Распахнулась дверь, и в хату ввалился Каретник:
– Сыдыте? Дозоры не выставылы? А воны нас уже окружылы.
– Хто?
– Полиция, солдаты.
Семенюта бросился к окну, приподнял занавеску. И тут же над его головой разлетелось стекло, с потолка посыпалась глина. Отпрянув от окна, он спросил у Каретника:
– Сколько их там?
– Багато. Чоловик тридцать. Може, больше.
Вдребезги разбилось еще одно стекло. Пуля с мягким стуком впилась в противоположную стену.
– Гаси лампу! – прошипел Федос Нестору.
– Не спешы! – ответил Нестор. – Посвиты сюда!
Он бросился к комоду, отодвинул его и склонился над схроном. Высветил лампой аккуратно уложенные ряды гранат.
– Соображаешь! – похвалил его Семенюта и обернулся к друзьям: – Розбырайте, хлопцы, гранаты! Кажется, они сьодня не будут нам лишними.
И он стал извлекать из подпола гранаты, раздавать их.
С бесстрастными лицами хлопцы принимали гранаты. Понимали: боя не избежать.
Еще одна пуля впилась в сволок, едва не задев Щуся.
– Гаси свет!
Темень.
– До окон не приближаться!
Наступила звенящая тишина. Несмело вновь запели на улице сверчки.
Тишину нарушил голос. Говорил новый пристав Лотко:
– Эй, анархисты! Деваться вам некуда. Выходите по одному с поднятыми руками! – Не дождавшись ответа, он добавил: – Кто не сдастся, будет расстрелян как вооруженный бунтовщик! По закону особого положения в губернии!
Махно вставил запал в гранату, сказал в темноту:
– Андрюха, можно, я ему ответ дам. Он тут блызенько, за бузиной. Докыну!
– Ты шо, гранатою?
– Ну!
– Подожди малость! Гранаты нам позднее сгодяться! Когда будем с боем вырываться из этой западни!
– Эй, вы там! Антони, Семенюта, Махно, Щусь!.. – снова обратился к парням офицер. Голос у него был громкий, командный. – Мы вас всех знаем! Выходите! Все равно вам деваться некуда!.. Ну, чего молчите?
– Думаем! – громко ответил офицеру Семенюта и обернулся к товарищам: – Гранаты у каждого? Вставьте запалы! Соберитесь коло окон, по два, по три. И по моей команде: через двери, окна. Сперва – гранаты! И – вперед! Хто живый останется, встренемся в Марусиной балке!..
И началось.
Грохот разорвавшихся гранат накрыл садок, огород. Хлопцы выпрыгивали на улицу через окна, выскакивали через двери… Поначалу они никого не видели, не встречали никакого сопротивления. Оглушенные и ослепленные неожиданной огневой атакой, солдаты и полицейские искали спасения на земле, за деревьями. А хлопцы уже пересекли запущенный, густо заросший огород. Семенюта и Щусь бежали последними, защищали тылы. Взорвались еще две гранаты, сбивая с деревьев листву, огнем и дымом прикрыв бегство. Хорошо, что гранаты были без тяжелых осколочных «кожухов», из одной тонкой жести. Если кому и попало металлической мелочью в спину или в мягкое место, то в пылу скоротечного боя никто не заметил легкого ранения.
Гурьбой они опрокинули лозовый тын и помчались вниз, к реке.
Солдаты и полицейские наконец пришли в себя. Они поднялись и побежали вслед за парнями.
Семенюта, Махно, еще кто-то, отступая, открыли бешеный огонь из револьверов.
Один из тех, кто преследовал ватагу, упал.
Махно бежал рядом с двумя Лепетченками.
– Сашко, Иван! Мени показалось, вашого батька подстрелылы! – прокричал им Махно.
Братья внезапно остановились.
– Точно! Я тоже слыхав батьков голос, – сказал Сашко, и они оба повернулись, чтобы бежать назад.
– Пидождить! – Нестор швырнул далеко, в сторону покинутого ими огорода, еще одну гранату.
Взрыв на мгновение ослепил их, но Махно разглядел то, что хотел.
– Там он, в траве. Поглядить, чи живой – и назад! Я прыкрыю!
Братья подбежали к неподвижно лежащему в траве телу. В неверном свете лунной ночи они увидели знакомое лицо. Вислые чумацкие усы, погоны с лычками, безвольно раскинутые крестьянские руки, вцепившиеся в землю…
– Тату!.. Тату!.. – теребили они Якима Лепетченко.
Махно увидел, как неподалеку поднялись двое солдат. Выстрелил. Те снова легли в траву. Помирать они тоже не хотели.
Нестор подбежал к братьям, схватил младшего, Ивана, за шиворот:
– Иван, Сашко! Бежим! А то побьют!
– Та батько ж!..
– Ничем уже не поможете! Бежим!
Он тащил их. Наконец братья подчинились ему. Они бежали теперь вместе с Нестором, плача и на ходу вытирая слезы рукавами одинаковых курток.
Перед рассветом они все собрались в густо поросшей гледом и маслиной Марусиной балке. Костер не жгли. Разговаривали вполголоса. Кое-кто морщился от боли. Горели ссадины и порезы от осколков. Кусочки жести приходилось вытаскивать, как занозы.
– Все слыхали, шо тот полицай кричал: «Семенюта, Махно, Щусь…» Выходит, шо кто-то нас предал, – сказал Семенюта. – Шо думаете?
– А шо тут думать! – вздохнул Нестор. – Ясно, шо серед нас объявывся предатель.
– Хто?
– Яка падлюка?
Они оглядывали друг друга с подозрением. Стояла недобрая тишина. Лишь изредка слышалась тоскливая перекличка ночных птиц, да из Гуляйполя доносились какие-то команды, выкрики.
Братья Лепетченки стояли чуть в стороне, безучастные к происходящему. Нахохлившись, прижались друг к другу, как две совы.
Федос вытер исцарапанное то ли колючими ветками, то ли осколками гранат лицо.
– Ничого! Докопаемся до предателя! – пригрозил он. – И хай не жде пощады!
– От шо, хлопцы! – решительно сказал Семенюта. – Нема среди нас изменников. Не был бы он с нами, не стал бы жизнью рисковать… Так шо вы эти разговоры выбросьте из головы. Все мы тут браты.
– Ну а хто не був з намы? – спросил Щусь.
У всех возникли на памяти имена тех, кто знал об их ватаге. Но никто не решался произнести догадки вслух, уж больно это было страшно. Все понимали, что тут же надо выносить приговор. Но их сердца еще не настолько ожесточились. Они еще были дети. Взрослые дети.
Нестор вспомнил про атамана Серка, про их не такой уж и давний спор со Щусем у костра, правильно или неправильно поступил запорожский атаман, расправившись с теми своими земляками, кто решил остаться в турецком плену. Был он на стороне атамана. Но тоже промолчал.
Все молчали, соглашаясь со словами Андрея Семенюты. И он продолжил:
– Ясно одно: в село нам возвертаться нельзя. Схватят.
– А куды ж? – спросил Лашкевич. – Дома хозяйство, робота…
– Роботу в тюрьме дадут, – усмехнулся Хшива. – Чи сушиться подвесят.
Шутку не поддержали.
И тут в разговор вклинились до поры молчавшие братья Лепетченки.
– Хлопци! Вы нас простить, но нам надо в село! – решительно заявил Иван.
– Да вы шо! – удивился Федос.
– Батька надо поховать, – угрюмо поддержал брата Сашко.
– Арестують вас. Не успиете й додому дойты.
– По-людски надо поховать… – Братья не слушали возражений.
– Батько! – продолжал гневно говорить Федос. – Батько ваш полицаем був! Против нас шел! Потому так и выйшло… А вы – з намы! Чи, може, у вас тепер якась друга думка?
Братья не отвечали. И вновь воцарилась тяжелая, недобрая тишина.
– Надо отпустыть их, хлопци, – неожиданно вмешался Нестор. – То – батько!
Коротко сказал Нестор, но веско. Даже неукротимый Федос не знал, что возразить.
– Идить, браты, – подвел черту Семенюта.
Братья направились туда, где светились огоньки. Утренние сумерки быстро поглотили их худенькие фигурки.
Все молчали, прислушиваясь к удаляющимся шагам.
– Ну а все-таки? Если их возьмут? – не унимался Федос. – Та одлуплять добряче. Все росскажуть!
– Шо – «все»? Ничего они знать про нас не будут, – сказал Семенюта, когда и братьев уже не стало видно, и шаги их стихли. – Потому шо разойдемся мы хто куда! Хто – до родичей, хто – до друзей… Надо чуток переждать. Но пока мы на воле, пока мы живы, есть у нас впереди светла надежда!
…Степь. Простор. Легкий ветерок играл высокими травами.
Они косили отаву неподалеку от затерявшегося в степи маленького хуторка – одноглазый Омельян и его малорослый брат Нестор.
Косы равномерно, с характерным звуком съедали одну полоску травы за другой. Впереди шел сутуловатый длиннорукий Омельян. Нестор старался двигаться с ним «в один мах». Пот стекал по его лицу.
– Гляды, пятку не подрежь! – с опаской предупредил Омельян.
– Ничого. Для равновесия буде: без левого глаза и без правой пятки!.. – пошутил Нестор. Дышал он тяжело. Но коса его двигалась равномерно, и он не отставал от Омельяна.
Еще раз покосившись на младшего брата, Омельян скомандовал:
– Перекур!
– Давай ще малость!
– Остынь!.. – Омельян посмотрел на Нестора, который вытер тряпицей с лица пот. – Отвык ты от селянского труда. Други теперь у тебе дела…
Нестор молчал.
Омельян достал мантачку, стал острить косу, поглядывая на отдыхающего Нестора.
– Красота яка! Як в раю! – Нестор задумался: – Если есть на свете той рай.
– Согласный, – сказал Омельян и после длинной паузы продолжил: – Бросыв бы ты, братушка, свои военни забавы. Вже и в тюрьми из-за них побував!.. А тут… – Он обвел взглядом степь. – Тут – воля, красота, работа. Пока мени помогав бы. А там ще земелькы прикупылы б… чи в аренду… Оженывся б, як я. Диточкы пишлы б. – Мечтательно улыбнулся: – Хорошее дело!..
Изуродованное, худое лицо Омельяна казалось в эту минуту красивым, благодушным и застенчивым.
– А шо ты нам россказував про революцию, Омеля? – спросил Нестор. – До чого сам нас призывав?
Старший брат помрачнел, замкнулся.
– Ну, було… – неохотно ответил он. – А сейчас я крепко подумав – и все перевернулось. Та й женатый я, деточок на ноги ставыть надо. Така наша жисть селянска!
– Хиба це жисть? – зло оборвал его Нестор. – Сильно ты обогатывся? Все гроши за аренду цого пятачка земли отдаешь. А впереди шо? Работа, работа, работа и… убогость. А у детей твоих? А у внуков, если будуть?.. Так устроена наша жисть, шо у одних – все, а у других – ничого. Чого так устроено: одни свет бачуть, а други – тилькы темноту? Як по-твоему, це справедлыво?