Семенюта шевелил губами, словно пробовал идею на вкус.
– Ай да Шмерко, ай да еврейская голова! – наконец одобрительно произнес он.
– А хто сказав, шо суда не буде? – спросил Тимош Лашкевич.
– Ну как же! Свидетелив-то нету! – отстаивал свое Хшива.
– Зато бумага есть! По бумаги засудять!
– У Тимоша тоже логика, – согласился Семенюта. – От насчет пристава, тут Шмерко, пожалуй, правильно думает. Карачана все равно давно надо было убирать, тут вопросов нема. А на дядька Гната Пасько у меня рука не поднимется. Простой селянин, да еще и детей полдюжины.
– Ну, а полицая Бычка? – спросил Шаровский и горячо добавил: – Я б його самолично…
– Бычок без году недиля в полицаях ходит. Раньше у Кернера в столярке работал, – пояснил Семенюта. – Ни рыба ни мясо. Крика много, а вредности мало…
– Приехали! – разочарованно выдохнул Хшива.
– Подумалы – приехали, – заключил Семенюта. – Тут все не так просто. Поубывать свидетелей – не фокус. А шо дальше? В суде сразу ж додумаються до того ж, шо и мы. Они не дурнее нас… Не, не будем спешыть. От днями возвернеться Антони, с ним будем совет держать. Он грамотнее нас, может, что-то дельное и подскажет.
Глава тринадцатая
А спустя три дня, солнечным вечером, они ждали на станции поезда. Стояли в сторонке, все той же кучкой. Гуляйпольцев на станции всегда было много: кто приходил сюда подзаработать грузчиками или носильщиками, а то и просто так, на поезда посмотреть, на приезжих и отъезжающих. Так что компания гуляйпольских хлопцев здесь никаких подозрений ни у кого не пробуждала. Выделялся среди них своим богатырским ростом Петро Шаровский. Видимо, на него как на носильщика была главная надежда.
Пыхтя, окутываясь паром, локомотив втащил на станцию состав. И сразу все, кто был на перроне, разом забегали. Лишь ватага во главе с Семенютой осталась на месте.
– Якый вагон? – спросил Федос.
– Вон тот, красивый! – указал Семенюта на сине-желтый вагон класса «микст» с неизменными торжественными орлами под окнами и с надписями «Первая Екатерининская железная дорога». Такой красавец вагон был единственным на всей дороге и постоянно находился в пути: либо катился из Бердянска в Вену, либо, наоборот, возвращался из Вены в Бердянск, богатеющий с каждым годом азовский порт.
Из сине-желтого вагона неторопливо стали выходить пассажиры…
Осторожно, поддерживаемый проводником, по ступенькам спустился представительный толстяк, с ним супруга в дорожной шляпке, с собачкой на руках…
Лихо соскочил с подножки пожилой военный с длинной, не по росту, саблей на боку. Этот, надо думать, прибыл в командировку или на короткую побывку домой.
Неуклюже, бочком, осторожно ступая, слез усатенький джентльмен в котелке…
Седобородый вальяжный господин с саквояжиком, в дорожном плаще с бархатными отворотами, с сигарой во рту, оглядел платформу, ни на ком не задерживая глаз. По виду крупный промышленник, владелец завода или даже нескольких. Его проводник особенно почтительно взял под локоток. И было зачем: серебром блеснула рублевая монета, переходя из руки в руку.
Парни растерянно переглядывались: Антони не было.
Вот спустились на перрон дама с горничной… Священник… Еще две дамы… И все. И больше никого. Остальные, видно, ехали до Бердянска.
– Може, вагон перепуталы… чи случилось шось? – шепотом спросил Федос у Семенюты.
Семенюта не ответил. Он тоже был взволнован, но старался не подавать виду.
Промышленник между тем направился к багажному вагону, откуда поездные носильщики в форменных фартуках, с бляхами на груди, уже выносили несколько тяжелых, заграничной работы заводских ящиков с крупными надписями по-немецки и по-русски: «Обращаться с осторожностью», «Мануфактурное производство заводов “Зингер”». Вокзальный жандарм в кепи на французский манер, украшенном отливающим на закатном солнце орлом, бросил взгляд на господина, на ящики и проследовал мимо.
А господин с сигарой как будто только сейчас заметил компанию подростков.
– Эй, огольцы! – басовито крикнул он. – Кто хочет заработать?
– Я поторгуюсь, – предложил Федос. – А вы пидождить пока там, под тополями.
– Эх! – раздосадованно сбил картуз набок Семенюта. – Ладно. Иди.
Федос тут же оказался возле господина.
– Ящички пиднесты? – спросил он, примеряясь к грузу. – Три… пять… шисть ящикив? Три рубли-с.
– У вас, однако, и цены!
– Це ще й дешево.
– Три рубля! Надо же!
– Но-но, дядя! Попридержи коня! – уже начал сердиться Федос.
– Грабитель! Капиталист! – Господин рассмеялся, приблизился к пареньку и негромко, но уже знакомым голосом приказал: – Зови хлопцев, Федос! Да побыстрее!
Федос даже рот открыл от изумления. Но постарался скрыть радость, коротко, в два пальца, свистнул.
– Дурной, чи шо? – рассердился Семенюта и не тронулся с места.
– Та то ж Антони! – толкнул его в бок сообразительный Шмерко. – Багаж приехал!
…Хлопцы, как муравьи, облепили ящики, весело потащили их за палисадник, к пристанционной площади. Рослые Шаровский и Щусь несли каждый по ящику. Тощенький Тимош Лашкевич еле ковылял с саквояжиком, который тоже, видать, был нелегок. Семенюта шел сзади, покрикивая на хлопцев, как артельщик.
На площади их ждали две телеги. Свалив груз в кузова, они уселись сами…
И лишь вдали от станции господин наконец избавился от бороды, усов, сбил пудру с «посеребренных сединой» волос – и стал Вольдемаром Антони. Обнялся с Семенютой, с Федосом, приветливо махнул рукой остальным.
– Ну, рассказывайте, что у нас тут творится?
– Махно арестован, – сообщил главную новость Семенюта. – Допрашивают крепко. Молчит.
Тень пробежала по лицу Антони:
– В Александровске?.. Там мастера.
Еще засветло они добрались до хутора Тернового, состоявшего из одной-единственной крытой соломой хаты, клуни и обнесенного лозовым плетнем гусятника. Здесь хозяйничал, как в отдельном государстве, селянин Трохим Бойко. Ящики занесли в клуню, Федос нетерпеливо сбил крышку с одного из них.
– Только осторожно! – предупредил Антони.
Под слоем промасленной бумаги и картона оказались черные, похожие на консервные банки, цилиндры с длинными деревянными ручками.
– Бомбы, – пояснил Антони. – Новейшие. Германское изобретение. Капсюльные…
Он открыл саквояж, извлек оттуда одну из деревянных коробок с изображением сигары, где, как оказалось, лежали рядком, каждый в своем гнездышке, поблескивающие медной желтизной запалы.
– Без этих штучек бомба не взорвется. Ввинчиваешь в бомбу. Дергаешь за шнурок и кидаешь куда надо. Через четыре секунды… шенерфиндунг! – ввернул немецкое словцо Вольдемар.
Федос, взяв гранату за длинную деревянную рукоять, взвесил ее на руке.
– Таку заразу я шагов на сто кыну, – сказал он.
Пооткрывали и другие ящики. Там было иное оружие. Все в смазке.
– Карабины «манлихер»… Пистолеты «манлихер»… – перечислял Вольдемар.
– И як это все удалось достать? – восторгался Семенюта.
Антони улыбался. Он любил такие моменты, когда оказывался в центре внимания.
– По правде говоря, там, за кордоном, даже рады заработать на нашей революции. Провезти сложно, а достать – не очень… Давайте очищать смазку! В дороге я раз десять «смазывал».
– Не побоялысь открывать ящики? – изумился Шаровский.
– В переносном смысле. Австрийскую пограничную стражу «смазывал», потом российскую, таможню одну, таможню другую, кондукторов, грузчиков, даже шпика одного, уж очень он интересовался, что в ящиках. Правда, того я по-другому «смазал»: турнул с поезда.
Вольдемару ответили дружным смехом.
– Трохим! – приоткрыв дверь клуни, позвал Семенюта. – Давай какие-небудь тряпки! – И в радостном волнении потер руки. – Добро! От эт-то добро! Тепер раздать бы его в надежные руки.
– Так в чем же дело? – спросил Антони.
– Ну, не тут же будем роздавать. Перевезем в Туркменовку. Хутор большой, и народ там дружный. Сагитированный, «злой». Земли хотят! В случай чого – не выдадут… И Трохим пускай живет спокойно. Будет у нас как эта… как конспиративна квартира.
Скрипели возы. Когда в сумерках они подъезжали к хутору Туркменовка, лошади, почуяв жилье, заржали, подняли лай собаки.
В сарае при свете «летучей мыши» Семенюта и Федос стали раздавать оружие селянам.
– Нам в Межиричи хоть штук десять ружжов надо б, – попросил сивоусый селянин. – И ще чогось. Може, револьверт?..
– Хватит и шести карабинов, – отрезал Семенюта. – Другим не достанется.
– Так мы тильки для ученых… котори солдатчину пройшлы, – не унимался сивоусый.
Его оттеснил малорослый, с задубевшим лицом пахарь:
– Нам в Святодуховку с пяток гвинтовок. У нас пан злющий. Його просто так не выкурыш.
– Выкуривать, земляк, не годится, – возразил тощий мужичок в очках. – В России, говорят, жгуть усадьбы. То по глупости. Нам так не надо. Скот, анбары, машинерия всяка, ну, там, лобогрейки, к примеру, веялки… Сгинет в огне добро. А оно ж нам потом, после панов, сгодится.
– Согласный, – вступил в разговор еще один крестьянин. У него из-за плеча выглядывали стволы трех только что полученных карабинов. – Все палыть не будем. Но одну-другу усадьбу надо, шоб, значится, паны напужалысь и розбиглысь, як тараканы.
– Одну-другу, це – конечно…
Руки тянулись к тускло поблескивающему смертоносному металлу. Заскорузлые, кривые, как клешни, пальцы с черными ногтями принимали оружие. Звякали затворы – проверяли на исправность.
– И мени запышы одну! – попросил хуторянин. – Я из Сеножаровки!
– «Запиши»! – передразнил его Семенюта. – Тебе тут шо, бухгалтерия? Тут все тайком. Без бумаг.
– Ну, если без бумаг, тоди давай две… Сын з армии от-от прийде.
Возле клуни Федос остановил какого-то селянина, который держал в охапке несколько гранат.
– Стой! Ты хоть знаешь, як цю бомбу кидать?
– Та чого там! Пояснылы! Шплинтык вытянуть, за мотузочку смыкнуть – и кыдай!..