После этой встречи я несколько раз видел, как мальчик, еле волоча ноги, возвращался в магазин после работы. Молча открывал стеклянную дверь и, войдя внутрь, незаметно скрывался в доме, не перекинувшись с отцом ни единым словом. Слушая пластинку, я размышлял: то ли мальчик избегал разговоров в моем присутствии, то ли просто был неразговорчивым. Немного узкие брови не портили его довольно приятное лицо, а голые ноги в шортах были белыми, как у девочки. Когда Симбо возвращался домой, я всегда просил хозяина магазина остановить музыку. Делал я это для того, чтобы дать мужчине возможность окликнуть проходящего мимо сына — позвать мальчика в общественную баню или предложить ему сладостей, которые попались в продовольственных пайках. Предложения отца обычно встречались односложными ответами, но я был очарован теплотой их отношений, которая завораживала меня сильнее музыки.
С наступлением лета начались военные сборы и тренировки для военных запаса от «Союза резервистов»[39], да и дела на работе навалились, поэтому я долгое время не появлялся в магазине. Дочь его владельца рассказала мне, что первого июля в храме Айдзэндо неподалеку от Юхигаока будет фестиваль. В этот день девушкам из осакских семей ее возраста впервые можно было надеть свои праздничные кимоно и пойти помолиться божеству Айдзэ Мё-О[40]. Однако на праздник я попасть не смог.
Девятого июля был летний фестиваль в храме Икутама. К тому времени военные сборы уже закончились, и я решил впервые за десять лет пойти на фестиваль и пригласил Симбо составить мне компанию. С радостью и нетерпением представлял, как куплю мальчику вкусностей из тележки-магазинчика[41], которые работают до поздней ночи, и поэтому специально заглянул к ним в лавку именно вечером. К сожалению, мне рассказали, что накануне Симбо неожиданно забрали работать на завод в Нагою и теперь он живет там в фабричном общежитии. Я передал отцу мальчика таблетки метаболина, которые прикупил в аптеке по дороге в магазин, с просьбой отослать подарок Симбо и, даже не послушав музыкальных записей, ушел на фестиваль в одиночку.
После этого у меня снова прибавилось работы, и мысли о магазинчике отошли на второй план, а вскоре лето закончилось. Блуждающих насекомых, залетающих в мою комнату, я прихлопывал веером, полагая, что это летние жучки, однако погибали они с приглушенным стрекотанием, полном осенней печали. В один из дней мне пришла открытка из магазина пластинок — судя по почерку, писала дочь владельца. Девушка сообщила, что они нашли пластинку, которую я искал, и приглашали зайти за ней в любое удобное время.
Это была старая запись Шарля Панзера[42], который исполнял песню Анри Дюпарка[43] «Приглашение к путешествию», написанную на стихи Бодлера[44]. Такая пластинка была у меня, когда я жил в Киото, но ее нечаянно сломала одна девушка, иногда приходившая ко мне в гости. Наверное, она очень распереживалась, потому что после случившегося больше не навещала меня. Девушка была коренастой и очень близорукой. Спустя два года я столкнулся с ее младшей сестрой, которая почему-то тоже знала меня. Она рассказала, что моя приятельница умерла, и на меня нахлынули воспоминания о днях, которых уже не вернуть. Именно поэтому эта пластинка так важна для меня. Я посвятил себя писательскому ремеслу, которое неразрывно связано с воспоминаниями о юности, но, погрузившись в работу, напротив, надолго позабыл о своей молодости. Глядя на открытку из магазина, я внезапно почувствовал тоску по прошлому и впервые за долгое время направился на холм Кутинава.
Вот только когда я пришел в магазин, хозяина на месте не оказалось — была только его дочь, которая рассказала, что отец накануне вечером уехал в Нагою, но, к счастью, как раз в воскресенье у нее выходной, поэтому девушка смогла присмотреть за лавкой. После дальнейших расспросов она пояснила, что вчера Симбо вернулся домой, не получив на заводе отпуска. За день до этого мальчик сидел в общежитии, вслушиваясь в звуки дождя, и вдруг ощутил тоску по родному дому, и ему захотелось оказаться рядом с отцом и сестрой. Он впервые испытал такие чувства и не смог удержаться — слишком уж сильными они были. Мальчик оправдывался, мол, сам не знает, как очутился в поезде на следующий день. Однако отец его не слушал — посадил сына на вечерний рейс, даже не дав ему переночевать дома, а сам поехал вместе с мальчиком — проследить, чтобы тот доехал прямо до Нагои.
— Мне так жалко брата — отец даже на ночь не разрешил ему остаться, — сказала девушка вполне по-взрослому, под стать своим двадцати пяти годам.
Она была уже немного старовата для замужества, но в ее кристально чистом взгляде еще сохранилось выражение беззаботной молодости, и она не утратила того облика юной первокурсницы, который я помню со времен наших встреч в Киото. Меня поразили ее нежность и искренняя любовь к брату, о котором она говорила с такой теплотой, но подозреваю, что отец, которому шел шестой десяток, был привязан к сыну гораздо сильнее. Девушка рассказала, что, перед тем как сесть в поезд до Нагои, отец достал старый нож, которым пользовался в те годы, когда работал поваром, и сам приготовил сыну бэнто[45] в дорогу.
У меня на душе потеплело от этого проявления отцовской любви, но, когда дней через десять я снова наведался в магазин, владелец, лишь завидев меня, заявил, что Симбо никуда не годится, и с ходу начал жаловаться на сына. Мужчина рассказал, что мальчик вроде бы одумался и вернулся на работу, но домой почти каждый день приходят письма, в которых он пишет, как сильно скучает по родным.
— Раз уж поехал работать, какой смысл теперь думать о доме? Я вот жил на корабле с самого детства и до сорока лет, но в какие бы моря меня ни заносило, ни разу я не повел себя как девчонка! Вот он дурак! — накинулся на меня мужчина с невероятно гневными речами, которые хлестали, как розги.
Я возвращался домой уже в сумерках и, проходя мимо храмов, неожиданно почувствовал запах османтуса.
Наступила зима. Я узнал, что история повторилась: Симбо вновь вернулся домой из Нагои — его отругали и послали обратно. Мое сердце в очередной раз защемило от жалости. После этого мне долго не удавалось попасть в магазин пластинок. Время от времени я задумывался: как там поживают владелец магазина и его дочь, усердно ли трудится Симбо на своем заводе? Еще я немного волновался, ведь, наверное, хозяева магазина грустят, что их постоянный посетитель внезапно перестал заходить. Но все же я по натуре домосед, да и все мои жизненные силы уходили на работу. Я не торопился с визитом, хотя знал, что должен навестить хозяина магазина и его дочь. Но по какой-то причине холм Кутинава стал казаться мне слишком далеким. Так воспоминания о магазине пластинок унеслись в прошлое, и год подходил к концу.
В декабре всегда тянет к людям. Я уже было решил не навещать семью из музыкальной лавки в этом году, но неожиданно подумал, что с моей стороны это будет неправильно, и мной овладело непреодолимое желание увидеться с ними. А потому, хоть я был немного простужен, все же поднялся на холм Кутинава. По дороге вверх я снял маску и остановился передохнуть, а когда дошел до лавки, обнаружил, что входная дверь закрыта, а снаружи висит объявление «Мы закрыты в связи со сложившимися обстоятельствами». Решив, что хозяева внутри, я постучался, но никто не открыл. На двери висел железный замок. Это было немного странно, и я решил спросил у старика из соседней лавки с табличками, куда делась семья из магазина — переехали, что ли? И узнал, что они теперь в Нагое.
— Нагоя — это там, где живет их сын? — уточнил я.
— Верно, — кивнул старик. — Симбо все скучал по домашним и хотел вернуться, сколько бы его ни уговаривали. Его отец долго думал и в конце концов решил всей семьей переехать в Нагою к мальчику, жить с ним под одной крышей и вместе работать — тогда сын перестанет грустить по дому. Только так можно унять желание Симбо вернуться, да и самому отцу в любое время может прийти повестка на трудовые работы, так что дней двадцать назад он закрыл магазин и уехал вместе с дочерью. А она, кажется, тоже уволилась из фирмы и будет работать с братом на одном заводе. Право слово, такие они добрые, так любят своего младшего, — поведал он полушепотом.
«Старику, должно быть, перевалило за семьдесят», — подумал я, наблюдая за тем, как мужчина снимает очки и вытирает уголки глаз. Кажется, он не понял, что я вырос здесь, а сам я не хотел упоминать об этом.
Холм Кутинава представлял собой мрачную картину — засохшие деревья, обдуваемые холодным белым ветром. Спускаясь по каменной лестнице, я подумал о том, что в ближайшее время не буду подниматься по этим ступеням. Сладостные воспоминания юности словно растворились, и я столкнулся с новой реальностью. Ветер свирепо ревел и яростно раскачивал верхушки деревьев.
Непроторенный путь(Перевод Манэ Оганесян)
В то время Хисако только исполнилось девять лет.
Хотя и она, и ее отец играли на скрипке, Хисако никогда не задумывалась, что же такое музыка? Что такое искусство? Несмотря на то что она старалась изо всех сил, у нее не хватало энтузиазма и амбиций, чтобы стать превосходным скрипачом. Однако когда отец начал учить ее, она упражнялась снова и снова до кровавых мозолей из-за боязни быть наказанной. Она не могла сказать, что любила скрипку больше всего на свете. Скорее со всей ненавистью, на которую только способен ребенок, думала, что инструмент, называемый скрипкой, был создан, чтобы света белого не видеть за упражнениями. Отец часто повторял: «Скрипка — дьявольский инструмент», но Хисако не понимала, что такое дьявол, поэтому просто кивала в ответ. Ей было страшно, и она ненавидела скрипку.