– Говорят, у тебя новое прозвище… Копач? – Нестор протянул Петру лопату: – Ну, раз ты копач, то копай.
Шаровский машинально принял лопату:
– Шо копать? Де?
– А вот на своей земле и копай. Яму. По пояс!
Смысл происходящего наконец дошел до Шаровского. Лоб его сразу покрылся потом.
– Хлопци, та вы шо! Убыть мене хочете?.. Та то ж время было такое…
– Поганый ты копач, – перебил его Махно. – Не успел за держак взяться, а уже вспотел… Давай работай! У нас времени мало!
– Иван, Сашко! – обратился Петро к братьям. – У вас же батько… смертю героя…
– Не продал бы ты нас, и батько был бы живый, – негромко обронил Сашко. – Копай!
Шаровский с обреченным видом начал копать. Земля была мягкая, податливая. Лопата сразу входила на весь штык…
…Лошади с хрустом жевали овес.
Выстрел поднял над степью стайку грачей.
Лошади вскинули головы, закосили глазами. И вновь, нервно переступив копытами, опустили морды в торбы с овсом…
В сумерки они вернулись в Гуляйполе. Подьехали к дому Степана Ляшко.
На столе в кухоньке горела лампа. Через окно было видно: Степан ужинал. Четверо застыли под кустом сирени. Наблюдали.
– Смачно вечеряет, гад! – прошептал Сашко и поднял обрез.
– Не спеши, – тихо сказал Федос. – Хай в последний раз от души повечеряет.
Ляшко подобрал хлебом с тарелки сметану, вытер усы.
Сашко Лепетченко постучал в окно:
– Степка! Выйди на минуту!
– Хто це? – прижался лицом к стеклу хозяин.
– Це я, Сашко… Лепетченко.
Ляшко вышел на крыльцо. Огляделся.
– Де ты, Сашко?.. Темно, зараза, хочь очи вы…
Прогремел выстрел. Прошумели кусты, хлопнула калитка…
А дня через два, у моста, где еще не был закончен ремонт, сидели люди, мрачные, в шапках, надвинутых на глаза. Кидали в небольшой костерок стружки. Кого-то ждали. Несколько человек стояли вдали, на холме.
Послышался стук копыт. Проскочив шаткий мосток, Каретников спрыгнул с лошади, коротко доложил:
– Скоро буде!
Махно подбросил в костер толстую щепу, глядел на огонь. Пламя жило своей непонятной жизнью. Командир «черной гвардии» был задумчив, хмурил брови. Саблей пошевелил угольки, ярче вспыхнул над ними огонь.
– Нестор, а правду люды кажуть, шо когда ты народывся, на попе Дмитрии риза загорелась? – спросил Марко Левадный.
– Не помню, – ответил Махно.
– Я тоже слыхав, – подтвердил Федос.
– Мама говорилы, то добрый знак, – произнес наконец Нестор.
– Для тебе? Чи для попа?
– Сам виноватый, – сказал Махно. – Правь свою службу. Причащай, споведуй. А зачем же полиции докладать?
– Разни попы бувають, – возразил Калашник. – Наш отець Гурий с намы в атакы ходыв… в первой цепи… винтовку в рукы не брав, а токо с хрестом… Два ранения имев и «Георгия». Уважалы.
– Разни, конечно. Як и все люди, – согласился Иван Лепетченко. – Оны ж не от Бога, як Исус, а обыкновенни.
– Разговорились!.. – оборвал Махно. – «Исус»!.. Ты его видел? Анархия як наука бога отрицае. И нечого тут разводить…
– А шо ж, як анархия побидыть, з попами делать? – спросил Лашкевич. – С монахами? Их шо, тоже… того?
– Хто из них в трудящи пойдет, в скотники там, в пахари – нехай работают. То же и с панами. А хто супротив матушки-анархии, того, конечно… тут дело ясное.
– Матушка, значит, против батюшки, – съязвил Лашкевич.
– Замолкни, «булгахтер»! – прошипел Махно и прислушался. – Слышите?
Они явственно услышали звуки приближающейся упряжки.
…Батюшка Дмитро, разморенный службой и сытным обедом, ехал не спеша, вольно держа вожжи. В его ногах коротко и обиженно вскрикивал связанный гусь.
Осторожно, по шаткому настилу, Дмитро проехал мосток. Благодушно посмотрел на костер, на людей.
– Шо, хлопци, за мост взялысь? – спросил он. – Бог в помощь! Богоугодное дело!
Был когда-то батюшка Дмитро сух, моложав, черноволос, а теперь длинные белые волосы свисали из-под скуфейки. И борода стала белой. Только глаза все те же, черные, пронзительные.
– Слазь, батюшка! – схватил лошадь под уздцы Федос.
– Наче вы грабыть мене собрались? – засмеялся Дмитро. – А шо ж отберете? Хрест? Чи, може, гусака?
Лепетченко, взяв попа за руку, помог ему ступить на землю.
Батюшка узнал Махно. Перевел взгляд на саблю, воткнутую в бревно и чуть поблескивающую на полуденном солнце.
– Нестор? Ты шо ж, с каторгы вернувся – и опять за свое? Убыть мене хочете? Падлюкы вы, нехрысти! Як же це можно? Свого батюшку?..
Похоже, отец Дмитро был не робкого десятка. Он оглядывал приближающихся к нему со всех сторон гвардейцев, лица которых не предвещали ничего хорошего.
– Хлопци, мени не себе жалко, мени вас жалко… – сказал он. – Перед Богом це самый страшный грих… Не губить свои души!
– Ой, якый ты святой, пан отець Дмитро! – передразнил его Федос. – А гусака у дядька взяв! И грошей мабудь далы?
– Дурень! – сердито вскинулся батюшка. – Ты хоть соображаеш своей пустой матросской головой, шо батюшке на сели всього пятнадцать рублив в мисяць од епархии платять? А прокорм складаеться з того, шо люди дают! А у мене девять душ семьи. Всех кормыть надо, Господы просты! – перекрестился батюшка. – Душа моя Богу служит, а тело до земной плоти приписано. Потому як Господь нам два начала дав: на муку и на радость… Дух и естество!
– Про Господа потом! – прервал его Махно, видя, что хлопцы начинают вслушиваться. – А скажи, отче Дмитро, зачем ты на нас полиции доносил? Тайну исповеди нарушал?
– Да, був грех! – признался отец Дмитро. – И взяв я его на свою душу… и тяжко мени було. Но вы кровь началы лыть. И за вамы моглы други пойти. И началось бы братоубийство… За той грех я сам буду держать ответ перед Господом, – снова перекрестился он. – И не вам, безбожники…
– С Господом сам разберешься, це правильно, – остановил батюшку Федос. – Мы ж покараем тебя… як доносчика и предателя.
Батюшка, чувствуя, что этих хлопцев, увешанных оружием, уже не остановить, все больше свирепел, не ощущая никакого страха.
– А ты, Нестор? Я бачу, ты тут закоперщик… И бачу я, бачу, всех вас покарае Божья воля лютою смертю. Но тоби, Нестор, выйде сама страшна доля. Будеш ты помирать за десять стран од дома, один, без помочи, и будеш ты, Нестор, гнить заживо, и черви по мени по мертвому будут ползать, а по тоби по живому. И не мои уста це глаголют, а Божим провидением ведоми…
Федос с силой ударил отца Дмитрия прикладом. Далеко отлетела скуфья. Разорвалась цепь, свалился к ногам батюшки тяжелый крест. Батюшка упал лицом в огонь, затрещали волосы. Он силился встать, но не мог.
– Поднимить его! – скомандовал Махно.
Хлопцы вытащили батюшку из огня, попытались поставить на ноги, погасили тлеющие волосы. Лицо у отца Дмитрия стало черно, и не видать было на нем ни глаз, ни губ, лишь судорожные хриплые вздохи сотрясали тело.
– Зачем ты? – зло спросил Махно у Федоса.
– А чего он… напророчив тут… За тебя ж обидно стало, Нестор. Брешет и брешет, падлюка…
– Недолюдок ты! – схватился за саблю Нестор. Но вдруг, выронив ее, упал, забился в судорогах. Слюна булькала на губах. Начался припадок.
Хлопцы навалились на Нестора, забыв про батюшку, который корчился рядом.
– Спокойно, спокойно!.. За язык визьмы, Сашко! – велел Лашкевич. – А то захлынеться… Та палець, палець вставь пид язык… Нервы!..
– Писля каторгы кого хочеш скрутыть, – пробормотал Сашко.
– То вин наши грихы на себе приняв! – пояснил Иван. – Страшни грихы!
– Ну, тоже поп нашовся! – обрезал его Федос. – «Грехи»…
Нестор постепенно успокаивался. Только чуть подрагивал.
– З Дмытром шо робыть? – спросил Каретник.
– Тягни его до колоды. – Федос поднял с земли саблю. – Разом. Шоб не мучился!..
Утро было в разгаре. В окно заглядывало солнце. Щебетали птицы. Где-то не ко времени надрывался кочет.
Евдокия Матвеевна сидела у полатей, ждала, когда сын пробудится. Видно, давно так сидела, подперев голову рукой.
– Шо, мамо? – открыл глаза Нестор.
– Сынок! Шо ж ты натворыв, убывець? Люды про тебе тилькы и говорять. Ще до света прибигалы: и суседи, и незнакоми… Скилькы ж ты со своимы бандитамы людей позничтожав? Душегуб… – После бессонной ночи у Евдокии Матвеевны уже не было сил говорить. – Шо вы з батюшкою зробылы! – всхлипнула она. – Голову одрубалы, обсмалылы, як свиню. Звири вы! Вин же тебе хрестыв, миром мазав… Шо ж тепер буде? Опять каторга? Чи в петлю?.. Тилькы покы полиция прийде, люды тебе сами, без всякого суда, вбьють. Хиба таке можно прощать!
Махно хмуро слушал.
– Я думала: вернешься, оженышься, на роботу пидеш – як вси…
На улице раздался какой-то шум, скрип колес. Ко двору Махно подъезжали телеги с селянами.
Евдокия Матвеевна вышла в сени, стала наблюдать через маленькое окошко.
Селяне во двор не шли. Стоя на улице, о чем-то беседовали. Размахивали руками, спорили. Среди них был и Гнат Пасько.
Подошли еще несколько человек. Эти, судя по одежде, были мастеровые с заводов: в промасленных картузах, в темных рубахах-косоворотках.
Нестор натянул полотняные летние штаны и рубаху, подошел к красному куту, достал из-за иконы револьвер, проверил, заряжен ли, сунул за пазуху. Тоже вышел в сени, посмотрел через оконце на незваных гостей.
Некоторые уже открыли калитку, зашли во двор. Рассаживались кто на скамейке, кто на присьбе, в иных местах ее еще называют завалинкой, кто просто присел на корточки. Один ударил кресалом, несколько цыгарок-самокруток потянулись к тлеющему труту.
– За тобою прийшлы, сынок! – прошептала Евдокия Матвеевна. – Вбьють, а хату спалять… Тикай, чуеш!.. Через горище и на ту сторону… Тикай!
– Ну шо вы, мамо! Страхов много, а смерть одна. Ще поглядим…
Отодвинув задвижку, Нестор решительно распахнул дверь и ступил во двор.
Мать осталась в сенях, напряженно следила за сыном, готовая броситься на его защиту.
Нестор стоял на пороге, вглядываясь в лица заполонивших двор земляков… При виде Нестора они встали. Вид у них был смирный, даже робкий.