что служит теперь в дворниках у богатой хозяйки, которая его любит и пустила жить в чулан, не требуя за это никакой платы. Разговор этот заинтересовал Калмыкова, и у него постепенно созрел план: ограбить Кокошину, подстроив все дело так, будто произошел несчастный случай, и она облилась керосином из непотушенной лампы. Но ведь надо как-то проникнуть в ее покои? Чужим, как известно, она двери не открывает. В следующий приход Ефимки он попросил его помочь ему, говоря, к примеру, что тоже хочет устроиться к ней на работу, скажем, в качестве плотника, для чего ему нужно поговорить с хозяйкой.
«Пойдем к ней вместе, – сказал он простодушному Ефимке, – ты постучишь, она тебе откроет, и я поговорю с твоей хозяйкой».
Ефимка без всякой задней мысли соглашается… Ложится Марья Степановна поздно, поэтому нет ничего странного, по крайней мере, для недалекого Ефимки, что его дядька придет для разговора с Кокошиной поздним вечером, почти ночью. Они поднимаются на второй этаж, Ефимка стучится в квартиру Кокошиной, и через время та спрашивает из-за двери:
«Кто там»?
«Это я, Ефимка», – отвечает дворник.
Марья Степановна, ничтоже сумняшеся, открывает Ефимке, которого в душе жалеет, и тут в дело вступает этот самый Калмыков. Он отталкивает старушку в глубь прихожей, закрывает входную дверь и, заткнув рот, затаскивает ее в покои. Там он душит старушку, правда, не до смерти, но, поскольку она теряет сознание, внимания на нее он больше не обращает, а проходит за ширму. Достает сундук, открывает и видит в нем шкатулку. В шкатулке – деньги, серебряные часы и процентные бумаги. Все это он рассовывает по карманам. Или нет, поскольку ларец не был обнаружен, он берет его с собой вместе со всем содержимым. Ефимка, возможно, пытается как-то помешать ему, но Калмыков уже кладет старушку Кокошину возле стола, опрокидывает настольную лампу, обливает ее керосином из припасенной им загодя бутылки и поджигает. Затем говорит Ефимке слова, от которых тот приходит в ужас:
«Теперь мы с тобой подельники, племянничек. Выдашь меня, пойдешь на каторгу тоже…»
Воля Ефимки парализована. Ему очень не хочется на каторгу. И, главное, за что? Он ведь не хотел, чтобы все так произошло. Он не участник, а свидетель, причем свидетель невольный. Но кто этому поверит? Ни один присяжный заседатель, ознакомившись с обстоятельствами этого дела, не проголосует за Ефимку, как за невиновного. Дворник теперь повязан по рукам и ногам Калмыковым, который сделал его прямым соучастником преступления. Сам же Калмыков тем временем заметает следы: задвигает сундук обратно под кровать, кладет бутылку с керосином рядом с лампой на край стола возле лежащей по полу старушки, уже объятой пламенем, выходит из покоев Кокошиной, прислонив крюк к дверному косяку и слегка прихлопнув дверью. Крюк падает в петлю. Все, дверь заперта изнутри. Покидая квартиру Кокошиной, он захлопывает входную дверь…
– А что дальше? – спросил Песков, воспользовавшись паузой.
– Дальше события могли развиваться двумя путями, – ответил Иван Федорович. – Когда Калмыков уходит, уже не замеченный отставным унтером, который лег спать, Ефимка, продрожав от страха до пяти утра, все же решается поднять шум. Поэтому-то он и бежит сначала к Наталье-поденщице из флигеля, поскольку просто боится подниматься на второй этаж один или с кем-то из постояльцев дома, вдруг кто-либо из них мог что-нибудь видеть или слышать. А возможно, это Калмыков велел ему дожидаться утра и обнаружить запах дыма не ранее пяти часов, дабы Кокошина сгорела до угольев, и не имелось бы никакой надежды, что она каким-то образом останется жива. И Ефимка вынужден послушаться своего