Мы не должны забывать следующее: сколь мало экзистенциальная фрустрация сама по себе патологический фактор, столь велика возможность, что она станет патогенной и приведет к неврозу. Но это возможное, а не обязательное развитие событий. Точно так же невроз может восходить к экзистенциальной фрустрации, сомнениям и отчаянию в смысле личностного бытия, но это не всегда так.
Если факультативно патогенная экзистенциальная фрустрация становится патогенной фактически, то есть в конкретном случае действительно приводит к невротическому расстройству, тогда мы называем такой невроз ноогенным. Итак, не каждая экзистенциальная фрустрация становится патогенной и не каждое невротическое расстройство ноогенно.
И здесь, наряду с опасностью патологизма, о которой мы говорили ранее, существует еще одна опасность: опасность ноологизма. Ошибка патологизма в том, что для него всякое отчаяние ведет к неврозу, а ошибка ноологизма в том, что для него всякий невроз объясняется отчаянием. Мы не должны игнорировать духовное, но мы не должны его и переоценивать. Видеть причину невротического заболевания исключительно в духовном — значит пасть жертвой ноологизма. Корни неврозов кроются не только в духовном, но и в психофизических слоях человека. Я даже осмелюсь заявить, что невроз в узком смысле слова можно определить как психогенное заболевание (а не ноогенное).
Если принимать всякую болезнь (не только психогенную, но и соматогенную) за ноогенную, как это делает ноологизм, называющий себя психосоматической медициной, то мы придем к ноосоматике. Психосоматическая медицина учит следующему: заболевает лишь тот, кто считает себя больным или печалится. Но на деле оказывается, что при определенных обстоятельствах заболеть может и тот, кто радуется. В действительности процесс телесного заболевания не всегда обусловлен биографией пациента и не всегда выражает личность в той мере, которую столь великодушно приписывает ему психосоматическая медицина. Конечно, некоторые вещи в человеческом бытии обусловлены биографией человека и, как следствие, выражают его личность. Биография — это в конечном счете не что иное, как экспликация личности во времени: в процессе жизни, в разворачивающемся бытии личность проявляет себя, раскатывается, словно ковер, постепенно раскрывая свой уникальный узор.
Физическая болезнь не может быть точным отражением личности. Таким образом, психосоматическая медицина ошибается в расчетах, не принимая во внимание психофизический организм. Мы не должны забывать, что человек не может осуществить все устремления своей духовной личности посредством психофизического организма. Помня об этом, ввиду данной impotentia oboedientalis мы будем остерегаться сводить любую болезнь к проблеме в области духовного. И конечно, мы не поддерживаем экстремальную позицию ноосоматики, которая в карциноме видит не только бессознательное стремление к самоубийству, но и бессознательное желание наказать себя из-за какого-то комплекса вины.
Несмотря на духовную суть, человек остается существом конечным. Эта ограниченность свидетельствует об обусловленности человека, ведь он является необусловленным лишь факультативно, тогда как фактически он остается обусловленным. Из этого следует, что духовная личность не всегда может пробиться через психофизические слои. Духовная личность не может быть всегда видимой через психофизические слои и всегда себя проявлять. Психофизический организм — это совокупность органов, инструментов, то есть средств для достижения цели, но это средство чрезвычайно непрозрачно (в отношении своей экспрессивной функции) и чрезвычайно инертно (в отношение инструментальной).
У всякой болезни есть смысл; но истинный смысл болезни находится не там, где ищет его психосоматика, не в самом факте болезни, а, скорее, в том, как человек ее переживает. Этот смысл должен придать болезни сам человек, и это происходит, когда человек страдающий (homo patiens) в своем искреннем, стойком проживании судьбы исполняет смысл, который несет в себе страдание. Врач-психосоматик не может дать пациенту этот смысл.
Мы понимаем, что и сам факт болезни несет некий смысл. Однако это сверхсмысл, осознание которого невозможно из-за ограниченности человеческого понимания. Этот смысл находится по ту сторону легитимной психотерапевтической тематики. Врач не должен нарушать эти границы, он потерпит неудачу, затрагивая проблематику патодицеи и тем более теодицеи. В такой ситуации он смутит пациента, словно человек, который на вопрос ребенка о том, почему Бог есть любовь, ответит с помощью казуистического примера: «Он избавил тебя от кори», ведь этому человеку будет нечего возразить на слова ребенка: «Но ведь сначала Бог послал мне эту корь!»
Итак, врач должен заботиться не только о воле к смыслу, но и о смысле страдания. И во времена, когда многие сомневаются в смысле жизни, он должен осознавать сам и доводить до сознания своих страдающих пациентов тот факт, что их жизнь не теряет смысл. Вместо теоретических размышлений я хотел бы обратиться к практике, к конкретному примеру. Однажды я стал свидетелем сеанса групповой психотерапии, который проводил мой ассистент, доктор Коцоурек. Группа обсуждала случай женщины, у которой недавно от разрыва аппендицита погиб одиннадцатилетний сын, а ее второй сын 20 лет мог передвигаться только на инвалидном кресле из-за синдрома Литтла. Мать попыталась покончить с собой, после чего ее привезли ко мне в клинику. Я включился в дискуссию и попросил экспромтом одну молодую женщину представить себе, что ей 80 лет, она на пороге смерти и оглядывается на свою жизнь, которая была наполнена эротическими приключениями, успехом в обществе и так далее. Что бы она о себе сказала? «Мне повезло в жизни, я была богата, избалована, крутила мужчинами как хотела, флиртовала с ними, ни в чем себе не отказывала. Теперь я старая, детей у меня нет, и должна сказать, что моя жизнь была ошибкой. Я ничего не смогу взять с собой в могилу. Для чего я жила на свете?» Затем я попросил мать сына-инвалида сделать то же самое: «Я хотела детей, и мое желание исполнилось. Младший сын умер, я осталась со старшим. Если бы не я, он бы пропал, оказался бы в приюте для умственно отсталых, но я смогла сделать из него человека. Моя жизнь не была ошибкой. Пускай она была полна трудных задач, но, если мне удалось с ними справиться, она имела смысл. Теперь я спокойно могу умереть». Она закончила свой рассказ со слезами на глазах. Остальные участники группы извлекли из этого урок: дело не в том, сколько удач или страданий выпадает на долю человека, а, скорее, в том, имела ли она смысл.
Логотерапия и религия
Для логотерапии религия может быть только объектом, но не местом. Религия — это один из феноменов, с которыми логотерапия встречается при работе с человеком, пациентом; по сути, для логотерапии религиозная и нерелигиозная экзистенция — это не взаимоисключающие феномены. Иными словами, логотерапия должна занимать по отношению к ним нейтральную позицию. Логотерапия — это одно из направлений психотерапии, а она может проводиться только врачами, по крайней мере, так гласит австрийский закон о врачебной деятельности. Хотя бы в силу того, что логотерапевт дает клятву Гиппократа, он должен заботиться о том, чтобы его техники и методы подходили любому больному, будь он верующий или нет, и использовать их мог любой врач вне зависимости от его мировоззрения.
Итак, мы определили позицию логотерапии как часть медицины, теперь обратимся к вопросу ее отличия от теологии. Мы считаем, что разницу между ними можно определить следующим образом. Цель психотерапии — это исцеление души, а цель религии — это все же ее спасение. Конечно, цели психотерапии и религии не находятся на одном уровне бытия. Измерение, в которое устремляется религиозный человек, является высшим, более объемлющим, чем то, в котором действует психотерапия. Но прорыв в высшее измерение происходит не в знании, а в вере.
Если мы хотим разобраться в отношении человеческого измерения к божественному, то есть ультрачеловеческому измерению, стоит обратиться к принципу золотого сечения. Согласно ему, как известно, малая часть соотносится с большей частью так, как большая часть соотносится с целым. Нам также известно, что у животного есть только среда обитания, а у человека — «целый мир» (Макс Шелер). Однако мир человека соотносится с над-миром не иначе, как животная среда обитания соотносится с человеческим миром. То есть так же, как животное в своей среде обитания не способно понять мир человека, человек не способен уразуметь над-мир.
Возьмем пример с обезьяной, которой делают болезненные инъекции, чтобы получить сыворотку. Сможет ли обезьяна когда-нибудь понять, почему она должна страдать? Находясь в своей среде обитания, она не способна уловить ход мыслей человека, который проводит над ней эксперименты; человеческий мир для нее недосягаем. Она не может до него дотянуться, пробиться в его измерение. Не должны ли мы признать, что существует также недоступный нам мир, превосходящий наш, и его смысл, сверхсмысл, мог бы сделать осмысленными и наши страдания?
Шаг, который верующий человек делает в ультрачеловеческое измерение, основан на любви. Само по себе это не ново. Менее известно то, что задатки этого существуют на инфрачеловеческом уровне. Кто не видел, как собака, которой должны причинить боль (в ее же интересах, например, у ветеринара), смотрит на своего хозяина с доверием. Животное не «знает», какой смысл в этой боли, но «верит», доверяя хозяину, вследствие своей любви — sit venia anthropomorphismo[50].
Что касается «шага в ультрачеловеческое измерение», его нельзя форсировать, тем более с помощью психотерапии. Мы рады уже тому, что ворота в это измерение не блокирует редукционизм, который является следствием неадекватной и вульгарной интерпретации психоанализа и в таком виде транслируется пациенту. Мы рады уже тому, что Бога хотя бы не считают только образом отца, а религию — неврозом человечества и в этом смысле не умаляют их значимость в глазах пациента.