– Здорово, земляки!
– Так шо, Нестор Иванович, мы до вас! – выступил вперед дедок с седой, рыжеватой от самосада бородой. – Прощению просим, шо с утрева…
– Не далы поспать, – гудели голоса поддержки. – Звыняйте!
Евдокия Матвеевна в сенях застыла в недоумении.
– Такое дело. Балакають у нас, шо тепер будуть эти… волостни Советы. Ну, заместо управы, – обьяснил хмурый, сутулый дядько в постолах и драной рубахе. – Так мы цее… дуже просымо вас головою…
– Ну, це, як тепер говорять в России, председателем, – вставил более грамотный дедок.
– И шоб земельну комиссию…
Махно все еще изучал гостей. Народ небогатый, видно по одежке.
– Зачем я, каторжник, вам нужный? – спросил он, а у самого в глазах зажглись бесовские искорки. Он уже все понял.
– Панску землю надо дилыть по справедливости…
– И не тилькы панску! – вмешался тощий мужичок. – У цых мыроедив, у куркулив, земли наарендовано немеряно! А у мене семеро дитлахив, и на всих – три десятыны! Прокормишь?
– А я вам шо, землемер? – спросил Махно, буравя глазами пришедших.
– Землемеры найдуться… А тут нужон такый, шоб ни чорта, ни Бога не боявся! – разъяснил грамотный дедок. – Шоб, напротив, його вси боялысь! Сами мы трошкы боимся панив. А их, понимаеш, надо крепко напужать! Бо просто так воны не втечуть. А втечуть, так, не дай Бог, з солдатамы назад прийдуть. А то ще й царя возвернуть. Свободное дело!
– Так вы шо ж хотите, шоб я вас, як наседка, под крыло взяв?
– Ну, вроде того… – Дедок застенчиво шмыгнул носом и засмеялся: – Не, вы не наседка, а мы не ти… не цыплятка. Тоже можем, в случай чого, и вилы взять, и косы… Но дело, як бы це объясныть… – Он замялся, подыскивая нужные слова. За него закончил хмурый дядько в драной рубахе:
– Карахтер у вас подходящий, Нестор Иванович! И хлопци з вамы добрячи, з ружжамы, з бонбамы…
– Просыть народ, – закивал головой Пасько. – Земля – вона така… Вона потом полыта та кровью. А перемежування – отчаянное дело! Не всякый визьметься! Бо можно и пострадать за обчество.
Молчал Нестор. Густой махорочный дым висел над пришедшими. Их все прибывало. Некоторые, робея войти во двор, оставались на улице. Только их головы, словно выставленные для просушки глечики, торчали над тыном. Старики прикладывали ладони к ушам.
Евдокия Матвеевна, стоя в сенях, слушала, не шевелясь.
– Ну а вы чего, Василь? – спросил Махно у седого рабочего: когда-то они вместе жарились в литейке. – Вагранка надоела?
– Вагранка, Нестор Иваныч, то наш хлеб и наша маты, сам знаеш, – сипло ответил Василь. – А до вас по старой памяти. У нас тепер… як його… профсоюз буде. Так надо хозяев прижать. А то шо ж получается: рабочий день – четырнадцать часов, на свий огород не остается ни сил, ни времени. А грошей платять – на хлеб семье не хватае… Кажуть, война!..
– Антомобиль хозяин купыв, гусей пужать!.. – подхватил второй рабочий.
– Так мы, значить, Нестор Иванович, шоб вы сталы головой профсоюзу гуляйпольских рабочих… и это… шоб за наши права.
Нестор поскреб затылок:
– Да шо вы, братцы! Тут и трех голов, як у Змея Горыныча, и то маловато будет!..
Но никто из пришедших не ответил на его шутку. Думали о своем. О главном.
– А вы становиться волостным головою, начальствием над всемы головами, – выпалил дедок. – И тоди, понимаеш – ни, и одной розумной головы хватит!
Лица, лица, лица… Во дворе. И на улице, за тыном. Все ждали его ответа.
– Спасибо, земляки! – сказал Махно. – Дозвольте до завтра подумать… Это ж не курицу купить!
– Оно так… Обмозгуйте… А мы завтра прыйдем. Хочь на колинах, а прыйдем!
Несколько селян внесли во двор какие-то мешочки, кошелки с торчащими из них головами кур, миски с яйцами…
– А это шо?
Но гости уже поспешно убирались со двора.
– То – так, – остановился дедок. – То, понимаеш – ни, яечкы, просо… Семья у вас не богата, а жить треба…
– А ну заберите! – рассердился Махно. – Вы шо, купить меня задумали?
Он схватил один из мешков, пустился за дедком. Но тот, проявив удивительное проворство, догнал движущуюся телегу и вскочил на нее. Возница взмахнул кнутом, прибавил ходу.
– Ой! Страшенно сердытый став чоловик, – с одобрением сказал дедок вознице. – Аж страшно йому в очи дывыться!.. – И неожиданно закончил: – По правди сказать, хочь и молодый, а бигае поганенько!..
Улица опустела. Махно с мешком вернулся во двор. Сел на лавку. У его ног еще дымились спешно брошенные окурки.
Евдокия Матвеевна тихо подошла, села рядом. В руке держала оставленную кошелку с двумя курами. Куры негромко поквохтывали.
– Сынок, не надо, – тихо попросила она. – Угомонысь. Пожывы, як люды живуть.
– Люди не живуть, мамо. Люди вымирають.
– Ну и шо ж, ты их спасеш? Одын?
– Чего ж – один. Бачилы, скилькы их? Все разом и спасемся.
Мать вздохнула:
– Я дывлюсь, ты власти жаждаеш. Такый вже вродывся. Он браты твои, воны други. А ты ще малым верховодою був.
– Та ни, мамо. Не нужна мне власть. Я – анархист, мамо. А анархисты против власти. Против любой власти.
– То шо ж, вера така?
– Ну, вера.
– Вроде тих… вроде штундистов, чи шо?
– Вроде… Но гляжу я, мамо, а без власти, видно, не обойтись.
Они смотрели друг на друга: мать и сын. И, похоже, оба понимали: нет возврата к прежнему. Жизнь привела сына к новой ступеньке. Не шагнешь вверх – покатишься вниз. И ничего нельзя изменить.
Глава двадцать девятая
На небольшом кирпичном здании в Гуляйполе висело корявое объявление: «Пошта. Связи нема».
Махно, не обращая внимания на листок, с грохотом открыл дверь. Лавочки, барьерчик, за ним на столе – аппарат Юза, конторские книги. И всюду шелуха от семечек.
– Есть хто? – крикнул Нестор.
Из боковой двери появился взъерошенный, жующий кусок хлеба тощий и длинный человек.
– Отправляй телеграмму! – приказал Нестор.
– Для вас, для мученика царизма, со щирой душой, – ответил телеграфист. – Но связи нет. Всю свинцову проводку, заразы, покрали. Кому на грузила, кому на пули… Свинец – товар хозяйственный.
– А где ж твоя власть? Куда она смотрит?
– Властей море. В уезде, в Александровски, комиссар от цього… от Временного правительства… и уполномоченный от Центральной рады… та комитет анархии… та Совет депутатив… та ще эти… бильшовыки… ревком… ще какие-то. Властей до беса. А свинцового провода ни у одной власти нету.
– А сам шо, провода достать не можешь? – спросил Махно.
– Оно конечно, – пробормотал телеграфист. – Только кругом банды. Нападают, грабят…
Махно махнул рукой, ушел.
– А вы – на станцию! – крикнул ему вслед телеграфист. – Там пока порядок… еще от царя остался!
На станцию Гуляйполе Махно ехал в бричке, где за кучера был очкастый Лашкевич, а сопровождали его с полдюжины хлопцев из «черной гвардии», вооруженные от и до… Впереди конвоя скакал чубатый матрос Щусь.
Телеграфист на станции был все тот же, что когда-то читал срочное донесение приставу Карачану. Только поседевший и помятый жизнью.
– Срочная телеграмма в Москву, – бросил Махно не здороваясь.
– Прошу прощения, – сурово ответил телеграфист, – а ваш мандат на пользование связью?
Нестор положил на стойку револьвер:
– Достаточно?
Телеграфист с тоской посмотрел в окно, увидел на улице черногвардейцев, усевшихся на скамейке. Оружия на каждом было столько, сколько он никогда не видел на человеке.
– Диктуйте!
– Москва, Федерация анархистов, – хмурясь и соображая, как получше составить ответственнейший текст, диктовал Махно. – Товарищам князю Кропоткину, Шомперу, Сольскому, Аршинову… от Нестора Махно с Гуляйполя… Трудящиеся массы предлагают возглавить волостной Совет крестьянских депутатов, а также объединенный профсоюз рабочих… кассу взаимопомощи и другие вольные организации… Прошу сообщить… – Он задумался.
Пальцы телеграфиста, быстро пробежав по клавишам Юза, тоже остановились.
– …Прошу сообщить, – нашел формулировку Махно, – имею я право чи нет, як убежденный анархист нарушать положения нашей революционной науки и брать власть фактически над всей волостью… Прошу ответить срочно. Люди ждут. Время не терпит.
Телеграфист, напечатав, откинулся назад, посмотрел на Махно. Затем указал глазами в сторону револьвера:
– А это что, разве не власть? Вы ж его употребляете…
– Вы, гражданин, не понимаете сути анархизма… Оружие – это, як бы сказать, средство для достижения свободы… конечной нашей цели…
– Чего ж, ясно, – кивнул телеграфист. – С наганом любую цель достигнуть можно. Особенно конечную.
Этот аристократ железных дорог многое видел, о многом передумал. И стал немного философом.
Горела на столе керосиновая лампа. Возле нее, уронив голову на руки, дремал Махно. Посвистывал во сне телеграфист.
Аппарат Юза вдруг начал вызванивать и, постукивая, выпускать бумажную «макаронину».
– Мне? – просыпаясь, спросил Махно.
Телеграфист отрицательно покачал головой:
– Поезд триста второй из Бердянска задерживается. Скоро как сутки.
– А-а… – Нестор вновь уткнулся головой в руки.
В крохотном зале ожидания на лавках спали вооруженные черногвардейцы.
Утреннее солнце разбудило и телеграфиста, и Нестора, и хлопцев на лавках. Тускло-красный диск поднимался над степью.
– Ну шо? – спросил Махно.
– Тишина, – ответил телеграфист. – Москва молчит… и поезда так и нет… Интересно, к чему все это идет? А?
– К победе трудящихся, – сипло ответил Нестор. – Грамотный человек, а не понимаете.
– И жалованье почему-то не платят, – продолжил «грамотный человек».
Щусь просунулся в дверь, чуть не застревая из-за своего арсенала: шашка, винтовка, гранаты, патронташи висели на нем, как виноград на лозе.
– Нестор! – решительно сказал он. – Хлопцы уже оголодали!.. Може, ну их на хрен, твоих анархических учителей. Шо они, те учени люди, знають там, в Москве, про наши крестьянськи дела?