Товарищи мои то затыкали пальцами уши, чтобы не слышать его голоса, то прикладывали палец к губам, прося его умолкнуть.
Люди уповают пеньем душу усладить,
Ты же только будь безмолвен — я молю тебя!
От музыки твоей людей бросает в дрожь,
Все только ждут, когда, умолкнув, ты уйдешь.
Едва завел напев он дикий свой,
К хозяину я подошел с мольбой:
«Налей же мне скорее в уши ртуть
Иль дверь открой, чтоб мог я ускользнуть!»
Но я все же остался там из уважения к товарищам и в муках провел всю ночь до утра.
Слишком поздно призывает нас к молитве муэдзин —
Он не ведает, насколько эта ночь была длинна.
Пусть у век моих он спросит, как тянулась эта ночь, —
Ведь они на миг короткий в эту ночь не знали сна!
Поутру, в знак благодарности, я снял с головы тюрбан, вынул из-за пояса динар и, преподнеся его музыканту в дар, обнял его и долго благодарил. Друзья, заметив мою признательность, сочли, что она неестественна, и приписали мое поведение приступу умопомрачения. А один из них, предавшись бранчливости, даже начал порицать меня:
— Поступок, совершенный тобой, несовместим с нравами благоразумных людей. Безбожно отдавать одеяние шейхов такому певцу, который во всю жизнь не держал дирхема в руках и на чей бубен никто не положил даже куразы.
Пусть он бежит отсюда что есть сил —
Ведь дважды ни к кому он не входил.
Когда раздался этот мерзкий голос,
Встал дыбом у людей последний волос.
И даже куры улетели прочь,
Не в силах отвращенья превозмочь.
Я молвил ему:
— Лучше закрой свой скверный рот, ибо этот человек мне чудесную силу свою почувствовать дает!
Мой друг спросил:
— Тогда объясни мне его достоинства, чтобы я тоже выразил ему признательность и попросил прощения за свои насмешки над ним!
— Дело в том, — ответил я, — что мой достославный наставник неоднократно приказывал мне оставить музыку и красноречиво увещевал меня, но я не внимал ему. И вот счастливая судьба и удачный случай привели меня сегодня в это место, чтобы я благодаря этому певцу раскаялся и весь остаток жизни не слушал музыки и не подходил к обществу веселых друзей.
Приятный голос восхищает нас,
Поет ли человек, иль говорит.
Но хорасанский иль хиджазский лад
В устах бездарных вряд ли восхитит.
Спросили у Лукмана:
— У кого ты научился правилам приличия?
Молвил он:
— У невоспитанных, ибо я воздерживался обычно делать то, что в их поступках было, по-моему, неприлично.
Не можешь и двух слов ты в шутку произнесть,
Чтобы из них мудрец не мог извлечь урок.
Из книги мудрости пускай прочтут сто глав —
Невежде все они — для шуточек предлог.
Рассказывают про одного отшельника, что каждую ночь он поглощал десять манов всякой еды во имя Творца и до утра перечитывал Коран с начала до конца.
Некий благочестивый муж, услыхав об этом, сказал:
— Если бы ты ел только полхлебца и спал, ты был бы более праведным, чем теперь!
Оставь в своем нутре один хоть уголок,
Чтоб мог туда пройти луч истины живой.
Нет места мудрости в тебе лишь потому,
Что ты вплоть до ноздрей набит одной едой!
Божественное милосердие ниспослало некоему человеку, погрязшему в грехах, светлую благодать, так что он в круг людей праведных вернулся опять. Благодаря общению с дервишами, славными своими похвальными деяниями и чистотою души, благородные свойства заменили порочные наклонности его нрава, и он укоротил руки своих чувственных влечений. Однако сплетники все еще продолжали злословить о нем, заявляя, что он такой, как и прежде, а его воздержанность и благочестие не заслуживают доверия.
Покаянье и молитвы остановят Божий гнев,
Но никто не остановит языков, хулящих нас.
Не выдержал он тягости злых языков и обратился с жалобой к святому старцу. Тот ответил ему:
— Чем ты можешь возблагодарить Бога за такую милость, если ты лучше, чем о тебе говорилось?
Не нужно вечно говорить: «Завистники, клеветники
Не могут часа отдохнуть, злословя обо мне, несчастном.
Они, вставая, кровь мою хотят пролить, а только сев —
Меня хулят и все зовут злодеем для людей опасным!»
Ведь лучше добрым быть: пускай злословят люди о тебе —
Чем быть дурным, но для других казаться добрым и прекрасным.
Вот мне следовало бы терзаться и печалиться по поводу того, что в добром мнении людей я — совершенство, а на деле я — поистине кладезь несовершенств.
Когда бы то, что говорю, я исполнял правдиво,
Я был бы праведник тогда и муж благочестивый.
*
Перед соседом, может, ты схитришь,
Но Бог всегда узнает что творишь.
*
Мы закрываем дверь перед людьми,
Чтоб не открыть им нашего порока.
Но в тайном мире как закроешь дверь?
Незримое не скрыть от Божья ока.
Я обратился к одному шейху с жалобой:
— Такой-то доказывает, что я порочен!
— А ты осрами его, доказав, что в тебе корень благочестия прочен! — ответил он.
Будь благонравен — и тогда молва
Хулителей невольно станет глуше.
Когда барбат настроен строго в лад,
Зачем тогда тянуть его за уши?
Спросили у некоего сирийского шейха:
— В чем сущность суфизма?
Он молвил:
— Раньше суфий был внешне распущен, а внутренне сосредоточен, а сейчас он внешне сосредоточен, а внутренне порочен!
Если мечется сердце твое тут и там,
Как придешь ты к молитвенному средоточью?
Пусть ты знатен, богат — если с Богом ты слит,
То душа твоя Бога увидит воочыо.
Я помню, как однажды мы шли с караваном всю ночь неустанно и прилегли отдохнуть у опушки леса утром рано. Один юродивый, бывший нашим спутником в том путешествии, издав громкий крик, пустился в пустыню и все время кричал, ни на миг не успокаиваясь. Когда наступил день, я спросил его:
— Что с тобой произошло ночью?
Он ответил:
— Я услыхал, что соловьи поют на деревьях, куропатки на горах, лягушки кричат в прудах, а животные в лесах, и подумал — несправедливо, чтобы все пели славословие Господу, а я спал нерадиво.
Рано утром вчера громко птица запела
И лишила меня и сознанья и сил.
Донеслись мои вопли случайно до слуха
Одного из друзей, что душе моей мил.
«Неужели способен от птичьего пенья
Потерять ты рассудок?» — меня он спросил.
Молвил я: «Даже птица восславила Бога,
Вот и я — лишь посильно хвалу возгласил!»
Однажды, во время путешествия в Хиджаз, со мною ехали несколько благочестивых молодых людей. Мы были очень дружны между собой. Временами молодые люди негромко напевали и в отдельных стихах проникновенно Господа призывали. Какой-то богомолец, бывший нашим спутником, невзлюбил этих дервишей, ибо он не ведал, как велика их душевная тревога и стремление к познанию Бога... Когда мы дошли до становища Бени-Хилал, из стана арабов вышел черномазый мальчик и запел так хорошо, что к нему стали слетаться даже птицы из поднебесья... И вот я вижу, что верблюд богомольца пустился в пляс, сбросил с себя седока и убежал в пустыню.
— О шейх. — воскликнул я, — песня мальчика привела в восторг даже животное, а на тебя не оказала никакого воздействия!
Ты знаешь, что сказал мне утром соловей?
«Что ты за человек, коль ты лишен страстей?»
Верблюд пришел в восторг, лишь услыхав стихи,
Стихи не любящий тупее всех зверей!
От ветра в вертограде гнутся вербы,
Но твердому граниту все равно.
Все в мире сущее Творцу поет молебны,
Но только чуткий слух уловит лад волшебный.
Не только соловей меж роз воспел его,
Но даже шип — язык; он славит Божество...
Истекал срок жизни некоего царя, а преемника у него не было. Завещал он тому, кто первым войдет в городские ворота, передать бразды правления и возложить ему на голову царский венец. Случайно первым пришел какой-то нищий, всю жизнь собиравший куски хлеба и пришивавший лоскут к лоскуту. Столпы государства и царские вельможи, исполнив последнюю волю государя, передали нищему связку ключей от сокровищ и крепостей. Он правил некоторое время, пока несколько эмиров не отказали ему в повиновении; цари всех соседних стран затеяли с ним вражду и снарядили войско, чтобы прогнать его.