«Анархический брак есть свободный союз двух вольных граждан».
…В волостной управе Лашкевич с серьезным лицом поставил на бумагу с машинописным текстом печать, протянул документ Насте и Нестору:
– Поздравляю… Первый вольный союз в Гуляйполе без всяких этих…
Махно посмотрел на бумагу, на печать:
– Шо ж ты, Тимош, мне царского орла ставиш на такую важную бумагу? Я ж тебе уже говорил: закажы нашу, анархическую.
– Закажу, – ответил Лашкевич. – Тоди и бумагу перепышем.
– И не затягивай. Печать – то важное дело. В уезде закажи. Там есть мастера. Вырежут.
– А шо вырезать? – спросил Лашкевич и склонился к своему портфелю. – Ось документ од Временного правительства… распоряжение по мобилизации…
Он протянул лист бумаги, украшенный внизу изображением Девы Свободы с мечом в руке и в тунике, спадающей с одного плеча.
– Такую мы уже видели. В Александровске, у тех дурноватых гимназистов, – сказал Махно.
– А ось из Киева, од Центральной рады. Тоже баба. Но ця хоть не гола, в вышитий сорочци…
Бумаги ходили по рукам, вызывая хохот.
– Сделай нашу печать, – наказал Махно строго. – Шоб боевая была! И вместо голых баб шоб там, к примеру, шаблюка. Наша, запорожска.
– Ришым! – пообещал Лашкевич и, обернувшись к хлопцам, подмигнул: – Шо-то в горли дзеренчить, пора горло промочить! Пишлы в театр! Там уже дивчата столы накрылы!..
Свободная свадьба в свободном селе Гуляйполе! В том самом театре, где некогда герой торжества изображал Красную Шапочку. Молодые и самые почетные гости из «сотни» сидели на сцене за столом, остальные – в зале. А над сценой был растянут все тот же лозунг об анархическом свободном союзе…
Весело. Вольно. Никакой власти ни в селе, ни вокруг. Кроме их собственной.
И долго еще топотали сапоги, сотрясая дощатый театральный пол. И крики «горько» раздавались как революционные призывы в небывалом революционном спектакле.
И пели… Умеют же еще петь в Новороссии!
Весеннее, уже тусклое, но не такое темное, как зимой, небо висело над головами. Его подсвечивали бесконечные вспышки. Стреляли возле театра из всего, из чего могли. Сотрясалось Гуляйполе.
Древние старики, сидевшие на лавочке, крутили головами, поправляли обвисшие усы.
– Гуляють хлопци!.. От эт-то гуляють!..
– Да, давненько так не гулялы!
– Мий дид россказувалы, шо пры гетьмани Дорошенкови от так от гулялы… з пушок смалылы, аж до Туреччины пыжи долиталы…
– Було… Козакы – це козакы… Наши селяны хочь всю жизню в коровьячому навози, а все одно – козакы. Свысны – и вин уже тут! При амуниции, з конякою! Козак!
– Ой, добре!
– Мо добре, а мо й ни. Козакив царь не помылував! За вольность!
– То не царь, а царыця. Катерына. Баба!
– Слава Богу, царя тепер нема!
– Тепер – нема, а завтра буде. Ты лозу як хочеш рубай, а вона все одно одростае…
Гутарили старики, смалили паровозные цигарки, кашляли. И слушали.
Гремела, шумела свадьба!..
Рано утром Федос и Сашко Лепетченко разбудили Нестора.
Молодые спали под цветастым пододеяльником, разбросав по горнице подушки с вышитыми наволочками и ватное одеяло. Нестора узнали по пряди длинных волос, высунувшейся за край пододеяльника. Осторожно подергали.
Нестор с трудом пришел в себя:
– Ну, шо у вас?
– От телеграфиста из станции чоловик прискакав. С Катеринослава до нас прибувае вагон с солдатами… якогось московского полка. З офицером, з пулеметом. Часов через пять будут у нас, – доложил Федос.
– Ну и шо? – спокойно спросил Нестор.
– Так з пулеметом же! – втолковывали Нестору.
– С пулеметом – это хорошо, – сказал Махно. – Пулемет нам нужен.
– Шо, быться будем? – спросил Сашко. – То ж солдаты!
– Зачем биться? Мириться будем… От шо, хлопцы! Дуйте по хатам, и пускай хозяйки метут на столы все, шо есть: сало, жареных цыплят, самогон… Гулять будем, як и вчора! Песни, танцы! Так и встренем солдат… А мы с Настеной ще часок поспим.
И Махно снова нырнул под расшитый цветами пододеяльник.
Хлопцы, качая головами, вышли из хаты.
– Видать, жарка бытва у ных була, – усмехнулся Сашко, прикрывая дверь горницы.
Отряд Московского полка устало тащился по шляху, ведущему от станции к Гуляйполю. Во главе шагал маленький прапорщик, такой же замученный, как и все. Ворот расстегнут, одежда покрыта пылью.
Гордое название у полка – Московский. Но только название. Старый кадровый полк растаял еще в пятнадцатом году. И теперь в нем служили либо ленивые, побоявшиеся переменить свою судьбу, либо те, кому некуда было податься. Плохо обученные, за исключением некоторых старых служак, они не признавали строя и разбрелись по всей ширине шляха. Прапорщик едва с ними справлялся.
Еще только показались тополя села, еще только завиднелись соломенные крыши окраин, как до солдат донеслась задорная песня.
– Гуляют…
– А чего не гулять! Новороссия! Хлебные края!..
– Подтянись, подтянись! – закричал прапорщик.
Но солдаты шли вразброд, никто не слушался командира. Революционные войска!
Шумела, гремела широкая гуляйпольская улица, по которой, предвкушая добрый постой, брели солдаты.
Двое то ли молодиц, то ли вдовушек, в расшитых блузах, с лентами, вынесли на улицу деревянные подносы с угощением. Тут и чарки с самогоном, и розовое сало тонкими листочками, и жареная курятина, и кружки домашней колбасы, и глечики с молоком…
– Драстуйте, гости дорогие… Промочить хоть горло з дорогы!.. А то все говорять: «москали», «москали». А вы он яки брави хлопци!
Несколько солдат столпилось возле молодиц, разобрали чарки, выпили, торопливо закусывали.
– Та чого вы так спишыте, як коты за мышамы! Заходьте в двир! Отдохнить! Обидалы, чи ни?
– Да где ж там обедали! – сказал немолодой ефрейтор, не сводя глаз с молодки и подкручивая влажные усы. – В поезде помучились и сразу же пеши прямо сюда…
– От, заразы, над людьмы здеваются! – показывая глазами куда-то вверх, посочувствовала пышнотелая молодка. – Ну, заходьте в двир, вмывайтесь холодненькою водою – и до столу! Як люды!
– Веселое село! – удивился юный солдатик.
– Так празднык же у нас! Гуляем! Голова наш женыться!..
– Халабудов! – закричал прапорщик ефрейтору. – Прекращайте разброд! На постой – по распределению!
– Слушаюсь! – ответил ефрейтор. – Только на секундочку в тенек!..
Придерживая рукой шашку, прапорщик побежал в другую сторону. Там еще одна группа солдат окружила симпатичных хозяек, которые наперебой приглашали выпить и закусить, чем Бог послал…
– Корнеев! Грузнов! В строй! – скомандовал прапорщик.
Еще не разобранные гуляйпольцами солдаты оглядывались по сторонам. Видели цветастые кофты, колышащиеся ленты, зазывно машущие руки.
– До нас, до нас!..
– Голодни ж з дорогы!..
– Закусить трошкы та чарочку… Чого ж!..
И вот уже прапорщик остался на улице один. Худой, тонкошеий, он крутил головой, но – нигде никого. Пусто.
И тут его взгляд наткнулся на молодичку, которая стояла у тына, скрестив руки на полной груди, и насмешливо глядела на него.
Прапорщик отвернулся и с независимым видом стал насвистывать бравурную мелодию: дескать, подожду немного, а там и мои солдатики появятся.
– Господин охвицер! – певуче позвала гуляйпольская красотка. – Ну шо ж вы одын, як той дубок в поле? Такый молоденькый та гарный… Тут же не германски войска, тут свои люды… Заходьте, перекусыте трошкы…
Прапорщик закусил губу, стараясь не смотреть на молодицу, но взгляд его то и дело, словно сам собой, натыкался на полные руки, монисто, шею, косы с лентами, на расшитую кофту, под которой вздымалась пышная грудь.
– У нас тут ниякых генералов, шоб лаялысь на вас, – продолжала соблазнительница. – Заходьте! В хате затышно, холодненько… Кыслячка выпьете…
И вот уже совсем обезлюдела улица. О приходе отряда напоминал только брошенный возле чьего-то тына пулемет «максим», около которого улеглась изнывающая от жары собака.
А в хате текла кокетливая, с заигрыванием, беседа. Уже порядком захмелевший младший унтер, пулеметчик Корнеев, прислонялся плечом к румяной соседке.
– Мы – люди сурьезные, – говорил он. – При пулемете по-другому нельзя. Техническая вещь! Упреждение, поправка на ветер… та же антилерия, только поменьше!
– Сурьезные-то вы сурьезные, – отвечала молодица. – А тилькы солдат – чоловик ненадежный. Сьодни тут ночуе, завтра – там…
– Это было! Теперь все наоборот. Теперь мы сами на собрании все решаем. Захотим, к примеру, и у вас на постой остановимся… Приказ номер один знаешь?.. То-то!.. Полная свобода солдатам!
– Це так, це так… А от, для примеру, вы можете кулемет нам продать?
– Пулемет? Не-е… Пулемет нельзя. Не продается.
– Ну а подарыть можете?
– Подарить можно. Но… за деньги.
– Ой, да яки ж у нас гроши! – отвечала хозяйка, толкая унтера плечом.
В другой хате изрядно попробовавший гуляйпольского хлебного самогона, какого он никогда не пивал, ефрейтор Халабудов с раскрасневшимся лицом сидел за столом, обнявшись с симпатичной дородной молодицей. Покачиваясь, он расспрашивал Лашкевича:
– Ну а с барской землей как будете?
– Все расписано. Як урожай снимуть, сразу ж начнем перемежовувать. По двадцать десятин на душу.
– Без выкупа?
– У нас анархическа власть. Вся земля – селянам. Хто бедный чи там багатосемейный, тому й земелькы надо побольше. На кажну дытыну – тоже по двадцать. Хоч пацан, хоч девка, ниякой разницы… Реестр вже готовый.
– А подати кому?
– А никому! Мы ж сами хозева!
– А рекрутов кому давать?
– Тоже – никому. Селянын – це и есть тепер царь!
Ефрейтор вглядывался в поблескивающие очки Лашкевича.
– По справедливости у вас, – согласился он. – А ты, видать, умственный, в очках. Грамотно соображаешь.
– На фронти контузыло, через то в очках. А соображаю умственно, так то не од учености, а од анархической наукы.