– Лучше оставайся здесь. – Окш не оценил столь самоотверженного порыва своего компаньона. – Я не собираюсь поворачиваться к врагам спиной.
– Ну как знаешь… – Настаивать Хавр не стал.
На глазах у всей армии, представлявшей сейчас весьма жалкое зрелище, Окш пересек пространство, отделяющее лагерь жестянщиков от цитадели Карглака. Клинок его покоился в ножнах, а в руках имелось какое-то загадочное устройство, упрятанное в кожаный чехол. Прямо перед Окшем, практически не видимая со стороны, зияла овальная межпространственная дыра, готовая поглотить всякое живое существо и всякий предмет, способный причинить вред ее создателю.
Вблизи цитадель производила столь угнетающее впечатление, что Окш невольно посочувствовал жестянщикам, побывавшим здесь до него. Внутрь он проник через огромное отверстие в стене, на одну четверть своей высоты заваленное трупами. Мрызлы и жестянщики лежали здесь вперемешку, но зато дальше стали попадаться сплошь одни жестянщики – обезглавленные, выпотрошенные, разорванные на части.
Мрак, прежде царивший в цитадели, рассеялся. Лучи света свободно проникали сквозь многочисленные сквозные отверстия. Впереди что-то мелькнуло, и Окш, не раздумывая, послал в ту сторону межпространственную дыру, до этого служившую ему щитом.
Зрелище было любопытное – в лабиринте многочисленных внутренних стен открылся идеально прямой коридор, в котором не было ничего, что имело бы отношение к этому миру. Лишь мгновение спустя в него проник горячий ветер Чернодолья, с потолка посыпалась пыль, а по полу потек кровавый ручеек.
– Эй, Карглак! – зычно крикнул Окш. – Не надоело тебе, как крысе, отсиживаться по темным углам? Покажись мне на глаза! Хоть раз в жизни наберись смелости! Видишь, я даже не обнажил клинок!
Однако единственным ответом ему был раздавшийся сверху подозрительный шорох. Окш едва успел прикрыться межпространственной дырой, в которой исчезло предназначенное для него копье. И тут же сквозь все этажи цитадели пролег вертикальный колодец, сразу добавивший света.
Окш осторожно продвигался по им же самим проложенным коридорам и, уже не дожидаясь нападения, методически очищал цитадель от ее обитателей. Главная опасность, угрожавшая ему сейчас, заключалась в том, что циклопическая скала, ставшая изнутри полой, как сгнивший зуб, могла обрушиться сама собой и похоронить незваного гостя.
Окш еще дважды повторил свой вызов и, окончательно убедившись, что ни разговора, ни честного поединка с хозяином цитадели не получится, занялся поисками хода, ведущего в подземелье – святую святых любого обиталища максаров, где хранились несметные богатства, где томились в заточении пленники и где одних живых существ превращали в других.
Несколько раз мрызлы пробовали напасть на него, и открыто, и из засады, но все эти попытки заканчивались одинаково – в каменном теле цитадели появлялся новый коридор, а все, что раньше занимало это пространство, бесследно исчезало.
Окш уже чувствовал, что тот, кто до этого держал души мрызлов на жестком поводке своей воли, потерял к ним интерес. Все его внимание было сосредоточено теперь на пришельце, нагло разгуливавшем по чужим владениям и беспощадно уничтожавшем любого, кто пытался ему в этом воспрепятствовать.
Окшу приходилось прежде попадать под воздействие тайной силы максаров, и он был совершенно уверен в своей неуязвимости. Фигурально говоря, он был готов скрестить меч своей воли с аналогичным орудием любого врага, будь то хоть сам Карглак.
Но сейчас все было совсем иначе. В его душу стремились проникнуть не грубые бесцеремонные лапы, умеющие только калечить и крушить, а нежные усики какого-то мудрого насекомого, посредством серии осторожных и вкрадчивых движений пытающегося разгадать природу врага и при этом ничем его не потревожить.
Окш, не столько озадаченный, сколько заинтригованный, решил немного подыграть неизвестному сопернику (в том, что это не Карглак, сомневаться уже не приходилось) и чуть-чуть ослабил препоны, защищающие его сознание от постороннего воздействия.
Эта показная слабость немедленно спровоцировала врага к решительным действиям. Нежные усики превратились в разящее жало. Затем последовал коварный и точный удар, который даже готовый к нему Окш не смог ни как следует сдержать, ни вовремя отклонить. На этот раз он явно переоценил свои силы.
Сознание Окша, до этого представлявшее собой нерушимый монолит, дало трещину и только чудом не рассыпалось на множество мелких осколков, из которых уже невозможно было бы вновь собрать полноценную человеческую личность. Его обуял страх – невыразимый, безысходный страх ребенка, оказавшегося вдруг в студеной ночи вдали от родного дома.
Казалось, еще немного – и Окш не выдержит. В лучшем случае с воплями бросится наутек, а в худшем – превратится в бессловесную скотину, в послушного раба, уже не имеющего ничего общего с гордой расой максаров. Однако тот, кто так ловко обыграл его, похоже, и сам растерялся от содеянного. Завершающего удара не последовало. Невероятным усилием воли Окш переборол страх и восстановил в сознании защитную стену.
Какой-то ущерб при этом он, безусловно, понес. Клетки его мозга пострадали не меньше, чем солдаты его армии. Зато теперь Окш уже точно знал, где находится тот, кто осмелился напасть на него, и, более того, располагал надежной путеводной нитью – тем самым невидимым разящим жалом, ныне уже утратившим свою силу, в которое он вцепился всеми щупальцами своей воли и которое уже не собирался отпускать до самого конца…
С того момента, как Окш исчез в руинах цитадели, прошло уже немало времени, и Хавр начал не на шутку беспокоиться за его судьбу. Гибель вождя неминуемо поставила бы крест на всей его армии. Мало вероятно, чтобы осмелевшие мрызлы, а тем более вконец озлобленные максары позволили жестянщикам вернуться домой или прорваться в расположенную неподалеку Страну лугарей. Сам Хавр, бывавший и не в таких переделках, имел, конечно, шанс на спасение, но и ему не улыбалась перспектива совершить одиночный переход через все Чернодолье да еще без капли воды во фляге.
Мучимые ранами, отчаянием и жаждой, воины уже начинали роптать, но Хавр не позволял им покинуть строй и вернуться в лагерь. Если Окш был еще жив, ему в любой момент могла понадобиться подмога.
Чтобы хоть как-то отвлечься от невеселых мыслей, а заодно побыстрее скоротать время, Хавр позволил себе то, чего уже давно не позволял, – опорожнил кружку хлебного вина. Было оно теплым, как парное молоко, имело отвратительный металлический привкус и пахло скипидаром.
Размышляя о том, что глупо было бы ожидать от такой гадости какого-нибудь удовольствия, Хавр задремал, но был вскоре разбужен оглушительными воплями.
Не сообразив спросонья, что происходит – то ли это жестянщики вновь пошли на приступ, то ли мрызлы отважились на контратаку, – он выскочил из палатки. Там Хавра ожидал приятный сюрприз – вещь по нынешним временам чрезвычайно редкая.
Как оказалось, это вопили жестянщики, но вопили не от страха, что было им более естественно, а от восторга.
Причиной столь бурного проявления чувств был Окш, только что покинувший цитадель. Сейчас он шагал к лагерю, небрежно неся под мышкой «дырокол», об истинном предназначении которого не знал никто, кроме Хавра. За Окшем следовала вереница безоружных мрызлов, чье крайнее уродство объяснялось тем, что они были специально предназначены для существования в тесных и запутанных лабиринтах цитадели.
Пряча глаза от ненавистного им света, мрызлы катили бочки с вином, волокли сундуки с золотом, гнали быков и баранов, содержавшихся во время осады в просторных подземных хлевах.
– Тебя можно поздравить с победой? – От избытка чувств Хавр похлопал Окша по плечу.
– Потом. Время на это еще будет. – Окш выглядел сейчас куда более озабоченным, чем перед своим визитом в цитадель. – Пусть люди пьют и едят до отвала, хотя они этого и не заслужили. Все сокровища можешь оставить себе, как мы и договаривались.
– Зачем ты отказываешься от них? – удивился Хавр. – Мне вполне хватило бы и половины.
– Для себя я нашел здесь совсем другое сокровище, – произнес Окш, провожая взглядом изящные закрытые носилки, которые как раз в этот момент вносили в его палатку.
Хавр деликатно промолчал, а затем перевел разговор на другую тему, для него, можно сказать, животрепещущую.
– Что там слышно о Карглаке? – поинтересовался он.
– Его здесь и не было, – рассеянно ответил Окш. – Раньше он громил Страну жестянщиков, а теперь рыскает по всему Чернодолью, собирая против меня армию. Представляешь, нас ожидает схватка сразу с несколькими дюжинами максаров. Вот уж где повеселимся…
– Ты, похоже, собираешься отлучиться? – От внимания Хавра не могли ускользнуть взгляды, которые Окш бросал на свою палатку.
– Да… Ненадолго. – Грозный Губитель Максаров был явно смущен. – Командуй тут пока один. Никакая опасность нам в ближайшее время не грозит. Весть о нашей победе разгонит врагов не менее успешно, чем хороший залп картечниц… Мрызлами можешь распоряжаться как своими собственными слугами. Они сейчас и мухи не обидят. Пусть извлекут из подземелий все, что нам пригодится. Сами туда лучше не лезьте. Цитадель может рухнуть в любой момент… Потом, когда мрызлы станут уже не нужны, придумай что-нибудь… Только поменьше шума… Все равно они не смогут жить вне цитадели…
Жестянщики праздновали свою победу (а в том, что цитадель пала только благодаря их усилиям, никто не сомневался) с истовостью и размахом, которому могли бы позавидовать даже максары. Скрягами и буками они были только у себя дома, когда наливать и нарезать приходилось из собственных запасов, зато, дорвавшись до дармового угощения, никогда не кочевряжились. Застольный разговор в основном касался собственных ратных подвигов. Каждый, получивший в бою хотя бы ничтожную царапину, сейчас строил из себя героя, якобы уложившего не один десяток мрызлов.
Сами мрызлы, непривычно спокойные и, как холощеные быки, ко всему равнодушные, трудились не покладая рук – сначала таскали из подземелий добро, накопленное многими поколениями предков Карглака, потом загружали обозы жратвой, питьем и фуражом, а уж напоследок занялись покойниками. Всех погибших во время штурма сложили в две кучи – мрызлов отдельно, жестянщиков отдельно, – которые были затем подожжены с помощью горючего состава. Запах жареной человечины смешался с запахом жареной баранины.