– Не хуже вашего, – огрызнулся Калмыков.
Принесли протокол допроса, подписанный Ефимкой, показали отставному солдату, не давая ему в руки. Тот подслеповато прищурился и начал читать, шевеля губами и, похоже, по слогам. С грамотностью он был явно не в ладах. Как же он тогда мог разобраться в процентных бумагах, коли едва различал написанное крупным почерком судебного следователя Пескова?
– Убедились? – спросил отставного солдата Песков, убирая протокол допроса Ефимки, когда Калмыков прочитал более половины. – Так кто из нас тут врет: вы или мы?
– Он, – указал пальцем на карман, в который следователь спрятал протокол, Калмыков.
– Он – это кто? – задал уточняющий вопрос Иван Федорович.
– Ефимка… – снова затравленно посмотрел на Воловцова отставной солдат. – Он врет! Он все придумал, я даже и представить себе не мог, что все так обернется…
– Тогда вы расскажите нам, как было, – спокойно и наставительно произнес Песков. – Честно и без утайки. Теперь, сами понимаете, отпираться – только срок себе этим накручивать…
– Я расскажу, все расскажу… – Калмыкова даже бросило в дрожь от нетерпения. – Все, как было…
– Слушаем вас. Только по порядку и с самого начала…
– Он, Ефимка то есть, как-то пришел ко мне в гости, – начал Калмыков, поглядывая то на Пескова, то на Воловцова. – Было это две недели назад. Он принес водки и закуски, и я удивился, с чего это вдруг, ведь в те разы, когда он приходил ко мне – а приходил он редко, в год раза два-три, не больше, – он ничего с собой не приносил. А он мне заявляет:
«Разговор есть».
Мне бы, дураку, сразу насторожиться: этот парень никогда просто так ничего не делал, а тут, ни с того ни с сего, глядь – и на угощение расщедрился. Но мы всегда только задним умом крепки. Ну, выпили мы, закусили. Честь по чести. Тут он и говорит: «Мне, дескать, помощь твоя требуется в одном деле».
«В каком?» – спрашиваю я.
«Я старуху, хозяйку свою, надумал ограбить. На днях деньги у нее видел. Большие…»
Я говорю, какие, мол, у старух могут быть большие деньги, так, на похороны свои небось припрятала, и не больше. А он мне в ответ:
«Э-э, нет, не скажи. Эта старуха очень богата. Я в ее сундуке, в шкатулке большие тыщи видел. Потому-то она все двери свои всегда на запорах держит и никого к себе не пускает. А посторонним, незнакомым людям и вовсе не открывает…»
Ну, я отговаривать его стал. Мол, не дело ты, племянничек, задумал. Повяжут нас обоих, тогда каторги не миновать. А он усмехнулся и говорит мне, что, дескать, все продумал и обставит дело так, что комар носу не подточит.
«А тебе, – говорит, – и делать ничего не надо будет, только уворованное унести да припрятать до поры».
– Значит, Ефимка предложил вам быть подельником в задуманном им ограблении своей хозяйки? – задал уточняющий вопрос Песков, но Калмыков даже замахал на него руками:
– Да каким подельником? Разве ж я знал, что он по-настоящему замышляет? Коли б знал, ни за что не пошел бы с ним, Христом Богом вам клянусь. Ведь он предложил мне только добро старухино домой унесть и там припрятать, не более…
– Хорошо, мы это учтем, – сказал Виталий Викторович.
– Да уж, пожалуйста, учтите, – немного успокоился Калмыков. – Так вот. Конечно, дело это мне было не по душе. Но что делать, коли сродственник помочь просит. К тому же выпивши я тогда был, вот и согласился. – Иван Ерофеич печально повесил голову: – Э-эх, кабы загодя зна-ать…
– Не отвлекайтесь, – сделал ему замечание Песков.
– Ага. Согласился я, стало быть. Тем более он говорил, что сам все сделает, а мне только добро забрать да уйти.
«А когда ты сделать все это думаешь?» – спросил я.
«А завтра, ближе к ночи. Приходи, – говорит, – завтра поближе к полуночи, когда постояльцы угомонятся. Калиточку я тебе загодя отопру. А старуха все равно ложится поздно…»
Я хмельной уже был, только головой согласно махнул. Ушел он, а я спать лег. А когда проснулся – вспомнил, что надо делать, и забоялся: а вдруг повяжут. Конечно, спрятать ворованное – не самому своровать, но все равно – арестантские роты, верно? – Калмыков посмотрел на Пескова.
– Верно, – охотно подтвердил Виталий Викторович. – Продолжайте.
– Ну что, дождался я кое-как позднего вечера, пошел. Калитка, как и говорил Ефимка, была не заперта. Я открыл ее и вошел во двор. А калитка так скрипнула протяжно, будто застонала, меня аж мороз по коже пробрал. Щас, думаю, вернусь, и наплевать мне на обещание, племяшу даденное. Едва сдержался, чтобы не уйти… – Калмыков вздохнул и с сожалением покачал головой: – Эх, кабы зна-ать… Ну, прошел я двором к черному входу, он тоже был открыт. Поднялся на второй этаж, в кухню, а там Ефимка сидит, меня дожидается.
«Пришел?» – спрашивает.
«Пришел».
«Ну, пошли тогда…»
Подошли мы к старухиной двери. Он постоял немного, а потом стучаться стал. Старуха из-за двери спросила:
«Кто?»
«Это я», – ответил Ефимка.
Она открыла. Ефимка ворвался в раскрытую дверь и стал ее душить. Я опешил. А он стоял и душил ее, зажав ладонью рот и нос. Скоро старушка обмякла, и он стал опускать ее на пол.
«Ты чего сделал? – спросил я. – Ты же убил ее!»
«Молчи, так надо, – ответил он. – Делай все так, как я буду тебе говорить, и никто ни о чем не догадается».
«Не буду, – отказался я. – Мы так не договаривались».
«Тогда пойдешь вместе со мной на каторгу, потому что ты – мой подельник, – заявил он. – Ты теперь соучастник убийства – понимаешь?»
Я очень испугался. – Калмыков посмотрел сначала на Воловцова, затем на Пескова, ища сочувствия. Именно так смотрел вчера на допросе Ефимка, когда говорил примерно то же самое. Но ни в глазах Ивана Федоровича, ни во взгляде Виталия Викторовича отставной солдат сочувствия не отыскал… – И стал делать все, что он мне говорил. Перетащил старушку из прихожей в комнату и положил, как он велел, около стола. А он в это время ушел за ширму. Наверное, искал эту шкатулку с деньгами. Скоро он подошел ко мне, держа в руках шкатулку. Я посмотрел в нее: денег там было не так уж и много, еще лежали серебряные часы и какие-то бумаги. Но племянник был очень радостным. Я спросил, чего он так радуется каким-то бумажкам. А он мне:
«Дурак! Это процентные бумаги на много тыщ. Самые что ни на есть настоящие деньги».
А потом Ефимка взял себе червонец и коробочку из-под часов, а шкатулку со всем содержимым отдал мне в руки, сказав, чтобы я ее надежно спрятал и не трогал ничего.
«А теперь будем заметать следы», – весело добавил он.
Меня его слова испугали, а Ефимка достал из нутряного кармана бутылку с керосином и стал лить его на старушку. Она вдруг открыла глаза. Я обрадовался, что она жива, и сказал ему об этом.
«Ага, – ответил он. – Щас мы это исправим», – и направил струю прямо ей на лицо, усмехаясь и чуть не хохоча.
Я застыл от ужаса и все смотрел на несчастную женщину. Она не могла кричать и даже шевелиться, только прикрыла рукою глаза. А он опрокинул на столе керосиновую лампу, положил рядом с нею пустую бутылку из-под керосина, зажег спичку и бросил ее, горящую, прямо на старушку…
Калмыков замолчал, шумно сглотнув. Было видно, что ему трудно говорить. Какое-то время он молчал, и следователи не торопили его, вместе с ним снова переживая события той ночи. Было, и правда, страшно…
– Потом он вытолкал меня из ее покоев, – чуть помолчав, продолжил Калмыков. – Когда уходил сам, то хитро закрыл дверь: прислонил запорный крюк к косяку, медленно начал закрывать, а когда осталась щель примерно в ладонь толщиной, резко прикрыл дверь. И крюк упал прямо в петлю. Получилось, будто дверь заперта изнутри.
«Теперь никто и не подумает, что у хозяйки был кто-то ночью, – сказал он мне. – А то, что она сгорела, – так это просто несчастный случай: опрокинула на себя незатушенную столовую лампу, когда наливала в нее керосин. Вот и загорелась…»
Ефимка был очень доволен собой и весело смеялся…
Потом, видит Бог, я несколько раз хотел сообщить о случившемся в полицию, но всякий раз меня останавливал страх: ведь я получаюсь соучастником убийства и ограбления. А я не соучастник. Клянусь всеми святыми, я не знал, что все… так будет…
– Мы вам верим, – неожиданно для Калмыкова, да и для Пескова тоже, произнес вдруг Иван Федорович.
– Правда? – с надеждой посмотрел на Воловцова Калмыков.
– Да, – ответил отставному солдату московский судебный следователь по наиважнейшим делам.
Рязанский судебный следователь промолчал…
Глава 14«На пушку», или Нежданное счастье Натальи-поденщицы
– Ну, и как нам дальше? – Песков, кажется, был крепко растерян. – Как нам узнать, кто из них заводила, а кто – просто дурак и жертва обстоятельств? У них друг на друга почти одинаковые показания!
– А ты как думаешь? – спросил Виталия Викторовича Воловцов.
– Да не знаю я! – честно признался титулярный советник. – А ты склоняешься к тому, что организовал все это дворник Ефимка?
– Именно так, – ответил Иван Федорович.
– Но как это доказать?
– Пока никак. Правда, есть у меня одна хитрая задумка…
Дальнейшие действия Воловцова поначалу поставили рязанского судебного следователя в тупик. Поначеркав какие-то знаки на листе бумаги и произведя какие-то расчеты, Иван Федорович неожиданно изрек:
– У меня есть план, Виталий Викторович. Для его осуществления вам необходимо добыть двести рублей. А лучше – двести пятьдесят.
– Зачем? – недоуменно посмотрел на Воловцова Песков. – И что за план вы придумали?
– Хороший план, можете не беспокоиться. А деньги мне нужны для того, чтобы все выглядело натурально.
– Что – «все»?
– А все, – улыбаясь, ответил Воловцов.
– Надеюсь, вы все же посвятите меня в ваш план? – покосился на него рязанский следователь.
– Конечно. Как только вы добудете деньги. Ну, посудите сами, не тратить же нам для казенной надобности свои личные деньги.