Как он вообще с ней живёт? ФСБ какая-то.
Телефон Анны я выключил, и после девяти мне начала звонить не только моя мама, но и Саша, мама Анны. Один раз я соврал, что Анна ушла в туалет и у неё разрядился телефон. Потом сделал вид, что ничего не слышно, и отправил Саше сообщение, что у меня тоже почти разрядился телефон.
«Быстрее домой. Поздно уже», – написала мне мама.
Анна появилась в десять с небольшим с огромным букетом лилий. Никита уже ушёл, я остался один на улице возле ТЦ, целый час злился и изобретал казнь, но вид у Анны был такой, что орать на неё я сразу передумал.
Анна ревела и заикалась.
Мне стало страшно: что там с ней могло произойти?
Глава 10
Анна оказалась в теле Василия, но со своим сознанием. В новом теле ей было жутко неудобно, оно казалось тяжёлым, громоздким, слишком грубым. Она не понимала его габариты и чувствовала себя так, будто передвигается в скафандре. Анна переоделась, собрала вещи Василия, после этого первым делом разблокировала его телефон и на ходу начала читать сообщения. Обнаружила переписку с какой-то Капой, или Капелью, или Капелькой. Василий писал по-разному, но, судя по аккаунтам в соцсетях, куда Анна тоже влезла, девушку звали Капитолиной Логиновой. А Капа называла Василия Барсиком или Басиком и скидывала ему фотки игрушечных котов Басиков. Она оказалась однокурсницей и девушкой Василия. Тут Анна психанула серьёзно. Судя по фоткам, Капа была сероглазой блондинкой, и Анну вдвойне расстроило то, что они не похожи, а значит, она, Анна, наверняка не во вкусе Василия.
«Через пять лет зато я буду молодой, а эта белая крыса превратится в несвежую жирную целлюлитную бабищу», – отметила Анна.
Вчера, судя по всему, Василий вернулся со своей Капой из Москвы. (Анна злобно прокомментировала, что это сомнительная романтика и адски банально: все питерцы едут в романтическое путешествие в Москву, а все москвичи – в Питер, стоит только подвернуться длинным выходным. Выехать на сафари в Африку было бы интереснее раз в двести.) Судя по всему, по Москве они не нагулялись. Василий предлагал встретиться в 20:30 на Поцелуевом мосту.
«С Капой Василию нужно расстаться, – мигом решила Анна. – И никакого Поцелуева моста!» Анна не сумасшедшая и в курсе, что мост так называется по фамилии купца – никакой мистики. Все это знают, но продолжают на всякий случай совершать странные обряды: то замки вешают, то красные ленты, то бросают с моста свадебные цветы, то начинают целоваться на одной стороне моста и заканчивают на другой, чтобы скрепить союз.
Говорят, раньше вообще все, кто проходил по мосту, целовались друг с другом – и неважно, со знакомыми людьми или нет.
Про купца все в курсе. Но некоторые почему-то верят в легенды и утверждают, что здесь прощались со своими возлюбленными моряки, потому что мост ведёт к воротам Гвардейского флотского экипажа. Или арестанты прощались с родными, потому что рядом была тюрьма. И вообще, если на этом месте поцелуешь человека, он вернётся, даже если вы надолго расстаётесь.
Анна превзошла саму себя. Отправила Капе вначале голосовуху, что больше встречаться не хочет, типа во время поездки в Москву Василий понял, что ничего не сложится и Капу он не любит. И вообще именно это он и хотел сказать на Поцелуевом мосту. На том самом мосту, где, по легенде, расставались. Капа звонила, отправляла одну голосовуху за другой, писала, но «Василий» не реагировал.
Меж тем Анне в голову стукнула мысль поехать на Поцелуев мост и пройти его вместе с Василием. Точнее, с телом Василия. Где логика, не знаю. Видимо, Анна решила таким образом приворожить, скрепить союз или вообразила, что это тоже своего рода свидание. Дался ей этот мост!
Условный Василий вошёл в метро, доехал до «Сенной», а по дороге к мосту решил зайти в цветочный магазин на Садовой и купить самому себе букет гигантских розовых лилий. В кошельке у него лежали три тысячи наличкой и банковская карта.
Вот, значит, как, а ещё делала вид, что ненавидит цветы и Восьмое марта! Что там насчёт плакатов ДЧБ? Меня прямо распирало это сказать, но Анна так ревела, что я решил помолчать. Жалко дуру. Я только заметил вслух, что деньги она украла. Выходит, так.
«Василий» свернул с Садовой на Римского-Корсакова и начал вдруг чихать хуже чем ковидный. Как назло, носовых платков у него не было, а из носа лилось рекой и глаза слезились. «Ковид», – испугался «Василий». На всякий случай надел маску, а то прохожие странно поглядывали. Но заразиться за полчаса и сразу заболеть он вряд ли мог. Значит, из Москвы привёз? Нашёл куда мотаться со своей крысой!
На пересечении с Вознесенским проспектом «Василий» заметил торчащий из стены огромный нос майора Ковалёва. Сейчас нос «Василия» казался таким же каменным и большим, как эта скульптура. Как будто он набит старой газетой. Веки стали тяжёлыми и закрывались сами собой, будто «Василий» засыпал на ходу. Лицо стало неподвижным, превратилось в маску, тучный, неповоротливый язык еле двигался. «Василий» попробовал тихо поговорить с самим собой, но слова выползали еле-еле, увесистые и нечёткие, какое-то «ы-у-а-м». Стало трудно дышать. «Василий» ужаснулся и ускорил шаг.
Прошёл мимо дома старухи-процентщицы, вышел на набережную канала Грибоедова. Ещё немного – и мост. Здание консерватории гудело и визжало, как оркестр, который никак не может настроиться. Он наконец дошёл до Поцелуева моста. Что дальше – возмездие? За Капу? «Василий» не понимал, что с ним происходит. Достал телефон и переключил камеру на селфи, чтобы увидеть себя со стороны. Лицо отекло, будто надувное. Просто взяли трубочку для коктейля и надули. Жутко чесались нос и глаза. Дышать стало совсем трудно, чертовщина какая-то. «Василий» набрал на телефоне 103. Каждое слово выдавливалось из него с огромным трудом, как из сухого тюбика. «Василий» не верил, что ему могут помочь врачи, здесь явно действовала магия, и наверняка он обречён. Он умрёт. Умрёт, если не прекратит эту дьявольскую игру и не станет Анной. Приехала скорая. «Василий» влез внутрь, в салон. Какие-то люди неподалёку собрались поглазеть.
– На что у вас реакция? Да выбросьте вы эти лилии! – сказал врач и ввёл ему что-то в вену.
– Что… это?.. – выдавил «Василий». Получилось нечто типа «ву упу».
– Отёк Квинке. Вы вообще аллергик?
«Василий» пожал плечами. Он не знал. У Анны никогда не было никакой аллергии. И она совсем по-другому представляла себе аллергию – как мелкую сыпь, которая чешется. Или весенний насморк. А тут надувное лицо, еле дышишь, еле глотаешь… слюнявый, сопливый, отёкший.
Врач спросил паспорт и полис. «Василий» не знал, брал ли с собой Василий документы, и долго рылся в его сумке. Какой паспорт? Какой полис от него хотят? Он же умирает! Врач был молодой, лет двадцати пяти на вид, ненамного старше «Василия». Казалось, он мысленно посмеивается над пациентом-ровесником, хотя лицо у него оставалось серьёзным. Наконец «Василий» нашёл паспорт в обложке с олимпийским волчком Sochi 2014. Несмотря на то что обложке было уже семь лет, выглядела она как новая. Внутри оказался аккуратно сложенный полис. А под ним на форзаце карандашом написано «аллергия» и непонятные слова в столбик.
– Дайте. Так у вас тут целый список препаратов, Василий Данилович… двухтысячного года рождения… – врач сразу смекнул, что означают слова. – И на всё это у вас аллергия, как я понимаю? Ещё и цветы добавили! А что вы ели и пили последние два часа?
«Василий» помотал головой – «ничего».
– Так. Ну, поехали, что, – сказал он толстой кудрявой фельдшерице, которая годилась ему в бабушки, – запрашивай.
Фельдшерица тем временем допечатала что-то в своём медицинском планшете и вызвала диспетчера.
– Даю Мариинку, повезёте? – отозвался диспетчер.
– Да, спасибо.
«Василий» подумал было, что это Мариинский театр, но вовремя вспомнил, вроде как есть и Мариинская больница.
– В больницу? – в отчаянии промычал он, почти как глухонемой Герасим, только что утопивший Муму вот прямо здесь, в Мойке.
– Ну а куда? Распишитесь тут вот, – врач протянул какие-то листы.
«Василий» на ходу придумал подпись. Фельдшерица пересела в кабину к водителю. Врач остался рядом с Василием, захлопнул дверь и постучал в стекло, которое отделяло кабину от медицинского салона. Машина тронулась с места. Садовую закупорила плотная вечерняя пробка, и водитель включил сирену. Этот ноющий звук окончательно доканал Анну. Её уже просто трясло от ужаса, хотя отёк понемногу спадал и дышать становилось легче. Она струсила и дотронулась до часов в горошек: «Ту хохавэса, мэ джином».
Тут же Анна упала в темноту, вынырнула и почувствовала, что лицо окаменело. «Смерть», – решила она. Неподвижное ледяное лицо. Она увидела, как по Садовой с визгом протолкнулась через пробку скорая. Пошевелиться долго не получалось. Анне казалось, что она приросла к какому-то дому. Довольно быстро до неё дошло, что она вселилась в одну из каменных русалок на фасаде дома Никитиных на Садовой. Онемевшая голова постепенно оттаивала, оживала, и наконец Анне удалось вылезти из барельефа.
Всё это напоминало бред. Но Анна, вместо того чтобы быстро погнать домой, зачем-то решила проверить, уж не галлюцинация ли у неё была. Она боялась, что убила человека. Своего любимого человека. Убила и предала, бросив его тело страдать. Струсила. Сломалась.
Она пыталась убедить себя в том, что ничего этого не могло произойти. Померещилось.
Подуло снегом. Злобным и колким весенним снегом. Показалось, что от канала Грибоедова несёт гнилью и тиной, а Мойка йодисто и больнично пахнет морскими водорослями. Но и Мойка, и канал были во льду. Разве лёд пахнет? Возле Поцелуева моста лежал проклятый букет розовых лилий, уже немного присыпанный снегом. Анна подняла его и нарочно понюхала. Запах крепкий, мыльный, но никакой реакции. Всю дорогу до дома она старалась не разреветься.
Она терпеть не может показывать свою слабость чужим людям, случайным прохожим и пассажирам в метро особенно. Разревелась Анна, только увидев меня.