Заключенные переглянулись. Шомпер подпрыгнул:
– Что-то случилось, товарищи! Что-то произошло!
Они стали прислушиваться. Из коридора доносились поспешные шаги, громкие выкрики, совсем не похожие на тюремные команды и указания…
– Стучите соседям, Петр Андреевич! – попросил Сольский. – Может, у них какие-то вести?
Аршинов, взяв кружку, отстучал ею в кирпичную стену вопрос. И вскоре раздались слабые ответные удары. Тюремная «азбука Морзе».
– Они тоже ничего не знают…
Нестор не участвовал в этой суете. Уставив глаза в потолок, он беззвучно шевелил губами, словно читал молитву…
Вечером они лежали на койках, не спорили, не читали, лишь переглядывались и чего-то ждали. Замигала под потолком лампочка.
Сольский достал свои часы-луковицу:
– Не вовремя… Рано!
– Определенно что-то случилось, – согласился Шомпер.
Махно по-прежнему смотрел в потолок. Продолжал шевелить губами.
Лампочка погасла. В камере наступила тишина.
– Я не могу больше ждать! Не могу! – закричал Шомпер. Он стал стучать в дверь: – Михалыч! Михалыч!
Но тюрьма как будто вымерла. Лишь откуда-то глухо доносилось пение. И хотя оно было едва слышным, угадывались отдельные слова и мотив, похожий на «Интернационал»…
– Большевистская камера поет. Черт, и свечи кончились… Я с ума сойду!
– Успокойтесь, Изя, – сказал Аршинов. – Лежите, думайте!
– Я устал думать! Мне надоело думать! Нестор, а вы почему молчите? У вас здоровый крестьянский ум. Скажите же что-нибудь!
Ответом было молчание. Только «Интернационал» продолжали распевать вдалеке.
– Заметьте, их никто не обрывает! – встревоженно промолвил Сольский. – Всенощная… Псалом о сотворении мира по Карлу Марксу…
– А я, товарищи, стихи сочинил, – вдруг тихо и словно бы удивляясь себе, сказал Нестор. Видимо, ожидание чего-то необычного побудило его на это признание.
– Прочитайте! – попросил Аршинов с любопытством.
Нестор долго собирался с духом. Откашлялся, решаясь, и громко начал:
– Восстанемте, братья, и с нами народ,
Под знаменем черным рванемся вперед.
И смело под пулями ринемся в бой:
За веру в коммуну как верный наш строй!
Разрушим все троны и власть капитала,
Сорвем все порфиры златого металла!
Не станем мы чтить их, кровавой борьбой
Ответим тиранам за подлый их строй!
Мы долго страдали под гнетом цепей,
В петле и по тюрьмам, в руках палачей:
Нам время подняться, сплотиться в ряды
Под черное знамя великой борьбы!..
Ну а дальше я еще не все продумал, – смущенно закончил Махно. – Шо-то про солнце, шо светит над всей анархической землей, про счастье для всех, а не для кучки богатеев…
– Прекрасно! Не знаю, как там с точки зрения словесности, но по мысли… Что ж вы раньше молчали, Нестор? – пришел в восторг Шомпер.
– Вполне… – хмыкнул Зяма. – Вот только порфиры, они, знаете ли, не из металла. Это такие багряные одежды монархов.
– Перестаньте, Сольский! – возмутился Шомпер. – Цените народный порыв к революционному творчеству!
– Хорошо, Нестор! Хорошо! – одобрительно пробасил Аршинов.
А в глубине тюремного замка «Интернационал» сменился «Варшавянкой»…
– Я не усну сегодня, – прошептал Шомпер. – Это необыкновенная ночь. Я чувствую: это ночь перед рождеством новой светлой эры!..
…«Бра-атский союз и свобо-ода – вот наш девиз боевой…» – звучало неизвестно где, на каком-то из этажей…
В камере раздались всхлипывания. Аршинов зажег спичку.
Шомпер рыдал, размазывая по щекам слезы.
– Я счастлив, я счастлив, – повторял он.
Вскочили они ни свет ни заря. В коридоре были слышны громкие возбужденные выкрики, топот множества ног, лязг открываемых запоров.
Ждали молча, стараясь скрыть волнение… Михалыч со связкой ключей куда-то исчез, и все же дверь камеры открылась, и в нее ввалилась весьма живописная группа.
Первым вошел взъерошенный поручик в наброшенной на плечи шинели, с большим красным бантом над клапаном френча, за ним – гимназист в сбитом набок синем картузе с серебряными веточками на околыше, тоже с красным бантом. И еще в камеру протиснулись и стали у двери два господина в котелках, мастеровой человек да трое солдат с винтовками, к штыкам которых были привязаны красные банты.
– Граждане новой России! – провозгласил поручик. – Отныне вы не политические заключенные, не бесправные жертвы царизма. Царь свергнут! Комиссия по всеобщей и полной амнистии освобождает вас без всяких условий!..
– Ур-ра! – закричал гимназист. Ошеломленные арестанты нестройно и без воодушевления поддержали его. Все было слишком неожиданно и походило на не до конца отрепетированный спектакль.
Гимназист, чувствуя, что ожидаемый пафос в этой камере отсутствует, громко и с завыванием стал перевирать Пушкина:
– Оковы тяжкие падут, тюрьмы… э-э… все рухнут! И свобода вас встретит с бодростью у входа, а братья меч вам отдадут!..
Он поочередно пожимал руки арестантам. С иными обнимался.
– На свободу, граждане! – призывал поручик. – В светлое будущее!
Потом они шли по коридору, неся связки книг и некоторые свои пожитки. Самая большая стопка книг была у Нестора.
Повсюду в длинном коридоре двери камер были открыты, группа «освободителей» отпирала еще одну. Надзиратель трясущимися руками возился с замком. Рядом с ним наготове стоял тюремный кузнец с тяжелым молотом в руках.
– Ваш благородь, – вполголоса сказал надзиратель поручику, – только предупреждаю: в энтой камере что ни на есть самые отпетые уголовники и всякие фармазоны. Их что, тоже в светлое будущее?
– Во-первых, я не благородие… Нет больше благородий, а я – гражданин поручик, – ответил офицер с бантом. – А во-вторых, выпускай всех. Они тоже жертвы царизма…
– Жертвы неравенства и эксплуатации! – выкрикнул гимназист в открывающуюся дверь камеры. – Пожалуйте на свободу, граждане пролетарии! Ур-ра!..
Первым из камеры появился всклокоченный, небритый, весь покрытый татуировками блатной тип в дырявой тельняшке, следом, озираясь, потянулись остальные, не менее колоритные…
– Ваш контингент! Радуйтесь! – сказал Трунов Шомперу. – Волшебное превращение домушника в домашнего пуделя.
– Не кощунствуйте! – закричал Шомпер. – Ренегат! – И он толкнул своего антагониста связкой книг. – Насмешник! Вам бы лучше оставаться в камере!
– Нет уж, лучше вам! – ответил Трунов и тоже толкнул сокамерника своей связкой. Книги Шомпера рассыпались, и тот, негодуя, схватил идейного противника за грудки:
– Вы… вы… В такую светлую минуту, когда Россия находится…
– …В стадии волшебного превращения в царство свободы… – весело продолжил фразу Трунов.
– Да! Вот именно! И не надо ерничать!
Шомпер повалил Трунова на пол и сам упал вместе с ним. Они катались по полу. Пытались встать.
Проходящие мимо уголовники скалили зубы:
– Зырь, политики книжки не поделили.
– Не книжки. Эти… лозунги. У них лозунги. Я знаю. «Соединяйтесь» и еще чего-то…
Полуголый, расписанный татуировками уголовник крепкими руками, как два мешка, поднял с пола Трунова и Шомпера.
– Айда с нами, политики! – со смехом предложил он. – У нас самый лучший лозунг: «Братва, жратва, гульба!»
Трунов связывал рассыпавшиеся книги.
– Я сам, я сам, – бормотал Шомпер.
Махно мрачно смотрел на происходящее: вот так, в полукомическом виде предстало перед ним освобождение, о котором он столько лет мечтал.
В конце коридора их остановили две барышни в белых косынках с красными крестами:
– Граждане! Граждане! Ну не в таком же виде на улицу! Пройдите вон в ту камеру. Там мы собрали кое-какую одежду!..
Они исчезли за железной дверью. И минут через десять вышли, все в одинаковых серых солдатских шинелях без погон. Но Трунов был в папахе с вырванной кокардой, а Нестор, Сольский, Аршинов и Шомпер – в котелках и шляпах. Из-под шинелей выглядывали полосатые брюки каторжников, за плечами у каждого были солдатские котомки, в которые они уложили книги. В руках по бумажной ярко-красной розе. Подношение демократии. Символ!
Несколько уже переодетых бутырцев оглядывали друг друга, о чем то спорили, смеялись. Высокий сутуловатый заключенный с острой, клинышком, бородкой осмотрелся по сторонам и остановил свой взгляд на Несторе.
– Прошу прощения, брат, они одели всех нас как для цирка, – обратился он к Махно. У незнакомца был низкий грудной голос и неистребимый польский акцент. – Не согласитесь ли поменяться головными уборами? Под вашу шинель вам больше пойдет моя солдатская шапка, чем шляпа..
Нестор поднял на незнакомца глаза. Ему не понравилась эта мягко, иронично высказанная просьба. У этого человека, при интеллигентном обращении и панских манерах, был жесткий и пронзительный взгляд, очень неудобный даже для Нестора, который знал силу своего собственного взгляда и всячески и постоянно воспитывал ее в себе.
– Думаете, моя шляпа вас украсит? – насмешливо спросил Махно.
– Во всяком случае, она гармонирует с пальто.
И Нестор уступил.
– Ну шо ж… носите на здоровье. – Нестор отдал шляпу. Тот в свою очередь надел на Нестора свою шапку. Они пожали друг другу руки, улыбнулись и разошлись.
– Господа! – обратился к бывшим своим сокамерникам Шомпер.
– Ну зачем же так высокопарно: «господа»? – возразил Трунов. – Братва! Нам подсказали вполне, знаете ли, подходящий лозунг: «Братва, жратва, гульба!» Соответствует моменту! «Господа братва!»
– Перестаньте фиглярничать! В такую светлую минуту!.. – устало сказал Исак Матвеевич, нюхая искусственную розу. Вступать в новую перепалку у него уже не было сил.
Глава двадцать пятая
У ворот Бутырки их встречала толпа. Господа в котелках, дамы в шляпках с вуалетками. С красными бантами на груди. С живыми букетами, несколько привядшими на морозце.
Какой-то господин, стоя в автомобиле, эффектно распахнув пальто (тоже с красным бантом на френче), произнес перед освобожденными из тюрьмы и просто зеваками пылкую речь: