Человеческая жизнь — это все. Умирая, мы исчезаем. Слава, вечно живущее искусство — все это ерунда. Я ненавижу призраков. Ненавижу их за то, что, даже умерев, они продолжают жить.
Важна только жизнь. Но почему-то именно этого никто не понимает. На самом деле проблема даже не в том, понимает это кто-то или нет. Проблема в том, что человек или жив, или мертв, третьего не дано. Кроме того, разве умереть не значит просто исчезнуть, обратиться в ничто? Надо жить, преодолевать трудности, бороться. Умереть мы всегда успеем, так что не стоит заниматься такой ерундой, как собственная смерть. Зачем спешить сделать то, что можно сделать в любой момент?
Должно быть, это и есть верность истинному долгу смиренного человека: умирая, вернуться в небытие. Я рассматриваю это как обязанность, неизбежную для каждого из нас. Пока человек живет, он человек, после смерти же остаются лишь кости и пустота. К тому же только пока человек живет и осознает это, для него существуют истина и справедливость. В философии религий, рассуждающих равно о жизни и о смерти, нет ни справедливости, ни истины. Это просто игрушки.
Однако от жизни можно и устать. Даже я иногда подумываю о том, чтобы вернуться в небытие. Проще говоря, мы устаем бороться. Но наша храбрость предрешена. Пока человек жив, он всеми правдами и неправдами преодолевает трудности и борется за себя. Он ни за что не проиграет. Чтобы не проиграть, он и продолжает борьбу. Иной борьбы просто не существует. Пока мы сражаемся, мы не проигрываем. Но в то же время мы и не одерживаем победу. Человек ни за что не победит в этой битве, он может только не проигрывать ее.
Нельзя думать о том, что ты должен победить. Победа в этой борьбе невозможна. Кого ты вообще собираешься побеждать?
Нельзя считать время чем-то бесконечным. Нельзя всерьез думать о таких раздутых, подобных детским мечтам материях. Время — лишь промежуток от рождения до смерти.
Вокруг нас слишком много раздутого. У всего есть предел. Просвещение лежит в обнаружении наших пределов. Преувеличение — детские иллюзии, а не просвещение.
Изобретение ядерного оружия — это не путь к просвещению. Это детские игры. Просвещение в том, чтобы контролировать его, знать меру в его применении, не вести войн, думать о том, как обустроить мирную жизнь, словом, обозначить его пределы.
Самоубийство — это не путь к просвещению. Это тоже детская игра. Свои пределы необходимо знать с самого начала.
Благодаря войне я пришел к мысли, что ядерное оружие, детские игры, сама война — все это не путь к просвещению. Все это просто раздутые мелочи, которые пытаются нам впихнуть.
Путь к просвещению — знание наших пределов. Ради этого я и сражаюсь.
Ода Сакуноскэ
Город деревьев(Перевод Елизаветы Кизымишиной)
Говорят, что Осака — город без деревьев, но многие воспоминания моего детства удивительным образом связаны именно с деревьями.
Это и старые деревья камфоры на территории святилища Икутама, к которым я боялся приближаться, поскольку поговаривали, что там живет змея, и гинкго, на ветвях которого я сушил промокшую одежду, после того как свалился в пруд с лотосами в святилище Китамуки Хатиман, и старые сосны в храме в районе Накадэра — их ствол сливался с цветом сидящих на них цикад, и лесные массивы, покрывавшие зеленым ковром холмы Гэнсёдзи и Кутинаха… Нет, в моем родном городе точно были деревья. По крайней мере, насколько я помню, в Осаке их было много.
Если вы подниметесь на крышу одного из зданий в районе Сэннитимаэ, с которых открывается прекрасный вид на окрестности, то с восточной стороны с севера на юг перед вашим взором предстанут возвышенности Коду, Икутама и Юхигаока — правда ведь, что даже приглушенная дымка и пыль не скроют густой зелени, безмолвной и наполненной столетним спокойствием?
В народе это место называют Уэмати — Высокий город. Мы, выросшие в Высоком городе, говорили: «Пошел вниз», когда направлялись в районы Сэнба, Симаноути и Сэннитимаэ, но у нас не было противопоставления нижнего и верхнего города, как в столице. Это место называли Высоким городом просто потому, что оно находилось на возвышенности, — не сравнивая с холмистым, но куда более престижным районом Яманотэ в Токио[29]. Осакские поселения на холмах возникали вокруг монастырей, и в Уэмати располагалось святилище Кодзу, про которое писали: «На высокий дворец я поднялся и вижу»[30]. Разумеется, здесь гордились тем, что хранят древние традиции, и действительно тут чувствовалась особая атмосфера, однако на главной улице перед святилищем Кодзу, в районе Бабасаки у храма Икутама или около переулка Гатаро в Накадэра уже витал дух свободы осакского Нижнего города, совсем не похожий на атмосферу далеких временен Гэнроку[31]. Так что хоть мы родились в Верхнем городе, но в чем-то были воспитаны в духе Нижнего.
У нас в районе было множество переулков — а значит, и бедняков. Здесь много холмов, что неудивительно, ведь местность расположена на возвышенности. Когда мы говорили: «Пойти вниз», то имели в виду спуститься вниз на запад. Из множества названий на ум приходят Дзидзо, Гэнсёдзи, Аидзэн, Кутинава — лишь записывая их на бумаге, испытываю прилив ностальгии. Но с особенной сентиментальностью я вспоминаю холм Кутинава.
Слово «кутинава» на осакском диалекте означает «змея». Мощенная старым камнем дорожка, ведущая на холм Кутинава, и впрямь извивается среди деревьев подобно змее. Если скажешь: «Холм змеи», то выйдет как-то невыразительно, а вот название Кутинава и нужную атмосферу передает, и звучит интересно, а потому, когда думаешь о холмах Осаки, именно этот первым приходит в голову. Однако в свои подростковые годы я не придавал особого значения слову «кутинава» — мои неясные мысли юности были обращены к вершине, которая назвалась Юхигаока — «холм заходящего солнца». Наверное, слово «юхигаока» возникло еще в стародавние времена. Вероятно, когда в прошлом люди глядели с этой возвышенности на запад, им открывался прекрасный вид на то, как солнце заходит в залив Нанива. Если я не ошибаюсь, Фудзивара-но Иэтака[32] сложил об этом стих:
Думаю, возвышенности было суждено получить название Юхигаока — «холм заходящего солнца».
Однако вернемся к моим детским годам. Тогда я не интересовался этими преданиями прошлого, и мои юношеские чувства втайне будоражило то, что на полпути к вершине холма Кутинава находилась женская школа «Юхигаока». До сих пор с ностальгией вспоминаю, как по вечерам, стоя на вершине, я ни с того ни с сего замирал, наблюдая, как мне навстречу по холму поднимаются ученицы в школьной форме. Я неожиданно краснел — мое лицо вспыхивало, будто впитывая лучи заходящего солнца.
Тогда я учился в средней школе, расположенной неподалеку от святилища Кодзу, а после выпускного поступил в старшую школу в Киото, и моя юность прошла в квартале Есида. Для старшеклассника, редко приезжающего домой, даже вечерние ярмарки в Комагаикэ и Эноки, которые нравились мне в детстве, стали всего лишь дешевым зрелищем — будто стертые старые сёдзи[34]. В последующие школьные годы я потерял родителей и в итоге решил законсервировать пустеющий дом и почти перестал появляться в квартале Уэмати. Поскольку я был холостым, то скоро привык к полной переездов жизни скитальца и мысли о родном местечке покинули меня. Позднее я описал этот квартал в нескольких своих произведениях, однако эти истории полны выдумки — не могу сказать, что изобразил то, каким Уэмати был в реальности. Хоть я писал об этом квартале, но, честно говоря, даже и не думал действительно посетить его. Вот до чего ленивым я был.
Тем не менее ранней весной прошлого года мне пришлось отправиться по делам в районную администрацию по месту прописки. Путь в учреждение лежал через этот квартал. Впервые за десять лет мне выдался случай посетить родные места, поэтому я немного поддался эмоциям. Как бы между делом я задумался, по какой бы дороге подняться к кварталу, но ноги сами понесли меня по холму Кутинава. По-видимому, школа «Юхигаока» куда-то переехала — сейчас на здании красовалась вывеска «Частная школа для мальчиков».
Лишь однажды во время учебы в средней школе я побывал за этими воротами, которые обычно были для меня закрыты. Тогда в женской школе «Юхигаока» начал работать баскетбольный клуб, и лучших игроков нашей школы попросили провести показательную тренировку. Одно из простых событий беззаботной юности, которые часто бывали в те годы. Команда моей школы тогда занимала хорошую позицию в рейтинге по баскетболу, такую же, как средняя школа «Вакаяма» по части бейсбола. Я был в команде всего четвертый день, но, несмотря на это, без всякого стеснения проследовал за сильными игроками через ворота школы «Юхигаока». По случайному совпадению среди учениц, которых мы тренировали, была очень красивая девочка по имени Мидзухара — я ее знал, хотя мы и не были знакомы. Меня переполнило волнение. Не знаю, что Мидзухара подумала, видя, как я неловко подаю мяч, — назвался экспертом, а сам играю хуже, чем девочки, которых должен учить. После этого я бросил баскетбол и больше ни разу не проходил через ворота этой школы.
Предаваясь воспоминаниям, я поднялся по склону. На вершине холма располагался переулок. Если пересечь его и повернуть на юг, то можно дойти до храма Ситэннодзи, а оглянешься на север — увидишь святилище Икутама. На этой дороге, связывающей синтоистское святилище и буддийский храм, воздух, как запахом плесени, пропитан духом традиций, и даже простая вывеска, висящая перед лавкой ремесленника, вырезающего буддийские статуи, на которой высечено одно лишь «Мастер», казалась как нельзя лучше подходящей этому месту из-за своей старости. Я убедился, что квартал удивительно мало изменился за десять лет моего отсутствия. Повернув на север и направившись к переулку Гатаро Екомати, я с радостью отметил, что встретившиеся мне по пути храмы, дома и деревья находились на своих прежних местах, а облик квартала ничуть не изменился. Однако дома́ стали как будто ниже, и появилось ощущение, что я иду по странному, вымышленному району. Должно быть, дело в том, что я уже не такой маленький, каким был прежде.