Позже Нестору тоже поведали эту легенду, и он твердо уверовал, что именно в той башне, где томился он, когда-то держали Пугачева. И даже возгордился. Все же – имя Пугачева, кумира!..
«Будьте свободны, как звери степные…»
Несколько дней надзиратель к нему не приходил; видимо, такое указание дало начальство. Потом стал появляться, и Нестор его уже ждал. Очень хотелось увидеть живого человека, услышать два-три слова и убедиться, что его не замуровали в этой каменной могиле.
…Издалека доносился звон ключей. Это по округлой железной лестнице, освещенной лишь слабым светом из узких окон-бойниц, спускался надзиратель.
Махно приоткрывал глаза, но тут же смыкал веки. Войдет ли он к нему? Или пройдет мимо?..
Седоусый надзиратель на этот раз открыл его «кормушку». Просунул в камеру кружку с водой и кусок черного хлеба:
– Эй, возьми обед!
Нестор не шевелился.
– Слышь? Бери! Больше ничего не будет до завтрего!
Не дождавшись ответа, седоусый открыл тяжелую дверь, выкованную, должно быть, еще тогда, при строительстве замка. Вначале он вглядывался в густые сумерки. Заметил сжавшуюся на топчане фигуру. Подошел вплотную, потряс Нестора за плечо:
– Живой?
– Сколько я тут? – спросил Махно через силу.
– Не велено… Сколько положено, столько и отбудешь.
– А сколько положено?
– Не велено… Поешь!
Надзиратель положил рядом с подогнутыми коленками Нестора кусок хлеба.
– Дай воды.
Звеня железом, Махно приподнялся. Попил из кружки, которую поддерживал седоусый. Потом снова опустился на доски.
Надзиратель вышел. Сказал в «кормушку»:
– Слышь, хлеба хоть съешь… Подохнешь! – И милостиво обронил: – Семь ден ты здесь. А сколько еще будешь, про то только начальствие ведает.
От неловкого толчка скованной железом ноги Нестора хлеб упал с топчана. И его тут же подхватили крысы. Раздался радостный писк, возня…
А над красной кирпичной башней, над замком, творением великого Казакова, плыли облака. И, должно быть, не верилось людям, проходившим мимо тюрьмы по залитым солнцем дощатым тротуарам, что совсем рядом царят мрак, сырость и холод.
Двое надзирателей в сопровождении стражников тащили Махно по витой лестнице, с трудом одолевая ее крутизну.
– Махонький, одна кожа да кости, а живучий, – сказал надзиратель. Это был тот самый Квазимода, которого ударил Махно.
– Кости в ем много, потому и живучий, – объяснил приятель. – Кости да жилы, тем люди и живы…
Голова Махно свисала и раскачивалась. Позвякивало железо кандалов. Нестор был без сознания.
– И крысы не поели… Везучий, – продолжил Квазимода.
– Бешеные, они все двужильные. Я приметил, – сказал второй. – У их девять жизней, як у кошки.
– Сколько б у этого жизней ни было, а не жилец… Как его подымали, он кровью харкал.
– На все Божья воля…
В башне голоса раздавались гулко. Старая железная лестница отвечала на шаги дребезжанием.
Одна тюрьма, но какая разная жизнь!
…Камера, где сидели анархисты, тем, кто побывал в карцере, показалась бы уютной комнатой. Да что там комнатой! Хоромами! Скатерки на столе, кружки с чаем, коробка коркуновского печенья. И всюду книги, бумаги, рукописи…
– Этого юнца Махно перевели в лазарет. – Аршинов торопливыми шагами мерил просторную камеру. – Говорят, его состояние безнадежное.
– Жаль, интересный малый! – отозвался Сольский.
– Интересный, – согласился Аршинов. – Не анархист еще, но стойкости в нем больше, чем во всех нас… Помочь бы парню!
– Как?
– Адвоката бы!
– Легко сказать! Адвокат – это большие деньги, – откликнулся Сольский.
– Ваш папенька-банкир, Зяма, мог бы выделить небольшую сумму на благотворительность! Глядишь, в будущем ему это зачлось бы! Убедите его, а?.. Вы же умеете так красиво говорить!
И вскоре к постели больного Махно пришел человек в щеголеватом белоснежном халате с бюварчиком в руках. Санитар нес следом чернильницу с ручкой.
Маленький тюремный лазарет, хоть и подавлял низкими сводами и зарешеченными окнами, но все же здесь были чистота, белое белье (застиранное, в ржавых пятнах, но по происхождению белое), аккуратные кровати с бирочками.
Арестанты-больные бродили в кальсонах и длинных рубахах с завязками. Тоже белых. Даже санитары – в белых халатах. Только грубые сапоги выдавали в них надзирателей.
Махно, не в силах оторваться от подушки, скосил глаза на лакированные штиблеты посетителя, стрелочки брюк, отметил и выглядывавшие из коротких рукавов халата манжеты с золотыми запонками. Но особенно его поразил санитар с чернильницей.
Человек присел на табуретку и внимательно посмотрел на Махно. Незнакомец был длиннолиц, носат, его черные глаза буравили Нестора.
– А вы – не доктор, – сказал Махно. И подумал: «Видать, допрос сымать пришел. Може, прокурор?»
– Верно. Я не доктор…
Нестор ожидал какого-то подвоха, ловушки. Взгляд его был презрителен.
– Подайте плювательныцю!..
Посетитель, брезгливо морщась, двумя пальцами извлек из-под кровати белую фаянсовую плевательницу. Махно откашлялся кровавой слизью. На его руке, придерживавшей посудину, был виден круговой язвенный след от кандалов.
– Постеснялся бы! – проворчал санитар. – Нашел, когда харкать!
Нестор бросил на санитара ненавидящий взгляд и откинулся на подушку.
Посетитель, поставив плевательницу на место, вытер пальцы о полы халата, а затем, достав из кармана бутылочку с молочно-белой жидкостью, смочил руки. Блеснула бриллиантовая запонка. Запахло какой-то дезинфекцией.
– Позвольте представиться, – спокойно сказал гость. – Я – правозаступник. Иными словами, адвокат. Товарищ председателя городской палаты присяжных поверенных Лазарь Маркович Винавер… Представляю также политический Красный Крест.
И так как Махно, глядя на гостя, ничего не отвечал, Винавер продолжил:
– Мы составим акт о вашем заболевании чахоткой, которое вы получили в тюрьме вследствие дурного обращения и побоев. Потребуем надлежащего ухода, прогулок, улучшенного питания, хороших врачей и лекарств.
– Адвокат, говорыте? – скривился Нестор. – А де ж мне на адвоката гроши взять?
– Об этом не беспокойтесь. Вы получите также личные, а не тюремные, через решетку, свидания с близкими…
Махно печально усмехнулся:
– Далеко мои блызьки.
– В любом случае, вы пробудете в больнице до полного выздоровления. Поймите, у вас чахотка в острой стадии. Эта болезнь может свести в могилу за три-четыре месяца. Или раньше.
– А-а, все равно: вечна каторга! Чи на цьому свете – в тюрьми, чи на тому – в аду. Яка разница?
Винавер, открыв бювар, просматривал бумаги. Санитар услужливо протянул ручку со стальным пером.
– «Вечная каторга…» – негромко говорил Винавер, занятый бумагами. – Я что-то не знаю ничего вечного… У всего в мире есть свой срок существования. Даже у солнца, которое, увы, однажды должно будет погаснуть… Ну-с, запишем ваши просьбы, пожелания…
– А просьба у мене одна, – сказал Нестор. – Хай вернут меня в пяту камеру… до политическых!..
Во дворе тюремной больницы деревья, над ними облака, а у самых облаков пронзают воздух юркие стрижи. Почти свобода, если не обращать внимания на высоченный забор и стоящих у забора санитаров в сапогах.
Махно наблюдал вольное движение облаков, плывущих к какой-то дальней цели, любовался на росчерки стрижей, слушал шелест листвы. Жизнь! Жизнь!
Глава двадцать вторая
В сопровождении надзирателя Махно встал на пороге пятой камеры. На него с радостью смотрели Аршинов, Шомпер, Сольский, Трунов.
– С возвращением! – приветствовал Аршинов. Он обернулся к надзирателю: – Михалыч, когда обед из трактира принесут?..
– Петро уже пошел, господа, – отозвался Михалыч. – С минуты на минуту-с!..
И верно, вскоре на столе уже стояла посудина с густым, дышавшим паром борщом, миски. Аршинов разливал половником.
– Ни, чужого не буду, – отказался Махно.
– Будете! – сказал Аршинов.
– У нас тут коммуния. Все подчиняются железному закону камеры, – объяснил Сольский.
– Так за обед же гроши плачени, – не сдавался Нестор. – А у мене в кармани блоха на аркани. И то: тюремна блоха.
Все заулыбались.
– А вы не изменились, – заметил Аршинов. – Это хорошо… Нестор Иванович! – И нарочито сердито добавил: – А как насчет духовной пищи? Умственной? Учиться будете?
– Потому и вернувся, – ответил Нестор. – Ще тоди побачив, вы – люды учени, подумав, може, чему-то от вас и выучусь.
– Но учтите, требовать будем строго. Русский язык, литература, письмо – в первую очередь. Ну и арифметика, география, история…
– А политика? Мени в политыци надо розибраться. Шоб не путаться.
– И политика. Это естественно. Каждый день и всерьез. Анархизм, к которому вас тянет стихийно, это, юноша, не романтика, не слова, а наука…
– Я как естественник могу обеспечить математику, физику… э-э… точные дисциплины, – сказал Трунов.
– Тилькы ж вы требуйте! Хочь линейкой бейте, як нас гуляйпольский поп Дмытро былы… если шо не вывчу, – попросил Нестор. – Буду грызты вашу панску науку, як крыса сало. Мы з братамы рослы, як эти… як горобци в навози… звыняйте! А способность до учения у мене була. Поп Дмытро говорылы. И наш Антони!
– Ну и хорошо. И ладно, – улыбнулся Аршинов. – Вот Зиновий Евсеевич будет учить вас русскому языку и литературе.
– Русскому? – удивленно переспросил Махно.
– Представьте себе! – улыбнулся Сольский. – Еврей – и кандидат русской словесности. Такие вот чудеса!
Теперь уже вместе со всеми засмеялся и Нестор.
Время летело над Бутырским замком… дни, месяцы, годы. Легкие снежинки мелькали за решеткой окна или пригоршнями сыпал дождь…
Под руками у Нестора всегда были книги, горы книг. Он читал их запоем. Особенно ему понравились газеты. Дни в тюрьме тянулись уныло и однообразно. А за стенами клокотала жизнь. И ее отголоски, каждый день новые, отражались на газетных страницах. Прочитаешь какую-то заметку, потом прикроешь глаза, и можешь явственно представить, как это было.