После вальса они сели на диван. Кудряшки на висках Лидии распушились, уголки воротничка загнулись к шее. Девушка глубоко дышала, под тонкой синей шерстью платья застенчиво круглились груди. Если поначалу он нашел ее суховатой и высокомерной, то теперь она казалась ему нежной и простой.
В полночь Лидия стала собираться домой. Петр беспокойно заходил по коридору, не смея навязываться к ней в провожатые. Но из комнаты выпорхнула Виктория и подала ему зонтик.
— Одевайтесь. Проводите Лиду.
Капли так гулко стучали по зонтику, что чудилось, будто они взрываются, ударяясь о туго натянутую ткань. Лидия поскользнулась и сказала:
— Товарищ провожатый, почему бы вам не взять меня под руку?
Пальцы Петра робко сжались на локте девушки, мягкий локон коснулся его щеки. И хотя черные пузыри вспухали на поверхности ручьев, и хотя холодно блестел булыжник мостовой, и угрюмым пятном проступала в распадке между тучами луна, на душе было светло и уютно. Хотелось так вот, молча, чувствуя плечом и пальцами тепло, исходящее от Лидии, идти всю ночь и глядеть на тучи, мокрые ясени, зябкие стены домов.
Когда они прошли по асфальту, красному от расплывшегося отражения витрины магазина, и, свернув за угол, остановились возле чугунных ворот четырехэтажной школы, Лидия сказала:
— Большое спасибо. Я — дома, — и открыла калитку.
— Так скоро уходите?
— Да, ухожу. Невелико удовольствие мокнуть под дождем.
— Знаете, мне как-то хорошо с вами…
— А мне как-то до этого мало дела.
Петр растерялся. В шутку или всерьез сказала девушка? А она повернулась, побежала, спрятав лицо от дождя, и скоро исчезла за углом школы. Не зная зачем, Петр прошел через калитку, поднялся на крыльцо, сел на каменный шар и до тех пор не уходил, пока не почувствовал, что насквозь промок.
Идти было холодно. Трезвым он бы припустился бежать и через минуту перестал мерзнуть. Но сейчас его не заботило то, что он дрожит и может простудиться. Все это ерунда. Он познакомился с новыми людьми, он самостоятельный человек и сегодня понял после словесной пикировки с Губанищевым, что институтских познаний, казавшихся ему океански неисчерпаемыми и всеобъясняющими, недостаточно. Хоть они и несут в себе мудрость многих поколений, они не могут заменить его личного человеческого опыта, на основе которого он может делать выводы о жизни.
«Над всем нужно задумываться, — твердил он себе. — И всех следует внимательно выслушивать. Спорить, чтобы в любом случае остаться при своем мнении, нелепость. Зеркало напротив окон! Не дурак Губанищев. Бил на эффект, правда. А так не дурак. И оригинал. Мозги, само собой, набекрень. А вопросы выворачивал заковыристые. Проверял идейность своего нового знакомца. Скажите, Петушок, что ценней: человек или металл? Знает, что ценней, так нет же, спрашивает. Интересный народ люди».
Вернувшись домой, он долго не мог заснуть. Лез в глаза родной дом, выплывала тощая фигура отца, обхваченная клешнятым пламенем, слышались прощальные слова матери:
«Тебе, сынок, грешно нас забыть». Почему-то вслед за этим вспомнилось, как Лидия промокнула капельки вина, упавшие на его галстук…
Встал он поздно. Соседа по комнате уже не было. Солнце глядело прямо в окно. На скатерти розовыми крапинками лежали отблески от цветов герани.
Он позавтракал в столовой общежития, и так как день был воскресный, а делать ничего не хотелось, отправился бродить по городу.
Лидия занимала его мысли, но ему казалось, что девушка оскорбится, если он вдруг придет. Но едва он очутился возле магазина, где тротуар ночью был залит красным светом, как решил, что Лидия сочувственно отнесется к его посещению: она знает, человек он в этом городе новый, одинокий, ему скучно — вот и пришел.
Двор школы подметал пожилой мужчина. В нагрудном кармане пиджака — складной желтый метр. Усы такого цвета, будто их долго держали в крепко заваренном чае.
— Не скажете, где живет учительница русского языка Лидия Андреевна?
— В школьном флигеле. Но сейчас ее нет. Ушла на водную станцию.
— А как найти водную станцию?
— Проще простого. — Мужчина заметил, что Петр погрустнел, и ласково принялся объяснять.
Окающим говором, добрыми глазами он напомнил Петру отца. От участливости схожего с отцом человека Петр почувствовал себя бодрым и весело зашагал к трамваю.
Он долго ходил по мосткам водной станции, высматривая среди купальщиц Лидию, и, потеряв надежду найти ее, поплелся по берегу, где загорала под присмотром взрослых детвора.
Песок был топкий, быстро просочился в прорези туфель, поэтому Петр снял их, повесил на плечо и с удовольствием погружал стопы в каленую каменную крупу. Неподалеку от горы-полуострова, чуть в стороне от багровой землечерпалки, Петр увидел Лидию. Она выходила из реки. На голове синяя резиновая шапочка, черный купальник переливался и мерцал.
— Здравствуйте, Лида.
Девушка стыдливо выбежала на берег, набросила на плечи широкое банное полотенце, и только тогда ответила на его приветствие.
— Хороший у вас в школе дворник. Усатый такой.
— Не дворник. Завхоз. Уж больно он любит школу! Днюет и ночует в ней. Замечательный человек!
— Вы одна здесь?
— Нет, не одна.
— В таком случае не буду мешать.
— Постойте. Я не одна. Я с вами. Были мои ученики. Недавно ушли. — Лидия рассмеялась и кинула галькой в покачивающего куцым хвостом кулика.
Они разговаривали, купались, загорали и не заметили, как солнце сползло к сиреневым горам вдали. Подул ветер. По реке длинными полосами потянулась алая рябь. Замерли ковши землечерпалки, и с ее борта спустились в лодку две женщины.
Странным и удивительным казалось Петру то, что он стоит на берегу незнакомой реки и ожидает, когда девушка, неведомая ему до вчерашнего дня, но уже чем-то близкая, чем-то дорогая, зашпилит стянутую в узел косу и наденет шляпу. Наблюдая, как она заворачивает в газету полотенце, он вспомнил то, что рассказала она ему о себе, и у него заболело сердце.
Отец? Лидия даже не знает, кто он. Мать говорила ей: «Пригуляла я тебя, Лидка. Живи и не лезь с вопросами». Пригуляла. Слово-то какое обидное… Когда девочка училась в третьем классе, мать заявила: «На восток поеду, Лидка. Говорят, там шутя деньги зарабатывают. С теткой Лушкой пока побудешь».
Писала мать редко, а потом и совсем замолчала. Через год пришел от нее потертый треугольничек. Тетя Луша развернула его, прочитала и бросила в печку: «Проворовалась, Лидушка, родительница твоя. Кастеляншей работала. Простыни продавала, одеяла. Ну и осудили ее. Сейчас на Колыме… Не будет ей моей помощи. Пусть, голубушка, показнится. Ребенка бросила, да еще за плохое дело взялась».
Несколько лет от матери не было никаких известий. Однажды зашел старик, приехавший с Дальнего Востока, передал от нее привет, банку кетовой икры и записку. Мать сообщала, что после того, как отбыла заключение, вышла замуж за вдового рыбака, родила двух близнецов и опять на сносях. Сбоку она нацарапала: «Лидка, ежли хочешь — приезжай».
Уходя, старик шепнул тете Луше: «Не отпускай девочку. Сестрин-то рыбак недотепа: пьет, буйного характеру. И насчет ученья там плохо. Говоришь, девочка в восьмой ходит? А там семилетка».
Так и воспитала Лиду тетя Луша. При случае колотила, иногда и попрекала куском, но лаской не обделяла, не бросила; может быть, и вековухой осталась из-за нее.
«Сложно жилось, а веселая, светлая», — ласково подумал Петр о девушке.
С этого дня редкий вечер не встречался он с Лидией. Прощаясь с ним, она говорила:
— Ну что ты зачастил ко мне? Мешаешь и мешаешь. Даже книгу почитать некогда. Не приходи больше.
А когда он хмуро склонял голову, добавляла:
— Влюбился, что ли? Как же быть с тобой? Вот задача! Ладно уж, приходи завтра в последний раз.
Петр видел, что он по душе Лидии, но она лукавит и подшучивает, чтобы лишний раз проверить силу своей власти над ним.
Сентябрь наступил пасмурный — не дождь, так туман. Небо оловянное, нудное. Но если бы не известие от матери, что Григория Игнатьевича положили в больницу (опять сердце), Петр чувствовал бы себя счастливым. Лидия согласилась стать его женой.
Правда, тревожило Петра еще и другое: на совещаниях директор завода распекал его с Дарьиным за то, что себестоимость магниевого чугуна слишком высока, и пожирает чуть ли не половину экономии, которую дает завод.
Дарьин и Петр кляли повинный в этом силикокальций, искали сплав, каким бы его заменить, но все их попытки терпели неудачу: чугун получался хрупкий и плохо отливался в формы.
Они отчаивались, сердились друг на друга. Застенчивый Дарьин становился дерзким: прятал под стол вентилятор, демонстративно курил на глазах жены, а иногда и ругался шепотом, если рядом никого, кроме Петра не было.
В своих поисках они шли почти ощупью, напоминая плохо видящих людей. В их распоряжении было несколько статей с общими, теоретическими выкладками и собственный маленький опыт. Некуда было поехать, чтобы хоть чему-то поучиться. Напротив, с других заводов командировали на участок магниевого чугуна технологов, и те, измучив Дарьина и Петра дотошными расспросами, уезжали окрыленными, несмотря на то, что хозяева не утаивали своих слабостей.
Петр появлялся в комнате Лидии, жившей вместе с техничкой Елизаветой Семеновной, угрюмым, усталым, раздраженным. В вечерние часы техничка убирала классы, и они проводили время вдвоем. Петр накидывал на гвоздик, вбитый в дверь, дождевик и фуражку, кажущуюся ржавой от подпалин, садился на табуретку возле стола. Над столом возвышались стопы тетрадей. Лидия, теплая, задумчивая, становилась за спиной Петра, обвивала его голову, прижимала к груди. Он прятал в ладонях ее руку и устало поглаживал и целовал пальцы. Лидия курчавила его волосы, озабоченно спрашивала, есть ли из дому новости, чем он занимался, ходил ли в столовую? Он тихо и коротко отвечал. Невольно думал, что Лидия беспокоится о нем так же самозабвенно, как беспокоились родители, и что не встреть он ее, валялся бы сейчас на впалой общежитской койке, злой от неудач и отчаяния. За окном в промозглом воздухе тускло желтели фонари, трещали трамвайные дуги, разбрасывая рассыпчатые искры и захлестывая зеленым светом стены арки. Фонари, трамвайные дуги, арка — все это, как и нежные слова и прикосновения Лидии, вытесняло из сердца раздражение и угрюмость. Морщины на лбу исчезали, словно их разгладили утюгом. Нахмуренные брови размыкались. Зол