Когда дядя, родной брат отца Павел Александрович, командовавший Гвардейским корпусом, долгое время бывший безутешным вдовцом, уехал за рубеж с одной из таких женщин с намерением тайно обвенчаться в какой-нибудь захолустной православной церкви, для предотвращения этого недостойного брака задействовали почти весь штат лучших резидентов. Сыщики и глубоко законспирированные в зарубежье агенты бросили государственные дела, забыли о террористах… И все равно не углядели за влюбленной парой!
Детей дядюшки от первого брака, мальчика и девочку, отдали на воспитание Сергею Александровичу, тому самому, которого через несколько лет взорвет Каляев. Несмотря на то что этот дядюшка, московский генерал-губернатор, отличался теми же наклонностями, что и герцог Ольденбургский.
Император понадеялся на то, что детей воспитает в надлежащем духе жена генерал-губернатора, великая княгиня Елизавета Федоровна, родная сестра императрицы, женщина набожная, благотворительница. Увы, много позднее Николай Второй узнает, что мальчик Дима, великий князь Дмитрий Павлович, пойдет по стопам «воспитателя».
Учудил и родной брат самодержца Михаил: тайно, в Вене, обвенчался с разведенной женой некоего капитана Вульферта. Пришлось выслать его в Лондон.
Распадался, распадался дом накануне своего славного трехсотлетия! Лишь он, император, являл собой пример стойкости. Была, правда, и у него некогда любовница: как же без этого! Известная балерина, капризная красавица. Ей поставили особняк в лучшем районе столицы, обеспечили, задарили, чтобы благородно прервать отношения после законного брака с настоящей принцессой из славной земли Гессен-Дармштадт, по крещении ставшей Александрой Федоровной. К несчастью, «голубая кровь» принцессы несла в себе страшную для наследников мужского пола болезнь – гемофилию, но об этом императору не сказали, а он и не задумывался, здорова ли будущая жена. Не наводить же справки через агентов: неприлично.
Соблюдение приличий – вот что было главным для императора. Так родилась трагедия – и его семьи, и всей России. Так предопределилось и появление Распутина.
Но того, что случится с Россией, тогда Николай Второй предвидеть не мог.
После подавления бунта в Севастополе и ареста Шмидта, после разгрома баррикад в Москве преданными семеновцами волнения как будто пошли на убыль. Снова задымили трубы заводов, страна встала на путь ускоренного экономического развития. Правда, пришлось взять новые займы у французских республиканцев, у правительства, куда уже пробрались злорадствующие социалисты, выслушивать на встречах «Марсельезу» с ее призывом сбросить ненавистных тиранов…
Но унижение стоило того. Промышленники зашевелились, а рабочие были довольны немалыми прибавками жалованья и сокращением трудового дня.
Однако первое же заседание только что избранной Государственной думы, нового российского парламента, преподнесло сюрприз: несусветную пустопорожнюю ругань в адрес Романовых и правительства, призывы «скинуть!». Говоруны дорвались до трибуны, их слава стала затмевать славу террористов.
Не оставалось ничего другого, как разогнать Думу. Избрать новую. Впрочем, такую же. Газеты, почувствовав волю, с явным удовольствием печатали вольнодумные речи депутатов. Тиражи выросли мгновенно. Читать газеты стали даже на селе. На сходках.
Промышленность развивалась. А село не переставало бунтовать.
Крестьянство – не шутка. Пять шестых населения. Океан. Правительство растерялось, да и Романовы тоже. Император искал человека, который мог бы навести порядок, на которого можно опереться, коль сам не дюж.
И такой человек нашелся. Один на всю Россию. Бывший ковенский, а потом саратовский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин, отличавшийся большим и твердым умом, исключительной смелостью. Во время крестьянских возмущений он выходил прямо к толпе, не однажды смотрел в дуло револьвера и своей решимостью укрощал отчаянных бунтарей. В губернии приказал: «Не стрелять». Погасил пламя без жертв. А жандармского полковника за то, что тот вопреки предупреждениям не шевельнул и пальцем, чтобы предотвратить покушение на воинского начальника Сахарова (генерал был убит наповал), за шиворот выбросил из присутственного здания.
Столыпин отважился заявить, что он не против уничтожения больших имений в Центральной России и Поволжье, так как они не дают никаких доходов, товарного продукта и их хозяева давно ведут паразитический образ жизни, мирясь с низкими урожаями. Крестьянам же обещал землю и деньги на переезд в богатую угодьями Сибирь, на первое время освобождение от налогов. Ему поверили.
Разумеется, Петр Аркадьевич, став министром внутренних дел, а вскоре и премьером (ежели на французский лад), не всегда был мягким, сговорчивым. На юге, в Новороссии, где помещичьи латифундии приносили значительную прибыль, можно сказать, кормили страну, карательные войска, если им оказывали вооруженное сопротивление, расправлялись с бунтовщиками на месте. Там, где анархисты успели раздать крестьянам оружие и подбить их на поджоги и погромы, казаки и пехотные части, оставшиеся верными присяге, не церемонились. И пушки подтягивали. С картечными зарядами.
Вскоре вся Россия оказалась в ежовых рукавицах Петра Аркадьевича. Дела арестованных рассматривали военные суды. При подавлении мятежей было убито и повешено 26 тысяч бунтовщиков. Виселицы называли «столыпинскими галстуками». Еще больше было приговорено к каторге.
Впрочем, революционеры отвечали не менее грозными карами. Одной из первых в качестве отмщения была казнь генерала Мина, командира лейб-гвардии Семеновского полка, подавлявшего восстание в Москве. Миловидная девушка, прогуливаясь по перрону вокзала, выстрелила ему в спину, в упор. Затем убили адмирала Чухнина, который, командуя Черноморским флотом, подавил мятеж Шмидта. Наконец, от пули террориста пал и сам Столыпин, так и не успевший завершить начатые реформы. Его невзлюбили обе императрицы – вдовствующая и настоящая – за то, что на его фоне Николай выглядел тряпичной куклой, ряженым на бесчисленных церемониях.
Но экономический взлет в России теперь уже продолжался и без Столыпина. В обществе одни были потрясены свалившимися на них словно с неба деньгами, а другие все отчетливее осознавали пропасть, которая пролегла между ними и свежеиспеченными богачами. Старые, исконные ценности рушились. Новоявленные «ротшильды» напропалую кутили и осваивали пришедший в Европу из Южной Америки страстный танец танго. Жены превращались в кокоток, кокотки – в жен. Параллельно со страшной эпидемией быстрого обогащения шла эпидемия банкротств. Стреляться стало модно, даже без причин. Распутин хозяйничал в кабинете министров, пользуясь исчезновением своего заклятого врага Столыпина. Прокуроры покупались так же легко, как адвокаты. Суды присяжных оправдывали убийц и бандитов.
Никто толком не понимал, что происходит, и поневоле возникали разговоры: «Для оздоровления России нужна одна хорошая война». Четвертая Дума наконец-то избавилась от засилья левых болтунов и попала в руки болтунов правых, ставленников буржуазии. Те оказались еще более опасными, рассуждали о предстоящей войне как о деле решенном.
В руководстве страной отсутствовало то, что позднее назовут «политической волей». Глава и идеолог конституционных демократов, кадетов, профессор Милюков всюду толковал о походе на Дарданеллы и овладении Константинополем, выходом в Средиземное море. Никто и не предполагал, что оставшаяся без проливов и без столицы (в те годы Константинополя) Турция превратится в пороховую бочку, на которой потом придется сидеть России.
Немногочисленные последователи Столыпина возражали, что надо любой ценой держаться мирного пути и развиваться, наращивать экономическую мощь. Тогда Турция сама собой попадет в подчинение России, привяжется как придаток к ее хозяйству. И проливы будут всегда открыты. Но их не слушали, как не слушали и социал-демократов-большевиков, маленькую, притихшую где-то за границей партию, члены которой говорили о гибельности для царской России новой войны.
Троцкий, образованный и умный, смотрящий далеко вперед, пока еще меньшевик, постоянно споривший с Лениным, в Вене занимался на семинарах у психиатров Фрейда и Адлера, главным образом интересуясь психологией толпы. Он предчувствовал большие движения масс.
Председателем кабинета министров стал человек с гибельной фамилией – Горемыкин. Иван Логгинович был несомненный патриот, но с весьма скудным умом, и не из-за солидного возраста, а из-за природного отсутствия интеллекта и решительности. Кабинет стал подобием Думы: на заседаниях говорили, говорили, говорили, проведение в жизнь принятых решений не проверялось, и о них быстро забывали сами инициаторы.
Военный министр Сухомлинов, замеченный еще Столыпиным и осуществивший ряд важных военных реформ, упивался счастьем с молодой красавицей супругой, отбитой им у своего подчиненного, генерала, командира корпуса. Это было самое важное сражение, выигранное министром. Видимо, пребывая в эйфории от успехов на личном фронте, шестидесятипятилетний Сухомлинов не сомневался и в победном исходе войны с Германией.
Его статья «Мы готовы!» прозвучала как вызов, как провокация. Страна еще только начала крупное военное строительство и перевооружение.
Заводская и сельская Россия – рабочие, инженеры, конструкторы – трудилась вовсю и набирала обороты, готовясь выйти в мировые лидеры. С Каспия шли потоки нефти, которая становилась главным источником энергии. Железные дороги прокладывались с еще большей скоростью. Обновлялись технологии. Россия прорывалась в мощные производители военной техники. Эсминцы типа «Новик», снабженные работающими на нефти паротурбинами, были признаны самыми лучшими и быстрыми в мире, что и подтвердили позже боевые действия. По минному делу флот тоже выходил на первые места. На новых огромных верфях строились современные линкоры, по типу английских дредноутов. Правда, кое-что из точного оборудования, например дальномеры, пока приходилось закупать за рубежом. Половинчатость ощущалась во всем, но то была вдохновляющая половинчатость.