И лишь тогда в поле его зрения появилась бричка. Она весело катилась вниз…
– Эй, Микола, коней петеряешь! – толкнул кучера кто-то из селян.
Раздался дружный хохот.
– Вин скорише нас по степу россыпе.
Бричка выровнялась на дне оврага, кучер тоже выпрямился, не раскрывая, впрочем, глаз. Вожжи дугой свисали к копытам лошадей.
– Давайте спивать, може, проснеться, – предложил один из гуляк и тут же затянул длинную, как дорога, веселую украинскую песню: – «Ты казала: у вивторок поцилуеш разив сорок…»
И действительно, кучер тут же проснулся и, тупо глядя перед собой, подхватил:
– «…Я прийшов – тебе нема. Пидманула, пидвела-а!..»
Шаровский, оцепенев, в ужасе смотрел на горящий фитиль самодельной бомбы. Огонек торопливо полз по пропитанному керосином фитилю. Завиваясь, вверх поднималась струйка дыма.
Обжигаясь, Нестор стал торопливо, пальцами гасить фитиль бомбы. Справился. Чертыхнулся: фитиля осталось совсем немного.
Песня удалялась вместе с бричкой.
Хлопцы осторожно спустили курки револьверов. Пальцы дрожали. Лица в поту. Губы закушены…
И снова они ждали.
Между тем карета уездного почтового ведомства приближалась к балке. Кони бежали рабочей рысцой. Карета небольшая, с окошечками в дверцах. А под окошками изображения двуглавых орлов с охотничьими рожками понизу.
Правил лошадьми не просто кучер, а стражник с манлихеровским карабином за спиной. Рядом с ним восседал почтальон в синем, в фуражке с ведомственной кокардой и с «лефоше» в огромной кобуре. А внутри кареты, возле банковских сумок с деньгами, находился еще один стражник.
Карета, кренясь, начала спускаться в балку, и кучер, откинувшись назад, стал придерживать лошадей. Через несколько секунд она должна была поровняться с Нестором…
Нестор чиркнул спичкой, но она не зажглась… Чиркнул еще и еще… Наконец искристый огонек вспыхнул, и тут же дымно затлел уже обгоревший фитиль. Нестор выскочил из укрытия, подбежал к карете.
– Дядько! Дядько! У вас шось з колесом! – придерживаясь за карету, прокричал он.
Кучер выглянул, но заметил дымный след за бегущим рядом с каретой пацаном.
– А шо-то у тебе там дымыть?
– Та цыгарка! – объяснил Нестор. – Нате! И вы прикурить!
И он с трудом перевалил бомбу внутрь кареты, а сам сразу отскочил, упал на землю.
Взрыв показался оглушительным. От пороховой бомбы много шума, а еще больше дыма. Карета словно ударилась в каменный забор. Ее окутало темное облако. И в это облако, высыпав из кустов, стали стрелять хлопцы.
Оглушенный стражник, потеряв свой «манлихер», бросился на противоположную сторону дороги, в кусты.
Краем глаза его углядел Махно, побежал следом. Стражник карабкался вверх, подальше от дороги. Но он был немолод, плотен, тяжел, трудно было ему совладать с юрким Нестором. Шаги преследователя звучали уже совсем близко.
И тогда стражник остановился. С края балки хорошо просматривалась вольная безлюдная степь. Кричи – не кричи, ни до кого не докричишься.
Он обернулся и увидел перед собой малорослого юнца с револьвером в руках. На мгновение в его глазах вспыхнула надежда.
– Хлопчик, не надо вбивать… визьмить гроши, там багато… у мене диточки таки, як ты…
Но в лице подростка не было признаков жалости.
…Шаровский между тем, забравшись в наклоненную карету, извлекал из-под мертвого тела грузного стражника кожаные почтовые сумки. Сорвал с одной пломбу, торопливо выхватил две пачки ассигнаций, воровски сунул за ворот рубахи. Стал выбрасывать сумки на землю…
Раздвинув кустарник, Махно спустился на дорогу.
Семенюта посмотрел на бледное лицо Нестора, протянул ему баклажку:
– Попей.
Махно пил, будто век испытывал жажду. Баклажка стучала о зубы.
Смешавшийся с остатками тумана дым только-только начал медленно рассеиваться…
В Гуляйполе они добирались кружным путем, глухими малоторными дорогами. Объезжали стороной даже небольшие хуторочки.
Почтовые сумки спрятали в старой кузне. Охранять их до вечера оставили Марка Левадного. И лишь когда наступили сумерки и обезлюдело село, Нестор и Андрей Семенюта осторожно, огородами, перенесли их в хату Антони. Вольдемар принялся считать деньги. Пересчитав и проверив все бумаги, что лежали в сумках, откинулся на стуле, распрямляя от долгого сидения спину:
– Тридцать восемь тысяч. – Но в его голосе вопреки ожиданиям Нестора и Семенюты не было удовлетворения.
– Шо, опять мало? – огорчился Нестор.
– Не в том дело.
– А в чем?
Антони коротко взглянул на них темными печальными глазами, улыбнулся:
– Дебет с кредитом не сходятся. Считаю, считаю… По сопроводительным документам должно быть сорок тысяч. Куда делись две тысячи?
– И шо, це так важно? – спросил Семенюта.
– Просто думаю: куда они могли подеваться? На хлопцев грешить не хочу…
– Може, охранники? Одна сумка, я замитыв, была не запломбирована, – сказал Семенюта.
– Пломба валялась на земле. Я подобрав та подальше в бурьяны закынув, – вспомнил Нестор и бодрым тоном попросил: – Ну не портьте вы нам всим радость, Вольдемар Генриховыч! Плюньте!
– Плюну, – согласился Антони. – Что еще остается?
Но выражение озабоченности еще некоторое время оставалось на его лице.
Окна в хате были занавешены. Ярко светила лампа.
Нестор, Антони и Семенюта смотрели на пачки ассигнаций, лежащих перед ними. Невиданная сумма денег!
– Друзья мои, – тихо сказал Антони. – Дал бы я вам денег на добрую жизнь, да нельзя. Все, что можем, отдадим на борьбу!
Несколько пачек Антони пододвинул к Семенюте:
– Эти спрячь. Надо отпечатать в Александровске прокламации. А то ведь что может получиться? Оружие привезу, а взять его будет некому… Надо взволновать людей, унавозить почву!.. – Он встал во весь рост и почти декламировал: – Когда люди будут сагитированы, возбуждены, они примут в свои руки и наше черно-красное знамя, и оружие. Мы сотворим здесь то, чего еще никто не смог до нас. Мы построим первую в России коммуну! Гуляйпольскую!
Махно смотрел на Антони с восхищением.
…Через три дня режиссер назревающих жарких спектаклей уехал в Вену. Уехал тихо, без провожающих, якобы к заболевшему брату. На прощание сказал:
– А вы, друзья, продолжайте действовать! Антрактов быть не должно!
Глава одиннадцатая
На станции Гуляйполе, в комнате телеграфиста, где постукивал буквопечатающий аппарат Юза, кроме телеграфиста находились еще двое: пристав Карачан и его помощник, урядник Яким Лепетченко.
– Ну, что там? – нетерпеливо спрашивал пристав у телеграфиста.
Тот не отвечал. Он был всецело занят исправлением механизма, который мял ленту. Оторвав измятый кусок, Карачан подошел поближе к свету, прочитал вслух:
– «…сообщи когда прилетишь к своей ненаглядной птичке»… Тьфу ты, черт! Тут земля под ногами разверзается, а они…
– Осмелюсь доложить, эта барышня – дочь управляющего Екатерининской железной дороги, – с усмешкой пояснил телеграфист. – Сегодня это уже третья юзограмма. И каждую мы с нарочным отправляем в имение Данилевских. Молодому пану.
Пристав издал злобное «кх-гм» и повернулся к темному окну. Там, за окном, бегал луч прожектора, мелькали огни, вздыхали паровозы, суетились люди.
– Из Бердянска «пассажир», – заметил Яким Лепетченко. – Раньше времени… Пойти поглядеть?
– На то жандармы, – ответил Карачан. – Нам своей доли – выше крыши.
Наконец застучал аппарат. Телеграфист радостно повернулся к Карачану:
– Катеринослав… Служебное!..
Пристав нетерпеливо рвал ленту, читал по кускам:
– «…положение губернии весьма беспокойное забастовки Екатеринославе Луганске Мариуполе Александровске имеют место вооруженные грабежи убийства должностных лиц казаки заняты наведением порядка выделить вам сил охраны возможности нет напоминаю состояние вашего сельского уезда довольно спокойное грабежами бандитизмом можете справиться своими силами если соответствуете должности… завтра губернии вводится особое положение… помощник губернатора Рылеев…»
– От так! Дослужился! – Карачан скомкал ленту, но, опомнившись, положил ее в карман, повторил с сарказмом: – «Если соответствуете должности».
Затем он долго смотрел на Лепетченко, как бы оценивая своего помощника. Лицо у того было безмятежное, спокойное, словно все происходившее вокруг к нему никоим образом не относилось.
– Это и тебя касаемо. С грабежами и бандитизмом предлагають справляться своими силами! А кого ты поймал? Кого взяв на подозрение? – набросился Карачан на Лепетченко. – У нас под носом орудують! Похоже, недоделки якие-то. А мы…
Яким, немолодой уже урядник, не зная, что ответить, вытянулся «во фрунт», ел глазами начальство.
– Спать не будете! Бегать будете, як петух за курицей, – продолжал злиться Карачан. – Но грабителей найдете! – И ядовито добавил: – «Если соответствуете должности»!
В тот же вечер Яким провел душеспасительную беседу с сыновьями.
– В селе шо творится! Граблять, убивають! Вы ж день и ночь гуляете. Може, шось бачилы? Чи слыхали? Так докладайте батьку, сынки! Батьку! Бо вин вам на хлеб заробляе!
Сыновья стояли навытяжку. Но их лица были непроницаемы.
Хата у урядника бедная, как и иные крестьянские хаты.
– Мовчите?
– Так ничого такого, тату, не бачилы, – тихо сказал Сашко.
– И не слыхали, – добавил Иван.
– Выгонят меня с работы – з торбами по свету пидем. И вы, и я с вамы. Милостыню просыть.
– Та шо ты такое говорыш! – испуганно закрестилась мать.
– Говорю те, шо знаю. – Лепетченко сел за стол, прикрыв лицо руками. – Ще на памяти, як коротконоги японци весь наш флот позорно потопылы. Тепер нова напасть: Москва против царя пиднялась. И Одесса… Все надиявся, шо до нас це не дотянется. Дотянулось! – Он повернулся лицом к иконе, бухнулся перед нею на колени: – Господи! Дай нам сил…
– И вы, диты! И вы! – обратилась к сыновьям мать. – Рядом з батьком!