Но Махно и без того уже был на грани нервного срыва.
– Молчи! – обернулся он к Щусю. – Без тех ученых людей кто мы? Слепые котята! Анархия – точная наука. Почти як эта… як арифметика!
– Да я шо… – примирительно пробормотал Щусь. – Разве я супротив анархии? А только у нас и свои головы есть на плечах… – Он сощурился, и на миг в его глазах появилась искорка той, еще детской ревности, когда они боролись за первенство в ватаге. – А може, Нестор, ты сам той власти опасаешься? Не знаеш, як з нею сладить? С якого боку до нее подступиться?
– Шо ты мелешь, зараза! – взорвался Нестор. Рука потянулась к револьверу. Еще секунда, и его охватит приступ: то ли застрелит Щуся, то ли забьется в судоргах…
И в это время звякнул спасительный Юз. Телеграфист бросился к ленте, обрадованный тем, что аппарат не дал случиться беде.
Щусь и Махно, забыв о ссоре, ждали. Солнце уже ярко освещало аппаратную, заглушая свет лампы.
– Триста второй наконец-то вышел из Бердянска, – прочитал телеграфист, качая головой и облегченно вздыхая.
– Ладно, мы поехали. Когда придет телеграмма – доставь! Хоть верхом, хоть пеши! Не то…
– Что такое «не то», я догадываюсь.
Нестор в сердцах хлестнул плетью свой сапог и вышел из помещения.
Ответа из Москвы он так и не дождался ни в тот день, ни на следующий, ни через месяц…
Мало что изменилось в усадьбе пана Данилевского с тех пор, как Нестор приходил сюда еще подростком. Те же картины на стенах, тот же сияющий паркет. И окна, разбитые во время боя, давно были отремонтированы и блестели хорошо намытыми стеклами.
Нестор в сопровождении Федоса вошел в зал, громко ступая грубыми сапогами по паркету. За ними – Лашкевич с большим портфелем под мышкой.
Пан Данилевский появился в несколько театральном кунтуше. Он порядком одряхлел. Отгремевшая пожарами революция, война и вечные хозяйственные хлопоты любого согнут да состарят. А тут еще новая революция, безвластие. Но взгляд его по-прежнему был строг и властен. Похоже, оружие, которым были увешаны гости, его совсем не смутило.
– Почему без доклада? – спросил он. – Василь!
Возник все тот же Василь, только слегка скрюченный временем и ревматизмом.
– Почему не доложил?
– Так воны… это… – замялся Василь, показывая на окно.
– Степан, Павло, Грыць, Алешка! – позвал Данилевский во всю мощь своего «панского» баритона.
Но слуги вошли как-то робко, растекаясь по стенкам, а Степан, старший конюх, все еще могучий мужик, похожий на седого лешего, увидев Махно, спрятался за дверью.
Да, это были не те дни, когда слуги, прихватив ружья, могли отбиваться от повстанцев. Сникла держава. Гнилью попахивает…
Пан Данилевский выглянул в окно. По саду бродили хлопцы из «черной сотни». Вид у них был устрашающий.
Махно ждал, когда Данилевский осознает свое незавидное положение. Смотрел на стену, где висел большой, недавно написанный портрет. Трудно было узнать в этом офицере, награжденном «Георгием» и Звездой ордена Святого Владимира с мечами, молоденького худенького юнкера, что когда-то гостил у отца и чуть позже, уже будучи новоиспеченным прапорщиком, отбивался от махновских хлопцев.
– Сынок ваш? – спросил Махно. – Помню…
– Сынок, сынок, – с вызовом ответил Данилевский. – На фронте, Родину защищает. Дважды ранен. И в тылу не отсиживается, как эти… ваши… – Он перевел взгляд на Щуся.
– Ну, ты, ясновельможный!.. – схватился за рукоять плети Федос. Выговор у него был «морской», с растяжкой. – Черноморский флот не советую обижать!..
В эту минуту в зале появилась хозяюшка, дочка Данилевского, его поздняя радость, в простеньком народном сарафанчике, который оттенял, подчеркивал ее утонченную истинно польскую красоту. Веночек из желтых одуванчиков, обхвативший узлом свитую косу, перемигивался с голубизной распахнутых наивных глаз.
Щусь и Махно при виде девушки замерли.
– Что за шум? – спросила девушка, как и отец, нисколько не испугавшись вооруженных гостей. Она явно чувствовала себя под защитой своей удивительной красоты.
– Оставь нас, Винцуся! – попросил старый пан. – Мы о деле…
– А я вас узнала! – Винцуся с улыбкой направила пальчик на Махно, бриллиант сверкнул и погас. – Вы – Нестор Махно. Хлопчиком здесь были… Теперь про вас все говорят, что вы – бандит. А вы совсем даже не бандит!..
– Спасибо, барышня, – мрачно усмехнулся Нестор. – Вы тогда заступились за меня. Як же, помню. Спасибо.
– И петуха вы у нас съели!
– Был грех…
Теперь смеялся даже Щусь, не сводя с девушки своих черных глаз.
– Винцента! – уже более строго сказал пан Данилевский. – Прошу нас оставить!
– Хорошо! – согласилась Винцента и, прощаясь, обратилась к двум главарям «черной гвардии»: – Нет, и правда, вы совсем-совсем не похожи на бандитов, господа. Скорее на карбонариев из романа Войнич… Ах, в какое романтическое время мы живем!..
И она исчезла: мотылек, не чувствующий близости пламени.
Странным образом появление юной панночки Данилевской разрядило напряженную обстановку.
– Ну так что? Пришли имение разорять? – почти весело спросил хозяин. – Или, может, прикажете покинуть усадьбу?
– Нет, почему же… Живите! – сказал Махно. – Имение у вас справное, много людей кормится. У нас к вам пока дело бумажное. Волостной крестьянский Совет конфискует земельные документы у всех, кто использует наемный труд.
– То есть ревизуете земли у эксплуататоров, – кивнул Данилевский. – А отнимать когда будете?
– Как решит Совет… Но вообще-то справные хозяйства с хорошими доходами трогать не станем.
– Разумно, – согласился Данилевский. – Это гораздо лучше, чем жечь усадьбы. Хотя и не так весело.
– Короче, гражданин, несить документы, – вмешался Щусь в мирно текущую беседу.
Данилевский вывалил на стол груду бумаг.
– А разберетесь? – спросил он, один за другим просматривая документы: пожелтевшие и свежие, на гербовой бумаге и на простой, с печатями, виньетками и сложной вязью строчек. – Вот реестр землеустроительной комиссии… залоговая опись… регламент дробимости земель… грамота о вечном пользовании, еще екатерининская… межевая грамота… поземельный перечень… и это… и это… Знаете ли, это все не простое дело. Чтобы во всем разобраться, надо Константиновский межевой институт закончить! Сложнейшая математика!
– Ничего. Умозгуем… и землемеры ученые у нас найдутся. Помогут. – Махно сделал знак Лашкевичу: – Давай, «булгахтер»!
Тимош уложил бумаги в портфель.
– Что же вы все-таки сделаете с усадьбой? – поинтересовался Данилевский. – Ведь не оставите же как есть?
– Коммуну! – ответил Махно. – Не сразу, но создадим здесь коммуну. Як завещано нам князем Кропоткиным и Бакуниным – отцами анархии. Справедливую коммуну, с полным равенством и свободным трудом…
– Так-так, – вздохнул помещик. – А меня же куда, простите?
– Захотите, останетесь техническим руководителем. Як предписано нашей наукой. С равной оплатой… як у всех.
– Хм… Ну а Винцента, скажем. Она куда? В скотницы?
– Як захочет… А лучше – детишек селянских учить… на фортепианах там чи языкам заграничным… Почетное дело.
– Н-да… – покачал головой Данилевский, покручивая усы. – Мечты эти не новые. И Роберт Оуэн пробовал, и Толстой…
– Наша анархическая наука вернее, – возразил Махно. – Оуэн создавал коммуну среди буржуазного окружения. А мы все переиначим. Не островок счастья будем строить, а целый мир!
Поздно вечером Махно, Щусь и Лашкевич возвращались в Гуляйполе. За ними ленивым аллюром поспевали черногвардейцы.
– Зря все эти разговоры с панамы. Надо сразу отбирать землю и делить! – решительно сказал Щусь. – Селяне ждут…
– Пускай сначала помещики урожай соберуть. А мы тем временем на карте все розметим: где, кому и сколько. Приготовимся.
– Та они, эти паны и кулаки, от злости и урожай спалят, и скот потравлят…
– Не, – хитро усмехаясь, покрутил головой Махно. – Дурные они, чи шо? Во-первых, жалко своего… во-вторых, они ж думают, шо все это временно, игрушки, шо ще вернется старая жизнь. А она не вернется. Народ сильно до воли потянулся. Никакой власти уже не стерпит, кроме своей.
– Да, – задумчиво произнес Федос. – Слухай, Нестор, это ты ему хорошо насчет коммуны впаял. Анархия – наука правильная! Я от, може, трошкы повыучусь… я ж на флоте на гальванера выучился… и, может, на той панночке, на Винценте, возьму и женюсь. А шо? Пускай вростает в коммуну.
Он поправил свой черный чуб.
Лашкевич рассмеялся:
– От это верна цель революции: переженыть всех мужиков на панночках, а панив – на селянках. И все! И будет полне равенство!
– Ты держи партфель крепче, «булгахтер», – оскалился Федос. – У тебя там целых три имения… Миллионщик!
– Не бойсь! У меня и копеечка не пропаде! – весело ответил Тимош. – Як не як, а учет я трошкы понимаю…
А в хате, обняв Евдокию Матвеевну, рыдала Настя:
– Мамо Дуся, я ж його так ждала, так ждала. Думала, оженымся, все як у людей буде. А вин суткамы десь мотаеться. Суседи говорять: «Вин на революции оженывся, вона йому дорожча за все»… Пропадають мои годы, мамо Дуся, я дитя хочу. Сны таки сняться, шо хочь плачь… Шо робыть, мамо Дуся?..
Евдокия Матвеевна гладила Настю по полному, округлому плечу, с которого норовила сползти сорочка. И впрямь: соком налитая девка, спелый плод!
– Пидожды, пидожды трошкы, серденько. Вин же у мене такый… як конь необъизженый… Хиба йому шо вкажеш? Не спишы! Бачиш, люды його попросылы, вин жисть налажуе у волости… Мы ж, селяны, зараз сами осталыся. Царь якый-неякый, а був хозяин. А зараз никого нема. От Нестор и робыть все для народу. А помошныкив грамотных немае. Одын на всих… Но ты пидожды малость. Куды вин од тебе динеться! Ты он яка красавыця… Скоро прибижыть до тебе, як лошатко до мамкы. Правду кажу!..
Настя постепенно успокаивалась. Только плечо еще вздрагивало.
– Прыбижыть?
– Скоро, дочечка! Скоро!
У заводской конторы, в саду, расположились черногвардейцы. Кто оружие чистил, кто пел вполголоса, кто беседовал с заводскими рабочими, кот