– Граждане! Братья! Все, кто был невинной жертвой царизма! Теперь – к вольному, вдохновенному труду! Кто крепок – на защиту свободного Отечества. Родина нуждается в вас! Запись добровольцев – в здании Думы! Глотнув свободы, вы должны поддержать завоевания демократии, освободившей вас!..
– Ур-ра! – прокричал все тот же студент в синем картузе.
Нестор еще дважды сталкивался в толпе с высоким поляком, они улыбались друг другу, и поляк в знак приветствия подносил пальцы к полям выменянной у Нестора шляпы. Но глаза его оставались все такими же пронзительными и холодными.
Откуда было знать Нестору этого каторжника? Ничего не говорили о нем и наставники-анархисты. Он был человеком не их политического круга, они ничего о нем не знали. А между тем поляк уже имел известность в России и слыл в польской социал-демократической организации разоблачителем и ликвидатором предателей и провокаторов. Ещё задолго до Бутырки, во время северной ссылки, он многие месяцы и даже годы, стоя перед зеркалом, вырабатывал пронзительность и сверхчеловеческую силу взгляда.
Эти двое вскоре забудут о мимолетной встрече, но судьбы их не однажды пересекутся. Имя этого поляка было… Феликс Дзержинский.
Нестор толкался в толпе, оглядывался по сторонам. Только теперь он начинал понимать, насколько необычный, невиданный мир окружал его.
Дамы, забравшись в автомобиль, стали бросать в толпу цветы.
– Успеть бы еще к Таганке! – обеспокоенно сказал стоящий в машине оратор и потянул цепочку часов, выглядывавшую из кармашка френча. В руке его, однако, оказалась не золотая луковица Бурэ, а лишь обрывок цепочки. Он ухватил пальцами нагрудный карман под бантом.
– Вот дьяволы! Ни часов, ни портмоне! И когда успели?
Шофер, а точнее, сидевший за рулем господин, в котором угадывался офицер, мрачно изрек:
– Небольшая жертва на алтарь демократии.
Машина тронулась, расчищая себе путь. Невозмутимый шофер в кожаном давил на клаксон.
– Пойдемте, Нестор! – позвал Аршинов.
– Мне на Брянский вокзал, а оттудова додому…
– Как, разве вы не познакомитесь с московскими анархистами? С соратниками? – спросил Шомпер и взглянул на Сольского: – У вас, Зяма, кажется, большая квартира? Может, возьмете Нестора к себе?..
Договорившись с товарищами о скорой встрече, Сольский и Махно пошли по Долгоруковской улице. Шум, крики. Солдаты и студенты тащили упирающегося городового. Лицо его было в крови. Ножны стучали по брусчатке. Саму «селедку» нес студент, он воинственно держал ее над головой, явно побаиваясь этой тяжелой штуки.
Вышло солнце, засверкали маковки на храмах Скорбященского женского монастыря.
– Ну и как вам все это? – спросил Сольский.
– Не знаю… Москва. Я на нее через решетку глядел. Господ много… Мне додому поскорише надо!
– Успеете. Осмотритесь, послушайте… – Сольский вытер вспотевшее лицо. – У вас глаза не болят? – спросил он.
– Болят.
– Это от обилия света. С непривычки. Зайдем?
Они зашли в аптеку под вывеской «Иосиф Мильх. Дипломированный оптик. Очки, пенсне, искусственные глаза».
Человек в белом халате почтительно склонился перед ними. Под стеклом прилавка были разложены оптические принадлежности, включая и немигающие искусственные глаза.
– Гражданин, мы только что из Бутырской тюрьмы, – объяснил Зяма не без гордости. – Глаза в темноте несколько поослабли… яркого света не выносим!
– Понимаю-с… Вам лучше с затемненными стеклами. Извольте подобрать! – Провизор выложил на прилавок несколько пар темных очков.
Зяма извлек из кармана деньги.
– Что вы! – возмутился провизор. – Я не беру денег с людей, пострадавших от царизма. Как можно!
Махно примерил очки перед большим зеркалом. Покачал головой, удивленно сказал:
– Хмм… Я себя с трудом узнав. Считай, девять годов самого себя почти шо и не видел.
Он снимал и вновь надевал очки. Вглядывался в свое лицо. Привыкал к нему.
Сольский посмотрел на Махно. Вспомнил подчеркнутую им цитату из лермонтовского «Вадима»: «Этот взор был остановившаяся молния, и человек, подверженный его таинственному влиянию, должен был содрогнуться…»
Нестор изучал свое отражение. Морщил лоб, сжимал губы…
На московских улицах было полно народа. Простые люди по холодному времени, хоть день и выдался теплый, были одеты кто во что горазд, в основном бедно – сказывалась война. Пальтишки, зипунишки, армяки. Много попадалось солдат, расхристанных, со сбитыми набок повытертыми папахами, растерянных, с изумлением глядящих на офицеров с красными бантами или ленточками. Мелькали в толпе курсистки, гимназистки. На их лицах светился восторг.
Ярмарка, а не город!
Зяма Сольский и Нестор пробивались сквозь толпу. Свернули в тихий переулок с высокими нарядными домами.
– Як тут люди живут? – покачал головой Нестор. – Муравейник!..
– Привыкают… Человек – такая скотина, ко всему привыкает.
Зяма остановился у массивного шестиэтажного дома в духе неоготики, парадный подъезд которого сторожил каменный лев.
– Ну вот и пришли. – Сольский похлопал каменного льва по загривку: – Здравствуй, Мозамбик!
– Вы шо ж, тут живете? – удивился Нестор.
– Ну да. Во-он мои окна, – указал Сольский куда-то ввысь.
– Какие?
– Ну, все… все на пятом этаже. Это не моя, папочкина квартира.
– Раз, два… восемь окон, – пересчитал Нестор. – Буржуйска квартира. Не для нашего брата.
– Анархическая революция скоро всех уравняет.
– Ну, вы идить, а я тут пидожду… на воздухи! – вдруг почти по-украински, немного съежившись, произнес Махно.
– Да брось ты, Нестор! Уж чего-чего, а робости я в тебе не замечал! – И, подхватив Махно под руку, Зяма потянул его по ступенькам к входу. Швейцар поздоровался неуверенно, не вполне узнав Зяму. Дальше пошли по широкой нарядной лестнице, застланной ковром, с ажурными литыми чугунными перилами. Гулко звучали их голоса.
– То правду говорили, шо ваш папанька – банкир? И шо ж, пожалел грошей, шоб сына из Бутырки выкупить? – Махно перешел с Зямой на «вы». Дом подавлял его.
– А я б не принял его помощи. О чем я его заранее предупредил, – гордо заявил Сольский.
– А на обеды из трактира гроши у папаньки брали! Там, в тюрьме.
– Ну, это другое дело…
– От и я тоже до банкирских харчей прилепился, – укорил себя Нестор. – Паскудство это!
Они поднялись на нужную площадку, остановились перед богатой дубовой дверью с бронзовой, начищенной до солнечного блеска ручкой и с такой же блестящей бронзовой табличкой с надписью красивой славянской вязью «Евсей Натанович Сольский».
– Ты подожди тут минутку, – попросил Зяма Нестора, вращая механический звонок.
Дверь открылась, и он вошел в переднюю. До Нестора донеслись радостные восклицания, плач, крики ликования.
…Когда Зяма, облепленный племянниками, вышел на площадку, на ней никого не было.
– Нестор! Нестор! – прокричал Сольский вниз, в гулкую пустоту.
В ответ – тишина.
Переулок тоже был пуст.
А Махно вновь проталкивался сквозь толпы людей, высыпавших на московские площади. Студенты. Рабочие. Солдаты. Они сбивались в кучки по трое, по пятеро. И среди них обязательно оказывался один, который поднимался на какое-нибудь возвышение и начинал доказывать свою правду.
Махно вслушивался в обрывки речей, всматривался в эту неизвестную ему, кипящую страстями Москву. Ну и город!
На каком-то перекрестке он в нерешительности остановился. Напротив, через дорогу, собирался очередной митинг. Тощенький солдатик, взобравшись на оконный отлив и держась за водосточную трубу, выкрикивал:
– Братцы! Земляки! Народ московский! У нас в Питере всех ахвицеров отменили! Полная им ревизия и отрешение… как и царю!..
Разномастная публика, растекшаяся по площади, стала подтягиваться к солдатику.
– Как же это можно – без офицеров?! – жеманно возмутилась толстая гимназистка с красным бантом.
– Теперича, граждане, никаких там «благородиев» и «превосходительств», а только «граждане» – как все! И денщики отменяются! Дезентиров тоже больше нет!
– Это как же? Почему? – ахнула толпа.
– А так: не желаешь служить – не надо! – вопил солдатик. – Никакой буржуазной смертной казни! Живи как хочешь! В полное свое удовлетворение!
– Ну все! Пропала Россия! – Какой-то гражданин в каракулевом «пирожке» выбирался из толпы. – Заболтают, порушат… Боже, а как мы все ее ждали, эту самую демократию!
– Ждать надо тещу в гости, – мрачно бросил вслед «пирожку» фельдфебель с пустым рукавом, заткнутым за пояс.
– Простите? – обернулся «пирожок».
– Я говорю, вы все ждали демократию – и раскачали дерево! Вот оно вам счас и засветит в глаз… спелой грушей.
– Ты, петроградский! – закричал Махно выступающему. – Насчет земли какие у вас там слухи? С панами как быть?
Но солдатик не слышал Нестора.
– И полиции полная отмена! – кричал он в толпу. – Теперь будет «народная милиция»! Добровольная! И без всяких там арестов, а словесное разъяснение! Потому как свободный гражданин, он поймет, ежели что своровал или сфулиганил…
– А как с землей? – настойчиво добивался ответа Нестор.
– Да не слушай его, браток! – сказал фельдфебель, уводя Нестора. – Казарменный оратель! Чистая сорока! Наслушался где-то слов и теперь трещит как попало…
– А как с землей? – спросил Махно у фельдфебеля и продолжил настойчиво добиваться ответа. – Может, вы шо слыхали? Насчет земли-то какой указ?
– Да кто его знает… Землю, конечно, надо по справедливости… Только если с фронту все дезертируют, то кому земля достанется? Германцам! Вся! И панская, и хрестьянская!.. Ой, нет больше сил слушать все это! – Фельдфебель с досадой махнул единственной рукой. – Прощевай, земеля!
Нестор, все еще в затемненных очках, продолжал бродить по многолюдным улицам.
– Тпр-ру-у! Стой! – Близ Нестора остановилась пролетка. Пьяненький господин, должно быть купец, в шубе нараспашку, соскочил с подножки.