аботныков экономили, потому и на вывоз хватало. И красиво получалось. Для панов…
– Шо впроголодь жили, это точно, – согласился Махно. – Это мы на своей шкуре испытали… Так шо ж все-таки нам делать, хлопцы, советники мои дорогие? Як дальше хозяйновать?
– Все дуже просто! – потряс чубом красавец Щусь. – Мы немецким колонистам землю малость урезалы, а их самих не потрясли. А у них, оказалось, пшеницы немеряно, та й скота несчитано… Надо им – реквизицию, а на их гроши в банках – конфискацию. В пользу коммуны.
Хлопцы ответили одобрительным гулом.
– Це верно… Правильно рассуждает Федос!
Махно покачал головой:
– Неправильно. Обидим колонистов, а они от обиды возьмуться за оружие. А сила у них немалая…
– Ха! – Федос плюнул себе под ноги. – Роздавим! У нас три тысячи селян землю получили… если каждому дать вынтовку…
– Не дело. Заполыхает вся волость: война есть война, – стоял на своем Махно. – А мы должни без насыльства доказать, шо анархия умеет разумно хозяйновать. Только ж начали. Поламать недолго. Искра махонькая, а клуня против искорки не устоит.
– А чего войны бояться? – спросил Федос. – Мы тут уже все обвоювавшие. От! – Он оттянул тельняшку, показывая пулевой след под правой ключицей. – И от! – Задрал тельняшку выше, открывая шрам на боку. – И у тебя, Калашник, в пузе пуля была, и по твоей голове, Карета, сабля погуляла… Чего нам бояться?
Щусь с вызовом посмотрел на Махно: дескать, не тебе нам, понюхавшим фронтового пороха, указывать.
Нестор обнажил багровые, обхватывающие запястья, шрамы:
– А такое ты видел? Или ноги показать? Ты носил кандалы так, шоб железяки совались туда-сюда по живому мясу? Шоб мухи роились, як над убитой кобылой? Шоб загнивало и воняло твое тело тебе же под нос, як дохлая собачатина? А?
Под взглядом Нестора, в котором вмиг появилась позабытая уже лють, Федос сник:
– Да я чего? Разговор же между своими…
– «Разговор»… Разленились вы, хлопцы. Называетесь «гвардией». А яка польза коммуне от вас? Целымы днямы гулянки. А за своим фунтом мяса руку тянете!..
Из большого зала, где разместили коммунарскую столовую, послышался какой-то шум, гневные выкрики, звон разбитой посуды.
Нестор вскочил, торопливо направился на звуки скандала.
Нет, не бывает безоблачного счастья даже при всеобщем равенстве! На краю длинного стола Нестор увидел разбросанные миски, на полу – осколки фарфоровой панской посуды. Двое коммунаров – Юхым и Панкрат, – тяжело дыша, с окровавленными лицами стояли друг против друга, собираясь продолжить схватку. При виде Нестора оба сразу как-то присмирели и глядели на волостного голову исподлобья, как нашкодившие дети.
– Шо такое? Шо не поделили? Бабу?
Драчуны перевели дыхание.
– Та ось… живоглот, – кивнул на Панкрата Юхым. – Вчера молотили. Так шо получается? Я три раза цепом ударю, а он тилько раз, я – три, он – раз. Ще солнце не село, он уже спать побежал. А я до темна молотил… А сейчас каши з мясом наклал: я – одну мыску, он – две!.. Коммуна, я так понимаю, когда все поровну по справедливости: работа, харчи, одежа. Тилькы баба у каждого своя та дети. А Панкрат хоче на чужой шее в рай въехать… Нестор Ивановыч! А нельзя так, шоб отдать ему его землю – и хай он на ней горбатится? А то вроде клопа, залез в постелю и кровь сосе!..
– Правильно Юхым каже! – раздались голоса.
– Та Панкрат всю жизню так. До кого не найметься, через недилю його пид зад коленом.
Нестор наклонился, подобрал с паркета осколки тарелки. Стал рассматривать изображение пасторальной сценки: пастушок играл на рожке, а молоденькая крестьяночка в платочке, подбоченившись, слушала… Красиво!
– А ну тихо! – на всю столовую вдруг рявкнул он. И бешеными глазами обвел собравшихся.
Все вмиг смолкли.
– Вы зачем до нас пришли? – спросил Махно у Панкрата и Юхыма, вдруг понизив голос до сипа. – Землю каждому предлагали. Не захотели по отдельности? Потому як всю жизню батрачили и до своего хозяйства не прывыкли. «Сообща будем! На себя робыть будем лучше, чем на пана! И жить будем як браты и сестры!» А чем кончилось? Оделись, обулись, живете в панськом доме, про голод, холод потихеньку забываете… и теперь посуду панскую стали бить!.. Не-е, такого больше не будет! Дармоедов будем гнать… на волю! В степь! Там земли много! Строй себе хату и живи, як тебе хочется. А у нас тут другие законы – законы коммуны! Все за всех и каждый за каждого! – Он обвел тяжелым взглядом коммунаров. – А по первому случаю заголым штанци чи спиднычку пры всем народи – и всыпем, кому лозы, кому батога. По желанию. Кому шо больше нравится…
– А твои черногвардейци, чого оны не роблять, як все? – подал голос Панкрат. – Дуються в карты та горилку пьют… Шо оны, нови паны? Только и роботы, шо ружжа чистить!
Нестор поморщился. Удар пришелся под дых.
– Правильно заметил, Панкрат, – признался он. – Хлопцы до войны прывыкли. Но такое дело: если пойдут на нас вороги, то они жизни свои молодые за вас отдадут, и вы на них не сильно сердитесь. Боюсь, не за горамы то время, когда и их очередь потрудится подойдет!.. – Нестор махнул рукой и устало произнес: – Уберите тут… шоб чисто было! – Он показал кусок тарелки: – Какую красоту сничтожили!
– Панська красота!
– Красота не бывает панскою чи селянскою. Як и наука… Я тут договорился с нашим ветеринаром, шоб он организовал у нас якие-то курсы чи ти… як их… семинарии… шоб вы понемногу селянськую науку выучили. По скотоводству.
– Не, в семинарию нас не прымут! – весело крутанул головой Федос, стоящий за спиной Нестора. – Я уже й «Отче наш» забыл…
– Ты не только «Отче наш» забыл! – обозлился Нестор. – Ты уже и свою совесть где-то потерял. Слыхал? Это ж тебя дармоедом обозвали… хоть бы иногда на скотном дворе навоз раскидал! Или иное шо полезное сделал!
– Насчет навоза, тут ты в точку, – продолжал улыбаться Щусь. – Но зато, когда всех помещиков сничтожим и наши коммунарски земли до самого Чорного моря простягнуться, заведем флот. Тогда я вам всем крепко пригожусь…
Ночью хлопцы постучали в дверь комнаты Нестора. Не дождавшись ответа, ввалились гурьбой: Федос, Лашкевич, братья Лепетченки, Каретников…
В руках Лашкевич держал большой лист с текстом воззвания. На какой-то миг они замерли, в который уже раз переживая удивление от этой святочной картинки: Нестор, тачающий сапоги, и рядом умиротворенная и благодушная, с веснушками от беременности на лице, Настя.
– Нестор! – закричал Федос. – Та кончай ты свою хренотень! Я тебе завтра десять пар чобот принесу! Новеньких!.. Тут, понимаеш, такие дела-а!..
Лашкевич размахивал листом.
– Ну шо там? – прошепелявил Нестор, удерживая в зубах конец дратвы.
– В Петрогради нова революция! – выпалил Лашкевич. – Большевыкы арестовалы Временне правительство, тепер оны будуть сверху… Шо будем робыть, Нестор?
– А шо? – невозмутимо ответил Махно. – Правильно сделалы большевикы. Временные – то слюнтяи. Ни нашим, ни вашим. – Он отбросил неоконченный сапог, встал: – Большевики – они самые близкие нам по душе люди. Тоже за рабочих, за крестьянство. Ну, почитай, – обратился он к Лашкевичу. – Шо они там пишут? Якие у них там декреты чи универсалы? Чего хотят?
– Та ось, – поправил очки Тимош. – Декрет о мире… «Немедленно начать переговоры между воюющими державами о заключении мира…». И ще Декрет о земле. «Отменяется помещичья собственность на землю без всякого выкупа. Все помещичьи, удельни, монастырськи, церковни земли со всим своим инвентарем и постройками передаются в распоряжение волостных земельных комитетив и уездных Советов… Плата за аренду земли отменяется… Долги за землю тож отменяются…»
– А мы уже с весны так живем! – радостно сказал Махно. – От так, хлопцы! Большевики с нас пример взяли. С анархистов… А ну, шо там ще про рабочих?
– Рабочий контроль на предприятиях… восьмичасовый рабочий день…
– О, тут они нас малость перещеголяли, – качнул головой Нестор. – Контроль у нас, правда, тоже есть, а от день пока десятичасовый… Надо бы нам на большевиков подравняться. А то и дальше пойти. Шестычасовый рабочий день установить!
– Тут у них ще, – шелестел листком Лашкевич. – Отмена смертной казни на фронти… Це ж як? В тылу можно, а на фронти нельзя, чи шо? Сильно похоже на брехню…
– Люды стараются… – остановил его Махно. – Раз на фронте отменили, то и в тылу отменят. Постепенно…
– Нестор! – Лашкевич протер очки. – Ты, конечно, в Москви почти всю науку превзошел… разъясни, если оны, ну, бильшовыкы такие ж, як и мы, ну, почти анархисты, чего ж тода мы по-другому называемся, а? Шо мы с имы делим?
Взгляд близоруких, усыпанных по краям пороховыми оспинами глаз, почти скрытых линзами толстых очков, был у Тимоша напряженный и хитроватый. В самую точку вопрос!
Нестор посерьезнел.
– Есть тут закавыка, – согласился он. – Большевики за сильну власть, а мы – против всякой власти… Они свою власть называют диктатурой пролетариата…
– Це шо ж такое? – спросил Сашко Лепетченко.
– Ну, это сильная власть рабочего класса надо всеми.
– А крестьянство як же? Пахать и сеять? И всех кормить?
Махно размышлял, вспоминая споры своих учителей в Бутырке.
– С крестьянством они в дружбе… вроде. Но все ж рабочий класс сверху ставят.
– А нас, селян, стало быть, снизу? – сощурился Федос. – Вроде як бабу. Так где ж тогда то самое равенство та братство?
– И еще вопрос, – ухмыльнулся Тимош. – Як же это может быть: «диктатура рабочого класса»? Шо, весь робочий класс командуе хором? Чи хтось один буде командувать – за весь рабочий класс?.. Царь у нас тоже за весь народ командував!
– Ладно, ладно, хлопцы! Придет время – разберемся. – Не найдя ответа, Махно решил прекратить разговор. – Дайте сапоги дошить!
Хлопцы ушли, и он снова принялся за работу…
Но и Настю взволновало сообщение о событиях в Петрограде. Полузакрывшись одеялом, она мелко крестилась и шептала что-то невнятное.