Томас Мор (1478–1535) – выдающийся английский гуманист, политик, богослов. Он родился в семье юриста, учился в Оксфорде, затем изучал право в специальных юридических школах Лондона и к 1502 г. стал адвокатом; избранием в 1504 г. в палату общин началась общественно-политическая деятельность Мора, с 1529 г. Мор – лорд-канцлер Англии. Еще в юности он сблизился с кружком оксфордских гуманистов – Т. Линакром, Дж. Колетом, У. Лили и др., которые оказали на Мора сильное влияние. Он начал изучать греческий язык у У. Гроцина, интересовался античной культурой и итальянским гуманизмом (перевел на английский язык письма и биографию Пико делла Мирандола). Особенно значительным было влияние на Мора Дж. Колета, ставшего, по словам Мора, его духовным руководителем. Как и Колет, он стремился к возрождению подлинного учения Христа, понимая его как путь к реформе церкви и общества. К 1499 г. относится знакомство Мора с приехавшим в Англию Эразмом, переросшее в глубокую дружбу. Эразм в письме к Гуттену оставил литературный портрет Мора, проникнутый любовью и восхищением перед обаянием этого человека.
Помимо переводов на латинский язык древнегреческих поэтов, Лукиана, Мору принадлежит 250 латинских стихотворений, эпиграмм, поэма на коронацию Генриха VIII; в них затрагивается широкий круг актуальных проблем на политические темы (о наилучшем политическом устройстве, совершенном государе, государе-тиране и др.), на темы реформы церкви, борьбы с пороками и т. п. В поэме на коронацию Генриха VIII дана программа деятельности просвещенного монарха. В исторической работе Мора «История Ричарда III» (1514–1518) осуждается тирания как система власти, основанная на насилии, произволе и беззаконии. Написанная в это же время «Утопия» (1516) рисует общество, основанное на принципах социальной справедливости, как их понимали многие гуманисты Возрождения, оно в корне отлично от современной Мору Англии, порядки которой этот, по словам Эразма, «общественный защитник неимущих» подвергает резкой критике в «Утопии». Мор не принял Реформации, вступил в полемику с Лютером и его английскими последователями. Он отказался признать Акт о верховенстве, по которому английский король получал высшую власть над церковью страны и устранялось верховенство папы; имея возможность избежать смерти признав Акт, Мор не пошел против совести и религиозных убеждений и 6 июля 1535 г. погиб на эшафоте, казненный тем самым королем, коронацию которого он приветствовал в своей поэме и на правление которого он, как и другие английские гуманисты, возлагал так много надежд.
Вопросы воспитания молодежи глубоко интересовали Мора, и в своей «Утопии» он писал о всеобщем обучении детей в школах на родном языке, о приобщении всего взрослого населения к знанию через публичные лекции в свободное от работы время, о трудовом воспитании детей и др. Мор сумел реализовать гуманистические принципы воспитания в своей семье, которая была настоящей школой воспитания. Мор считал, что женщина должна быть так же образованна, как и мужчина, и свою молодую жену он обучил грамоте и привил ей понимание музыки. Он дал прекрасное образование не только сыну Джону (Иоанну), но и трем дочерям – Елизавете, Цецилии и Маргарите. Маргарита была самая образованная из дочерей, она так хорошо знала древние языки и литературу, что Эразм называл ее «украшением Британии».
Ниже приводятся письмо Мора к воспитателю его детей Уильяму Гонеллю (1518) и стихи Мора, посвященные детям, которые стали для него друзьями и единомышленниками и которых он любит не только потому, что он их отец, но и потому, что прекрасны их нравы и образованность. Стихи были написаны во время поездки Мора с посольством в Кале в 1517 или осенью 1516 г.
Письмо Томаса Мора Уильяму Гонеллю
Я получил, дорогой Гонелль, твое письмо; оно такое же, как и всегда, то есть чрезвычайно изящное и полное любви. В этом письме я увидел твою преданность моим детям, из него же я узнал и о твоей заботе о них. Каждый из них мне премного нравится, но более всего меня радует, что Елизавета и без матери выказывает скромность своего нрава, хотя обыкновенно и при живой матери не всякая девица это делает. Скажи ей, что мне это милее всякой учености. Потому что всем королевским сокровищам я предпочитаю ученость, соединенную с добродетелью. Если отказаться от честности, то слава научная окажется не чем иным, как весьма известным и всем заметным бесславием. Особенно это касается женщин. Оттого что просвещение среди женщин – дело новое[447] и многие охотно увидят в нем упрек мужской лени, приписывая науке то, что на самом деле есть недостаток характера, полагая, что из-за пороков ученых людей собственное их невежество сойдет за добродетель. И, напротив, если женщина (я хотел бы этого для всех своих дочерей и надеюсь, что с твоей помощью они этого достигнут) к своим замечательным душевным достоинствам добавит скромные познания в науках, то, я полагаю, она обретет истинного блага более, чем если бы овладела она богатством Крёза и красотой Елены. Не по той причине, что ученость принесет ей славу (хотя ученость и сопровождает добродетель, как тень сопровождает тело), но по той причине, что награда за мудрость прочнее той, которая может исчезнуть вместе с богатством или погибнуть вместе с красотой, потому что такая награда зависит от действительного знания, а не от людской молвы, глупее и пагубнее которой ничего нет на свете. И подобно тому как честному человеку свойственно избегать бесславия, так полагаться на славу достойно человека не только заносчивого, но и смешного и жалкого. Ведь душа неизбежно будет неспокойна, если в зависимости от чужого мнения ей придется все время колебаться между радостью и печалью. Среди всех замечательных благодеяний, которые приносит людям ученость, клянусь Гераклом, лучше всего то, что, усердно занимаясь науками, мы думаем не о хвалах за это, а о пользе. Это рассказали нам, конечно, весьма ученые люди, особенно философы – наставники человеческой жизни, хотя некоторые употребляют ученость, наравне с прочими хорошими вещами, во зло и охотятся за одной лишь пустой славой да повсеместной известностью.
Дорогой Гонелль, я много пишу о том, что не надобно стремиться к славе, так как ты в своем письме сказал, что не следует унижать глубокий и в то же время возвышенный характер Маргариты. В этом я совершенно с тобой, мой Гонелль, согласен. Но мне кажется, не сомневаюсь, что и тебе тоже: благородные свойства души унижает тот, кто приучает восхищаться пустым и низким. Напротив, всякий, кто зовет к достоинству и к истинному добру, одобряет их; это делает всякий, кто размышляет о высоком, с презрением взирает на тени добра, которые почти все смертные, не ведая об истине, жадно ловят взамен истинного добра. Поэтому полагаю, дражайший Го нелль, нам надобно идти по этому пути. Я часто просил не только тебя – потому что знаю, что из-за твоей исключительной преданности моей семье ты сделаешь это по собственной воле, – просил не только свою жену, которую побуждает к этому много раз доказанная, поистине материнская любовь, но просто всех своих друзей я просил, чтобы они постоянно предостерегали моих детей избегать пропастей гордыни и высокомерия и побуждали вступить на путь скромности и не соблазняться видом золота, не вздыхать по поводу того, что у них нет чего-то, чем они по ошибке восхищаются у других, не гордиться от приобретения внешнего блеска и не страдать от потери его, не пренебрегать красотой, данной от природы, и не усиливать ее ухищрениями искусства, считать, что среди всех благ добродетель стоит на первом месте, а ученость – на втором. Прежде всего их надобно выучить благочестию по отношению к Богу, милосердию – по отношению ко всем людям, а по отношению к самим себе – скромности и христианскому смирению. В таком случае Бог их вознаградит, и в ожидании этого смерть им не будет страшна; кроме того, обладая подлинной радостью, они не станут чваниться от пустых людских похвал или падать духом от злословия. Вот что такое, по моему мнению, истинные и подлинные плоды учености; я думаю, ими обладают не все просвещенные люди, но те, которые посвятили себя им с таким намерением, я полагаю, легко справятся со всем и достигнут совершенства. Я не думаю, что для жатвы важно, кто сеял: мужчина или женщина. И тех и других, если называются они людьми, по самой их природе от животных отличает разум. И те и другие, говорю я, одинаково способны овладеть науками, которые развивают разум; если сеять семена добрых наставлений, то вырастут и плоды, подобно тому как это бывает на пашне. Если женщины по собственной их природе плохи и скорее способны породить чертополох, чем какой-нибудь иной плод (на этом основании многие удерживают женщин от занятий науками), то я, напротив, считаю, что тогда надобно с еще большим усердием развивать их ум благородными науками и занятиями, дабы трудом исправить этот природный недостаток. Так считали и древние мужи – люди не только в высшей степени мудрые, но и добродетельные. Не говоря об остальных, Иероним и Августин не только увещевали знатнейших матрон и благороднейших девиц, чтобы они занимались науками, но и, чтобы облегчить им это, даже старательно разъясняли им темный смысл Писания, писали нежным девушкам письма, полные столь великой учености, что в наше время старые люди, называющие себя докторами богословия, едва в состоянии хорошенько прочитать их и еще менее того понять.
Будь добр, просвещеннейший Гонелль, позаботься, чтобы мои дочурки изучили эти сочинения святых мужей. Из них они лучше всего узнают, как надобно наметить цель своих занятий, и поймут, что плод их трудов состоит в свидетельствовании Божием и в чистой совести. Так и получится, что обретут они мир и покой, не будет их волновать хвала льстецов, не подействуют на них укусы невежественных насмешников над науками. Но я уже слышу, как ты кричишь мне, что хоть эти наставления и правильны, но из-за нежного своего возраста мои дочери не в состоянии их уразуметь! Где и когда ты сыщешь какого-нибудь преуспевающего в науках человека преклонного возраста, дух которого был бы настолько тверд и стоек, чтобы нисколько не щекотал его зуд славы?!
Я думаю, мой Гонелль, чем труднее избавиться от чумы гордыни, тем более, считаю я, надобно этого добиваться, тем важнее каждому готовиться к этому с младенчества. Это неизбежное зло столь прилипчиво к нашим сердцам, оттого что оно присуще нам почти с рождения, его прививают к детским податливым душонкам с колыбели, его поддерживают учителя, родители вскармливают его и доводят до совершенства. Потому что никто ничему, даже доброму, не выучивает без приказания ждать в награду похвалы, ждать платы за добродетель. Поэтому в течение долгого времени, привыкнув к тому, что похвал становится все больше, люди, наконец, доходят до того, что они стараются нравиться все большему числу, то есть худшим, и стыдятся быть хорошими. Чтобы отогнать эту чуму подальше от моих детей, и ты, мой Гонелль, и мать, и все прочие друзья должны трубить, долбить, до хрипоты говорить, что хвастовство презренно… что нет ничего выше той смиренной скромности, которую столько раз восхвалял Христос. Мудрое милосердие подтвердит, что лучше учить добродетели, чем упрекать в пороках, лучше давать наставления любить ее, чем уговаривать ненавидеть их. Для этого нет ничего более подходящего, чем чтение древних Отцов Церкви. Мои дети понимают, что те не могли на них гневаться, и если они почитают их за святость, то на них непременно весьма подействуют их наставления. Если ты кроме Саллюстия почитаешь что-нибудь в этом роде Маргарите и Елизавете, которые, кажется, более зрелы, чем Джон и Цецилия, ты премного этим обяжешь и меня, и их… Кроме этого, моих детей, которые дороги мне по закону природы, вдвойне дороги из-за просвещенности и добродетельности, ты сделаешь для меня втройне более дорогими, так преумножив их ученость и доброту.
Прощай.
При дворе в канун Пятидесятницы. (22 мая 1518 г.)
Из книги: Томас Мор. Утопия. М., С. 311–317.
Томас Мор Маргарите, Елизавете, Цецилии и Иоанну, сладчайшим чадам, желает неизменно здравствовать
Пусть же посланье одно посетит четырех моих деток,
И невредимыми пусть отчий хранит их привет.
Мы же свершаем наш путь, и пока мы под ливнями мокнем,
Чаще в трясине пока вязнет измученный конь, —
Я сочиняю для вас эту песню свою и надеюсь,
(Пусть не отделана) вам будет приятна она.
Собраны в ней подтвержденья отцовского чувства – насколько
Пуще очей своих он любит поистине вас.
Ведь ни зыбучая почва, ни воздуха ярые вихри,
10 Конь исхудалый, что путь держит глубокой водой,
С вами не в силах его разлучить; где б он ни был, – докажет:
Не о себе, но о вас более думает он.
Ибо пока, наклонясь, конь ему угрожает паденьем,
Он, не тревожась о том, все сочиняет стихи.
Песни, что трудно у многих выходят из сердца пустого,
Отчая дарит любовь, чувств полнотой рождена.
Что же дивиться тому, если вас обнимаю от сердца
Полного я: кроме вас, нет у меня никого.
Вместе провидец-природа родителя слила с потомством
20 И Геркулеса узлом души связала у них.
Вот почему у меня и характера мягкого нежность,
Часто привыкшая вас греть на отцовской груди.
Вот почему пирогами привык вас кормить я и щедро
Яблоки спелые вам с грушами вместе давать.
Вот почему я привык одевать вас в одежды из шелка,
И никогда я не мог вашего плача снести.
Часто я вам раздавал поцелуи и редко побои,
Но и при этом бичом хвост мне павлиний служил.
Впрочем, и этакий бич применял я и робко, и мягко,
30 Чтобы синяк не пятнал нежных седалищ у вас.
Ах, не тот ведь отец называться достоин жестоким,
Кто не рыдает, когда чадо рыдает его.
Что бы свершили другие – не знаю, но вам-то известно,
Сколь справедлив у меня, мягок поистине нрав.
Ведь неизменно и крепко любил я свое порожденье,
И (как и должно отцу) я снисходителен был.
Ныне же эта любовь до такой разрослася громады,
Что представляется мне, прежде я вас не любил.
Нравы серьезные ваши в столь юные годы причиной,
40 Также и ваши сердца, добрым искусством полны,
И красноречие ваше в приятно отточенной речи, —
Каждое слово у вас взвешено с точностью в ней.
Все это сердце мое наполняет столь дивным волненьем,
Ныне с моими детьми крепко связуя меня,
Что к порожденным любовью – лишь единая страсти причина, —
Свойство многих отцов, пусть не коснется меня.
Так, о дражайшее племя потомков моих, продолжайте
Дружество ваше крепить с любящим вашим отцом.
В доблестях этих такая откроется цель вам, что право,
50 Вот уже кажется мне: прежде я вас не любил.
Это свершите (ведь можете вы) тех доблестей силой
Так, чтоб казалося мне: вас я не просто люблю.
Из книги: Томас Мор. Эпиграммы. История Ричарда III. М., 1973. С. 73–74.