Маффео Веджо (1407–1458) – известный гуманист, юрист и поэт. Преподавал на факультете свободных искусств университета в Павии, считавшегося в 20–30-е годы XV в. центром гуманистического образования; здесь работали такие известные гуманисты, как Лоренцо Валла, Дечембрио, Катон Сакко. Веджо разделял антиаристотелевские и антисхоластические взгляды павийского окружения, о чем свидетельствует его «Диалог истины и Филалета к брату Евстахию». Он был в дружбе с Валлой, который в своем диалоге «Об истинном и ложном благе» вывел его защитником эпикурейских идей. Трактат Веджо «О значении слов» (1433) стал первым юридическим гуманистическим словарем, его выход совпал с борьбой Валлы против средневековых авторитетов в юриспруденции. После Павии Веджо служил в папской курии секретарем, в конце жизни склонялся к религии, возможно, вступил в орден августинцев.
Трактат Веджо «О воспитании детей и об их достойных нравах» (между 1445 и 1448 гг.) наряду с работой Верджерио является важнейшим педагогическим сочинением итальянского гуманизма, среди работ на темы воспитания это наиболее обстоятельный и самый большой по объему трактат. В шести его книгах Веджо прослеживает воспитание ребенка с момента его рождения и до юношеского возраста, когда он будет в состоянии воспринимать высокие истины моральной философии. Первая книга посвящена воспитанию маленьких детей до начала их обучения; вторая – проблемам, связанным со школой (содержание образования, методы преподавания, учитель); третья обсуждает вопросы природных склонностей детей, музыки, отдыха, игр, физических занятий и занятий философией и некоторые другие вопросы в основном нравственного порядка, включая воспитание девочки; четвертая книга говорит о душевной закалке юношей, о скромности (verecundia) как важнейшей добродетели, которая у Веджо включает в себя ряд социальных обязанностей; пятая книга рассуждает о целомудрии и стыде, о пристойных манерах; шестая продолжает обсуждение нравственных проблем и пристойных манер, а также говорит о соответствии поведения месту и времени и о самом времени.
Трактат основан на обширной античной литературе, в нем широко используются Библия и раннехристианские авторы, особенно Августин, мать Августина, Моника, подается как пример воспитательницы. Христианские и античные источники используются Веджо вперемешку, и объявление такого подхода принципиальной установкой – характерная черта Веджо, он яснее других гуманистов показывает, что для него важно не звучание античной или христианской мысли в контексте древнего памятника, а включение ее в собственные рассуждения и подчинение своему ходу мысли. Большое значение в трактате имеет авторитет природы, аргумент от природы столь же важен для Веджо, как и книжный. И еще одна отличительная особенность его трактата – обращение к собственному опыту. Работа Веджо рассчитана на широкого читателя, она обращена к родителям, которых гуманист призывает хорошо воспитывать сыновей и выражает надежду, что его труд послужит делу такого воспитания.
Трактат Веджо оказал влияние на европейскую педагогику, особенно на Эразма.
В результате неправильной атрибуции трактат ошибочно выходил под именем другого итальянского гуманиста – Франческо Филельфо – в 1508 г. в Париже, в 1513 г. в Тюбингене.
О воспитании детей и об их достойных нравах
Введение
Если бы было у нас столько разумения, чтобы мы могли надлежащим образом и в совершенстве довести до конца то, что в настоящее время начинаем, то этот новый труд – плод бессонных ночей – способствовал бы немалой общественной пользе. Ибо мы напишем о том, как родители должны воспитывать детей и как дети должны вести свою жизнь; всякому, кто мыслит здраво, полагаем, известно, что знание этой вещи является не только полезным, но и необходимым, и потому, надеемся, любой прочитает охотно наше сочиненьице (каким бы оно ни было) и, читая, одобрит достоинство если не слова, то во всяком случае дела, о котором было произнесено слово. Поистине, что сильнее, чем любовь к детям? Что сладостнее? Есть ли какие затраты, труд или опасности, которые не претерпевали добровольно родители ради детей, чтобы видеть, что те, кого они пламенно любят, среди прочих смертных выдаются и богатством, и славой, и добродетелями, и достичь этого, без сомнения, нельзя никаким более удобным и более подходящим способом, чем благоразумное и добродетельное начальное воспитание; те, кто правильно получил его, становятся позже, бесспорно, великими и замечательными мужами, знаменитыми и известными в руководстве делами…
Книга первая
Итак, начиная говорить, как обещали, о воспитании детей и об их достойных нравах, мы, видимо, поступим очень правильно, если обратим внимание родителей на то, что они сами прежде всего должны жить так умеренно и нравственно, чтобы их жизнь не стала плохим примером для детей, которым они передадут благородные памятники нравов и наук. Никто ведь не будет отрицать, что при воспитании детей также следует применять то, что бывает [при обучении] в любом ином деле. Действительно, новички, которые учатся обрабатывать землю под руководством опытных земледельцев, наверняка больше преуспевают, когда увидят, как те пашут на полях либо копают, чем услышат, как они учат дома, передавая правила и предписания об обработке поля. И те, кто изучает искусство мореплавания, также скорее приобретают опыт на примерах морских опасностей и наблюдая за греблей, чем от поучений рулевых. <…> Наконец, и во всех прочих искусствах мастером будет только тот, кому помогает пример и живая переимчивость, нежели какая-либо наука и наставление. Ведь доверие к глазам надежнее, чем к ушам, также вернее и то ученье, которое приобрели примерами, чем предписаниями… Поэтому родители по всей справедливости должны стараться изо всех сил воспитать в себе всяческие добродетели и украсить себя ими, по крайней мере ради детей, которые подражают наподобие обезьян всему, что поглощают глазами, равно как и все, что ни делается родителями на их глазах (а общение с ними наиболее близкое), приучаются делать также с величайшим усердием и, раз привыкнув (такова сила привычки), постоянно держатся этого так, как вначале были приучены, словно по велению какой-то тайной силы природы… В таком случае родителям не следует пренебрегать заботой о добродетельной жизни, чтобы дети, благоговея перед их примером, по собственной воле возлюбили лучшее, а худшего избегали. Ведь если П. Сципион и Кв. Фабий, как мы знаем (это касается и каждого превосходнейшего человека), обычно побуждались и воспламенялись желанием добродетели как можно сильнее, когда устремляли душу к созерцанию образов великих мужей; если и Юлий Цезарь, увидев изображение Александра, и сам загорелся очень сильно славой великих дел[215], то какой пример может действовать сильнее, чем живой и звучащий голос, равно и лик родителей.
Полагаем, что родители уже достаточно убеждены в том, сколь необходимо им в целях воспитания детей устроить свою жизнь скромно и добродетельно; вслед за этим мы должны показать теперь, каким способом они воспитывают детей. Прежде чем мы приступим к этому, следует, по-видимому, позаботиться о том, чтобы сначала кратко коснуться тех вещей, которые должны соблюдать родители при произведении на свет детей, ибо мало было бы пользы заниматься воспитанием тех, которые так зачаты, что хорошо воспитать их можно лишь с огромным трудом, как это обычно случается у тех, кто выращивает деревца: когда они плохо укоренят саженец, то сколь угодно ни заботились бы потом о подрезании ветвей, напрасно будут ожидать когда-нибудь какого-либо доброго или богатого плода от них.
Итак, вначале все, кто желает постоянно радоваться рожденному дитяти, должны заботиться о том, чтобы не сходиться, как с женами, с другими женщинами, особенно с женщинами низкими и развратными. Хотя этот совет имеет отношение к соблюдению божественной заповеди, однако также очень полезен и благодаря человеческой философии, учащей чести и чистоте нравов и тому, как сохранить более славное имя детей, а также избегнуть позора при их рождении (в чем каждый легко может их упрекнуть). Ведь часто многие, которых природа наделила большим душевным благородством, зная об отцовском позоре, чувствуют себя подавленными и униженными, так что немало из того хорошего, что взяли они от природы, отнимает позорное рождение. Затем также любой из тех, кто сходится с блудницами, признает, что его влекут сила и жало более невоздержанной страсти, чем страсть к собственной жене, и он воспринимает ее воздействие, сходное с тем неумеренным желанием, сила и природа которого, как считают медики, отпечатываются, несомненно, столь прочно, что какие природные свойства и условия будет иметь семя, пока укореняется, их же оно внедряет в человеческие тела и умы, и удалить эти свойства никак нельзя. Посему из этого следует, что рожденные в результате такой неумеренности становятся также более склонными к любовным утехам… Из этого положения следует также и то, что отцов надо не меньше увещевать, чтобы сходились с женами, приняв в умеренном количестве пищу и питье, дабы не случилось им, если будут соблюдать противное, получить сыновьями кутил и пьяниц. О подобном упоминает Диоген в отношении какого-то юноши, обезумевшего от опьянения: «Молодой человек, – говорит он, – тебя породил хмельной отец…»[216]
Равным образом подобает, чтобы родители воздерживались, когда по причине поста или по другой причине делаются слабее обычного, когда устали от долгой дороги или от тяжкой работы, когда поражены каким-нибудь недугом и, что случается чаще с учеными мужами, когда размышляли над чем-нибудь глубже и продолжительнее обычного, чтобы из-за этих вещей рожденным затем детям не сопутствовал какой-нибудь порок, который приносит вред и душе, и телу. Не следует пренебрегать также тем, что одобряет авторитет медиков: не иметь внутри наиболее удаленных покоев нарисованных безобразных и чудовищных изображений, созерцание которых и размышление над которыми настойчивее обычного имеет удивительную силу – формировать детей по образу тех [чудовищных изображений], которые женщины либо глазами вобрали в себя, либо еще действеннее восприняли мыслью. Но особенно надо избегать привычки чрезмерных сношений, которые очень утомляют и ослабляют тело, равно и душу, из-за чего задерживаются рождения детей, а если они рождаются [вовремя], то обычно по этой причине всегда оказываются хуже…
Надо соблюдать также то, чему учат предписания медиков, равно и философов [а именно], чтобы никто не вступал в брак со слишком молоденькой девушкой, от которой рождаются более слабые и тупые дети (что было замечено не только у людей, но также и у прочих животных), и в тех обществах, где существует обычай отдавать замуж девушек более молодыми, там люди телом менее совершенны и крепки, матери выносят большие мучения при родах и их жизнь чаще подвергается опасности. То же следует думать и относительно старших по возрасту, у которых как и у более молодых, дети, как считают, менее совершенны и менее крепки душевно и телесно. Поэтому наши предки правильно полагали, что женщины должны вступать в брак не ранее 18 лет, а мужчины в 36 лет[217].
Далее, женщины во время беременности должны заботиться о том, чтобы принимать пищу в достаточном количестве, избегать пищи острой и горькой и безвкусных вин, чтобы умеренно трудиться, не ослабевая от лени и не утомляя себя никаким слишком сильным движением или работой, и старые авторы очень хвалят как более благоразумный и достойный способ такой: пусть каждый день посещают алтари и священные храмы, однако пусть стремятся быть душой как можно более радостными и спокойными, ведь как земля, более тщательно обработанная, приносит более богатые плоды, так и женщины чем тщательнее будут о себе заботиться, тем лучшие произведут плоды – человеческие тела.
Поле того как матери родили детей, им надлежит даже с большим старанием обратить внимание на их кормление, и матерей надо прежде всего побуждать к тому, чтобы они кормили собственным молоком[218] и не передавали для кормления другим женщинам, особенно низким и распутным. Ведь молоко, на наш взгляд, имеет не меньше силы и свойств, чем семя, как сказали мы выше, при формировании подобных [что и у матери] тела и души, что известно из практики как у людей, так и у животных… ничего более приемлемого, ничего более похожего на пищу, к которой дети привыкли уже в лоне матери, им нельзя предложить, чем молоко собственной матери, ничего также более подходящего для их питания и роста, ничего более соответствующего…
Намереваясь говорить о воспитании детей, мы не будем убеждать в том, что, как известно, предписано врачами [а именно], чтобы оберегали детей от крутых и высоких мест, откуда они легко могут упасть, чтобы не позволяли им прикасаться ни к чему железному, чем они могут поранить себя, уколовшись или обрезавшись, чтобы очень тщательно охраняли их от других опасностей, если есть какие, подобные тем, – от огня, либо от воды, либо от бегущих лошадей, собак или кусающихся зверей – ведь все это относится больше к безопасности детей, чем к воспитанию, о котором мы должны говорить; хотя мы видим многих родителей такими беспечными, что заботятся они об этом очень мало или никак не заботятся. Но мы думаем, что для душевных и телесных сил очень полезно, если дети питаются не слишком изысканно и если им готовят пищу не хуже обычной и также не роскошнее, но такую, какую требует природа, равно и одежду, что будет полезно как в настоящее время, так даже в будущем в любом их возрасте. <…> Ведь к какому образу жизни они тогда привыкнут, того же самого, словно неких заложенных основ жизни, будут всегда очень упорно держаться.
Но, видимо, будет полезно, если детей приучат к холоду. Сообщают, что это делали еще варвары, погружая детей в ледяные реки, как и покрывая их очень простым и скромным плащом. Ведь дети из-за присущего им жара более способны к упражнениям, и им легче упражняться, чтобы привыкнуть к холоду. Мы видим, что некоторые дети из-за крайней бедности родителей даже более суровой зимой ходят с голыми ногами и одетые в единственную и притом изношенную одежду, к которой они так привыкли, что не больше страдают от сурового холода, чем даже те, кто прекрасно обут и одет. Здесь стоит к месту рассказать, что, когда мне еще мальчиком случалось бывать в деревне, мне повстречался случайно один крестьянин, гнавший скот, и так как стоял лютый холод, а у него не было обуви и почти не было на нем одежды, чем укрыться, я, охваченный состраданием к нужде человека, спросил, как столь мужественно он переносит такой жестокий холод, который я, весь укутанный со всех сторон одеждами, едва мог вынести. Он ответил мне очень остроумно: «Ты думаешь, сынок, что не замерз бы, если был бы одет во все одежды, какие только имеешь?» И когда я подтвердил кивком головы, что не буду ощущать никакого холода, он говорит: «В таком случае не удивляйся, если и я не мерзну, так как всегда одет во все одежды, какие у меня есть». Право же этим не столь изящным, сколь исполненным мудрости ответом грубый и неученый человек указал мне, как важны опыт и привычка для восполнения телесных нужд.
Это мы сказали о холоде. Напротив, нельзя никоим образом допускать, чтобы дети страдали от голода, дабы не ослабить их природную силу, необходимую для непрерывного роста, который в них происходит. О сне должно думать то же самое, но при этом все должно быть в меру, как передают медики и философы и говорит М. Варрон в обширном исследовании, написанном о воспитании детей[219]. Если разрешить им слишком много есть и спать, то они становятся из-за этого, как было замечено, тупыми и вялыми, задерживается рост их тела и созревают они медленнее.
Но прежде всего их надо будет как можно лучше наставить в божественном культе, чтобы научились они уважать религию, о Боге говорить честные слова и никак не позорящие его. Равно не клясться его именем, использование которого в клятве очень удобно для лжи и также рождает высочайшее презрение к тому, кем человек клянется, а что недостойнее или ужаснее презрения к Богу может быть высказано? Но не меньше детей надо будет удерживать от стремления ко лжи, нет ничего более чуждого, чем она, свободному человеку… Пусть оберегают их также от непристойных слов, чтобы не рассказывать им ничего грязного и позорного, слушая которое, они приучаются говорить то же самое и, раз привыкнув, не стыдятся делать и когда подрастут…
Но надо соблюдать меру, чтобы не устрашать чрезмерными угрозами и бранью и не бить. Подобное заблуждение очень распространено среди родителей, думающих, что угрозы и побои будут способствовать воспитанию детей, тогда как, напротив, они вбивают в детей такой страх, что его нелегко искоренить даже в старшем возрасте; детей даже калечат, что чаще делают многие неразумнейшие женщины, когда, пылая гневом, хотят научить своих детей дурной привычкой бить их умеренности, которой сами вовсе не обладают. [Из истории] известно, что римский всадник Анксон, бичуя сына, забил его до смерти; в негодовании от такого злодейства весь народ, отцы и сыновья истязали его на форуме металлическими прутьями, от чего его с трудом, хотя и обладал он высокой властью, освободил Август. Юрист Юлиан сообщает о сапожнике, который у мальчика, происходившего из свободной семьи, учившегося [ремеслу] и не выполнившего хорошо задания, выбил глаз, ударив его колодкой сапога по затылку. Поэтому пусть родители при воспитании детей ведут себя осмотрительнее. Ведь побои не свободным людям подходят, но рабам, отчего случается, что те, кого столь угрожающе бранят и бьют, обретают рабскую душу, становятся покорными, сломленными, измученными страданием, отчаиваются, и если они имели нрав благородный, то теперь они унижены, всего боятся и не осмеливаются ни на что выдающееся и достойное свободного человека. Побои очень сильно вредят как душам, так и телам, ибо они порождают и вредные жидкости в теле, отчего члены иссушаются и чахнут. Как нежным растениям вредит, на наш взгляд, излишняя сухость, так и детям чрезмерная строгость. Этому нас учит и пример с животными. Так, к жеребятам и телятам не применяют ни кнута, ни шпор и не бьют их. Даже взрослые лошади, уже взнузданные, если их часто бить, становятся своенравными, строптивыми и всего пугающимися, но ведомые более мягкой рукой становятся благороднее; то же можно сказать и о быках, которые тем чаще отвергают ярмо, чем более острым стрекалом их погонять…
Действительно, с детьми нужна рука более мягкая. Мы не говорим этим, что следует идти на поводу у всех их желаний. Известно, что природа этого возраста мягка, податлива, более склонна к пороку, чем к добродетели, но чем умереннее и мягче способ воспитания, тем надежнее и легче отвлечь детей от порока и побудить любить добродетель; думаем, что к нему надлежит также присоединить наивысшее благоразумие и тщательность и обдуманность в любом суждении. Так, иногда подобает похвалить хорошо выполненную ребенком работу, чаще делать вид, что не замечаешь его ошибок. Также и исправлять надо мягко, смешивать с похвалой заставляющий стыдиться упрек, порицания чередовать с одобрениями. В зависимости от поступка и обстоятельств следует прибегать то к святой суровости, то к одобрению и улыбке, то, когда дети начали делать что-то хорошее, чтобы еще больше побудить их, к небольшим наградам, которые они очень любят в их возрасте.
Кроме того, надо будет назвать детям и превознести высочайшими похвалами тех выдающихся людей, кто прославились добродетелью и ученостью, и, напротив, проклясть тех, кто считались злейшими и опаснейшими врагами. Следует рассказать им, какие позорные наказания претерпели за свои деяния одни и каких почестей и наград были удостоены другие, чтобы примером первых дети устрашались пороков, а примером вторых воспламенялись к добродетели. Будет полезно также осудить их ровесников, когда они в чем-то провинятся, и, наоборот, высоко одобрить их и похвалить, когда сделают что-то достойное; поскольку это вызывает обычно к ним зависть, то, слушая, что их [сверстников] так хвалят, дети будут стремиться к добродетели, чтобы заслужить равные похвалы; устрашенные же порицаниями, они отпрянут от пороков, от которых, как они понимают, проистекают те порицания.
Следует воочию показывать детям почести и других людей, которые те стяжали за заслуги, ведь зрелище общественного прославления и возвышения чужой доблести немало возбуждает души и дает сильный стимул к подражанию. Надо позаботиться, напротив, и о том, чтобы дети видели поношение недостойных людей (подобное бесчестью пьяных рабов, выводимых лакедемонянами на пирах на позор[220]), не для того, чтобы наслаждаться чужим несчастьем, которому надо скорее сострадать, но чтобы устрашало бесчестье других и чтобы сильнее отвлекать души видящих это от позорной жизни, которой обычно сопутствуют пороки. По этой же причине весьма полезно приводить детей смотреть наказание разбойников, убийц и других преступников.
Надо будет позаботиться, кроме того, чтобы детей чаще побуждали к добродетели посторонние люди, обладающие большим авторитетом. Ведь в формировании нравов и в исправлении проступков увещевания посторонних часто имеют бо́льшую силу, чем домашних. И даже сверстникам детей и слугам надо также разрешить порицать их…
Никто не станет отрицать, что многие как языческие (в их числе Хрисипп), так и священные писатели авторитетно утверждали, что надо бить детей. Пусть они думают что угодно, мы также со своей стороны опираемся на высокие авторитеты, и притом такие, которыми не следует пренебрегать. Однако послушаем слова Священного Писания: «Кто любит сына своего, пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешаться им»[221]. Но, приводя священных авторов, никоим образом не следует отбрасывать и того, что говорит Павел (чей авторитет не меньше) в Послании к Ефесянам: «И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем»[222]. Так же он пишет и в другом месте, наставляя Колоссян: «Отцы, не раздражайте сыновей ваших, дабы они не унывали»[223]. Поэтому родители должны будут тщательно обдумать в отношении сыновей, к чему окажется каждый более склонным, к добродетели либо к пороку. Если природные задатки ребенка столь благородны, что он сам влечется добровольно к добродетели и культуре, если он скромен, слушает старших, мягок с ровесниками, не избегает труда, не пренебрегает одобрением, однако иной раз и делает что-то не так (ведь даже среди взрослых и наделенных мудростью людей нет никого, кому бы не случалось ошибаться), пусть скажет мне тот, кто одобряет побои, пусть скажет мне, следует ли применять к нему угрозы и побои. Разве упомянутые священные авторитеты предписывают телесно избивать ребенка, бить его постоянно розгой и плетью? Не скорее ли надо опасаться того, как убеждал апостол Павел, что дети станут унылыми? И не будет ли лучше, как говорили мы выше, исправлять ребенка мягко и ласково, иногда даже не обращать внимания на его проступок и использовать сверх указанных другие способы исправления? Найдется ли ребенок столь дурной и извращенной природы, чтобы на него не подействовало мягкое обращение? <…> Мы знаем, что впрямь очень трудно изменить природу людей и дать другую форму смешанным элементам[224] единожды рожденных; но мы знаем и то, что нет от природы ничего врожденного, чего нельзя было бы, не скажу целиком изменить, но, по крайней мере, в чем-то исправить, если приложить искусство и опытную руку наставника. Известно, что даже дикие звери благодаря искусству делаются ручными… Поистине велика изобретательность человеческого ума, способного смягчить и часто ослабить силы природы, которые искоренить невозможно.
Прежде всего с наивысшим благоразумием и проницательностью следует изучить природу детей и выявить различные врожденные свойства характера, так, чтобы, исправляя нравы детей, применять для избавления от любого порока или болезни души соответствующие средства, как это обычно делают врачи, которые заботятся о теле. Ведь тела наши состоят из четырех элементов[225], каждый из которых обладает различными свойствами. Так, огонь содержит в себе врожденный жар, вода – холод, воздух – влагу, земля – сухость, поэтому какой элемент в каждом теле будет господствовать и будет в большом изобилии, такие свойства, особенности и такой характер он и определит, что, как очевидно, относится и к остальным живым существам [разных] мест и регионов. Откуда происходит, что тех, в ком преобладает огонь, мы видим гневными, в ком вода – мягкими, в ком воздух – веселыми, а в ком земля – печальными. И потому надлежит заботливо исследовать нрав каждого ребенка. Одни ведь словно нежнейшие цветки, в ком пробивается свет будущей выдающейся добродетели, хотя они и более робки, чем подобает, и более застенчивы. Другие необузданны, отважны, дерзки. Некоторых найдешь многословными и болтливыми, другие – с глазами, опущенными в землю, едва говорящие, даже когда прикажут. Много надменных и тщеславных и гораздо больше тех, кто стремится к истинной похвале и славе. Есть также небрежные и нерадивые, другие легкомысленны, непостоянны, гуляки, а иные твердого и ясного духа. Есть такие, кто не удостаивает послушания старших, но есть и те, кто охотно слушается младших. Есть те, кто охотно трудится и бодрствует, и те, кто позорно покоится в лени и бездействии. Некоторые все, что имеют, щедро раздают, другие крайне скупы, для них нет ничего страшнее, чем обеднеть, хотя они еще совсем не испытали бедности. Некоторые увлечены науками и добрыми искусствами, другие их не любят; многим нравится в жизни заниматься хозяйством, еще большему числу – насыщение чрева и обжорство. Одни имеют душу мягкую и кроткую, очень многие склонны к гневу, одних наслаждает мир, покой, согласие, других – ссоры и распри. Очень велико различие умов и волевых качеств, велика противоположность, поэтому при воспитании детей надо применять разные способы.
Один способ подходит к бесстыдному и дерзкому, другой – к робкому, кто краснеет по малейшему поводу, этого второго надо поддержать похвалой и чаще побуждать небольшими наградами, иной раз надо похлопать ему [в знак одобрения] и улыбнуться; а в отношении другого не следует применять ни улыбки, ни дружелюбного упрека, но подходить к нему надо с более строгим лицом и грозным взглядом. И это для того, чтобы первый не увял, не впал в уныние, не был удручен и не пришел в конце концов в полное отчаяние; и чтобы второй, вознесенный пустым самомнением, не чванился бы, не распоясывался, не становился необузданным и не низвергся бы вниз от чрезмерной самонадеянности. Первейший заслон страху и застенчивости, без сомнения, – похвала, души благородные и расположенные ко благу она обычно возвышает и окрыляет доброй надеждой на самих себя; а неумеренные и разнузданные от похвалы становятся более надменными, чванятся и раздуваются, словно река от долгих дождей; как этим похвала – губительный яд, так тем она служит обычно целительным средством…
Книга вторая
До сих пор мы рассуждали о том, как надо формировать нравы детей. Теперь нам, очевидно, следует сказать о том, как надо обучать детей наукам и добрым искусствам. Родители должны обратить на это внимание и приложить все силы своего ума, чтобы дать детям образование. Ведь если ради детей они стараются с такой заботой и беспокойством накопить богатства и увеличить наследство, насколько большую заботу им надлежит проявить, чтобы оставить детям сокровища гораздо более достойные и ценные – науки и добрые искусства. Ибо сокровища эти остаются вечными и неизменными, богатства же тщетны, мгновенны и преходящи. Науки и искусства услаждают и утешают любой возраст и являются, по словам Аристотеля, украшением в счастливые времена, убежищем в несчастьях, а богатства колют, как шипы, и мучат и часто порождают горчайшие заботы, а когда они исчезают, их бывших владельцев начинают презирать и насмехаться над ними. Науки и искусства также сильно побуждают и воспламеняют души любовью к добродетели, а богатства, как сказал Посидоний, – причина и начало всех бед[226]. Науки и искусства не могут украсть воры, уничтожить какое-либо насилие, огонь либо несчастье; богатства похищают то произвол могущественных людей, то нападение разбойников, то война, то ненасытное море, то еще более ненасытные ростовщики. Поэтому очень верным, хотя и неискренним, был ответ Нерона своему учителю Сенеке; когда Сенека напомнил о многочисленных и великих дарах, принятых им от Нерона, тот сказал так: «Ты взлелеял мое детство и затем мою юность наукой, благоразумием, наставлениями, и твои дары мне, пока я жив, будут вечными, а то, что ты от меня получаешь – сады, деньги, приносящие барыш поместья, – подвластно случаю». Можно вспомнить также выдающегося мегарского философа Стильпона[227]. Когда был захвачен и разрушен до основания город и Стильпон потерял детей и жену, его спросили, не претерпел ли он от войны какого-то ущерба. «Совершенно никакого, – ответил он, – ибо война не может никогда отнять ничего из добродетели». Похоже на это другое высказывание – Бианта из Приены. Когда была разорена его родина, кто-то спросил у него, видя его уходящего пустым, почему он не несет с собой, по крайней мере, что-то из своего имущества. Он ответил: «Все свое добро я несу с собой», – обозначая этим науки и мудрость.
Замечательно наставление по схожему случаю философа-сократика Аристиппа. Потерпев кораблекрушение, он был сильной бурей выброшен на побережье Родоса. Увидев на песке какие-то геометрические фигуры, он, говорят, воскликнул, увещевая спутников [по несчастью] возыметь добрую надежду, так как он увидел следы людей[228]. Ободренный уверенностью, он сразу же устремился в город, пришел в гимнасий, где, рассуждая с высочайшим изяществом о философии, был почтен родосцами славными дарами; ими он помог не столько себе, сколько своим спутникам, щедро позаботясь обо всех их нуждах. Собираясь вернуться домой, они спросили его, что поручает он им передать на родину. «Возвестите согражданам, – сказал он, – чтобы дали они детям такие богатства и такие припасы в дорогу, которые останутся при них даже тогда, когда они терпят кораблекрушение и спасаются вплавь»[229]. О глас, достойный философа! Как должны бы все родители прислушаться к нему и услышанное сохранить навечно! Аристиппу принадлежит и другое благоразумное высказывание. Спрошенный, чем отличается мудрый от глупца, он ответил: «Пошли их обоих голыми в неизвестные земли – и ты узнаешь об этом…»
Итак, родители должны приготовить для детей такие богатства, которые не будут тщетными, пустыми, мимолетными, которые не сможет уничтожить никакая сила судьбы и которые, будучи заключены в душах и умах, не будут подвержены никакой случайности и сохранятся навечно…
<…> Когда души окрепнут, детей следует отдать учиться в публичную школу, куда обычно собираются и другие мальчики, но не учить их дома, как полагали некоторые, с помощью частного учителя. Ведь в школах они будут избавлены от разговоров женщин и слуг, а также от лицезрения домашних дел, часто непристойных; будут оторваны от одиночества, которого более всего надо опасаться в этом возрасте, чтобы не случилось того, что происходит со многими детьми: словно извлеченные из каких-то потаенных мест, они страшатся людей, как призраков, и это, как смоляное пятно, сохраняется часто в них даже в зрелые годы. Кроме того, если дети будут обучаться в школах, то каждый будет лучше успевать благодаря примеру и знанию другого. Ведь похвальная добродетель одного их возбудит, осужденные пороки другого устрашат: так, надеясь на одобрение и боясь порицания, они становятся лучше. Надо остерегаться, часто меняя преподавателей, переводить детей для обучения из одной школы в другую. Для детских умов, как и для растений, когда их часто пересаживают, или для вин, когда их переливают в другие сосуды, это вредно и пагубно.
Надлежит также с большей тщательностью выбирать учителей публичных школ для обучения детей, чтобы… были они серьезными и свободными от всяких проступков, а также превосходно образованными. Ведь чем чище и питательнее молоко кормилицы, тем здоровее и крепче ребенок, так и с учителями – чем лучше будут их образованность и нравы, тем более прочные ростки добродетели и учености они оставят своим преподаванием в детях, ростки, которые лишь выше поднимутся [в дальнейшем]. И не надо колебаться выбирать с самого начала в учителя детям человека превосходной учености, хотя и кажется, что для обучения детей раннего возраста подойдет посредственно образованный и рядовой человек. Но чем образованнее будет учитель, тем более доступное для детей и более ясное знание даст он, которое щедро насытит их души; [такие] учителя заложат также в душах детей более прочные и надежные основы, которые, будучи заложены таким способом, укоренятся в них навсегда.
Но разыскивая образованных учителей, надо, однако, избегать школ с чрезмерным скоплением учеников, ибо из-за множества учеников проистекают трудности в обучении, трудности влекут за собой небрежность, небрежность – пренебрежение и все это в конце концов – потерю времени и денег. Итак, следует избегать школ, которые слишком переполнены учениками… Ведь любой учитель, даже очень образованный, если у него учеников больше, чем он может вынести, вряд ли сможет когда-нибудь удовлетворить в достаточной степени всех да еще иметь время для отдыха.
Также предпочтительнее определить детей к учителям спокойного и мягкого нрава, ибо бесчеловечность и, так сказать, черствость наставников очень мешают успеху того, кто отдан в этом возрасте учиться. Дети также очень легко подражают поведению старших, на которых постоянно смотрят; известен пример этому: воспитанного у Платона мальчика возвратили домой к родителям, и когда он увидел однажды раздраженного отца, повысившего голос, он, говорят, сказал ему, что никогда этого не видел у Платона…
Книга четвертая
<…> Какое из благодеяний может быть больше, чем появиться на свет от родителей, которые ради детей претерпевают столько трудов, подвергаются добровольно стольким опасностям, испытывают столько тягот и горестей, обременяются такими затруднениями и беспокойствами, что нет ничего столь тяжелого, печального и горького, что не показалось бы им самим ради детей сладким и радостным. Вспомним, сколь многое сделали они ради нас, сколь многое пытались сделать, на сколь многое решались, сколько терпели; подумаем, что с нами стало бы без такой огромной их заботы и беспокойства, сколько раз нам суждено было бы погибнуть от голода, скольким тысячам опасностей подвергаться самым жалким образом; оценим нравы, искусства, науки, которые мы обрели благодаря их неоценимым трудам и расходам, рассмотрим, как мы, так сказать, из скота благодаря им стали людьми. Какими благодарностями сможем мы когда-нибудь отплатить за такие благодеяния, каким равным воздаянием отблагодарить за такие услуги, чем достойным отплатить за их безмерные блага? Но так как не может быть никакого равного воздаяния за указанные заслуги, то сделаем, по крайней мере, то, что для нас возможно: будем вести себя с ними услужливо, постоянно сопровождать их, будем жаждать их поучений, повиноваться их приказаниям, их воле и решениям, будь то оставаться на месте, либо уйти, либо заняться военным делом, либо жить в деревне, либо жениться, воспримем, словно это божественный оракул, и выполним; разгневанным не будем противиться, грозящих и пугающих терпеливо вынесем, приказывающих же вещи бесчестные и преступные отвергнем, но мягко и скромно, без какого-либо сурового проклятия, подверженных какому-нибудь позорному пороку не будем презирать, открыто позоря их…
Когда же они случайно обеднеют, будем кормить их и содержать, а когда состарятся, поддержим их старость, как учат нас священные законы, и не потерпим, чтобы они когда-либо печалились, утешим грустных, ободрим упавших духом, никогда не оставим угнетенных, подавленных духом, обманутых другими, не уступая в милосердии прочим животным, известно ведь, что аисты кормят поочередно старого вожака стаи. Этот достойнейший и святейший долг милосердия пусть юноши охотно постигают, постоянно соблюдают, неослабно совершенствуют. Хотя его нельзя даже в малейшей степени сравнить, как мы сказали, с родительским благодеянием, однако его соблюдение добудет для них огромные и многочисленные запасы благ как человеческих, так равно и божественных, на которые они никогда и не надеялись.
Но не менее важным будет считаться суждение о родине, которое мы по праву добавили в этом месте; ее древние учителя философии даже ставили впереди родителей; словом, так ее надо скромно почитать, чтобы не говорить ничего, что уменьшает ее достоинство и славу, не делать ничего, что приносит ей убыток и ущерб.
Philelphi Fr. De educatione liberorum clarisque eorum moribus. Tubingae, 1513, ft. 1 r, 2r, 3r-3v– 5v-7r, 8 v, 11 r-13r, 15r-16r, 17r, 39r-39v.
За неимением современного издания 30-х годов XX в. перевод трактата выполнен по тюбингенскому изданию 1513 г., находящемуся в Научной библиотеке Санкт-Петербургского университета.