Гуарино Гуарини да Верона (1374–1460) – известнейший гуманистический педагог, ученый. Родился Гуарино в Вероне в семье ремесленника – резчика по металлу. В возрасте 12 лет потерял отца и остался на попечении матери, которая приложила все силы, чтобы дать сыну образование. Учился Гуарино сначала в родном городе, затем в Падуе, где, возможно, слушал Конверсини да Равенна; сблизился с падуанскими гуманистами, в частности с Верджерио. В 1403–1408 гг., будучи на службе у венецианского торговца и государственного деятеля Паоло Цане, был в Греции, где выучил греческий язык у сына (или племянника) Мануила Хризолора. По возвращении преподавал греческий во Флоренции, где его слушали видные гуманисты. В 1414 г. уехал в Венецию, там открыл школу по изучению греческого; среди его учеников около года был Витторино да Фельтре; обучая Витторино греческому, Гуарино сам учился у него латинскому. В 1418 г. после женитьбы Гуарино вернулся в родную Верону, где занимался преподаванием. По примеру гуманистического педагога Гаспарино Барциццы, который еще в Падуе заложил форму школы-интерната, Гуарино взял учеников в свой дом в Вероне, воспитывая их вместе со своими детьми (у Гуарино было 12 детей) и вывозя летом за город, на свою виллу в Вальполичелло.
В 1429 г. Гуарино получил предложение от феррарского правителя Никколо д’Эсте приехать в Феррару для воспитания сына д’Эсте – Леонелло. Правитель назначил высокое жалованье Гуарино в 350 дукатов, которое постоянно росло. Гуарино принял предложение. Сначала он воспитывал Леонелло и немногих детей горожан. Когда Леонелло вырос и женился, Гуарино в 1435 г. приобрел в собственность дом и взял в пансион многих детей; в 1436 г. число учеников настолько возросло, что городские власти предприняли первые шаги к организации «общественной школы», назначив Гуарино профессором риторики. В 1442 г. школа получила права университета. Таким образом, университет в Ферраре своим рождением (а точнее, возрождением, ибо формально он возник в 1391 г., но влачил жалкое существование) был обязан прямому влиянию Гуарино. Как профессор риторики Гуарино жил и работал в Ферраре до конца жизни, умер он почитаемым всеми 86-летним патриархом.
Обучение в школе Гуарино имело три ступени – элементарную, грамматическую и риторическую, для каждой ступени была своя программа. В основе обучения лежала античная литература (латинская и греческая). Изучали не только литературные, философские и исторические сочинения, но и естественно-научные (по географии, медицине, астрономии и естествознанию). Гуарино соединял в себе черты ученого и учителя. Он перевел трактат Псевдо-Плутарха «О воспитании детей», издал «Аттические ночи» Авла Геллия, медицинский трактат Цельса, комедии Плавта; он перевел также «Географию» Страбона. Своим энтузиазмом страстного филолога он заражал своих учеников, часть которых пошла по его стопам. Гуарино написал также учебник по латинской грамматике «Правила Гуарино», изложил по-латыни сочинение Мануила Хризолора, представлявшее собой введение в изучение греческого языка (оно затем использовалось во всех гуманистических школах). От Гуарино осталась обширная переписка.
Опыт преподавания отца обобщил в своем трактате «О порядке преподавания и изучения наук» (1459) его сын Баттиста Гуарино, преподававший после отца в школе и Феррарском университете.
У Гуарино учились будущие гуманисты Эрмолао Барбаро, Ян Панноний (из Венгрии), ученики из Далмации, Германии, Чехии, Польши, Франции, Англии. Девять лет правления его воспитанника Леонелло д’Эсте были благоприятным временем для Феррары: государство не вело войн, при дворе не было раздоров, несколько раз снижались налоги, бедняки в голодные годы получали хлеб и мясо; Феррара стала центром гуманистической культуры, ко двору привлекались гуманисты и художники.
Письмо Гуарино к Леонелло д’Эсте
Даже издалека, государь Леонелло[503], я хочу если не непосредственно, то, по крайней мере, советами помочь твоему продвижению в науках; словом, я изложу тебе кратко некоторые правила и как бы план занятий, которые я воспринял от Мануила Хризолора, учителя в науках и добродетели, когда он был моим вожатым на пути к литературной культуре. Прежде всего он хотел, чтобы при чтении я произносил слова ясным голосом, а не шептал или бормотал сквозь зубы. Натуралисты и медики утверждают, что такое предписание помогает пищеварению[504], но оно составляет немалое подспорье и для лучшего понимания и усвоения, поскольку сами звуки, как если бы говорил кто-то другой извне, воздействуют на ум и побуждают его к более тонкому познанию.
Далее следует внимательно и сосредоточенно пробежать глазами определенный отрывок текста и законченное высказывание, называемое некоторыми клаузола, а другими – период; если сразу же при первом прочтении ты поймешь его значение, то, повторяя его про себя и сокращая, ты представишь его одному лишь умственному взору; если же при первом знакомстве, как очень часто случается, смысл, который ищешь, останется скрытым, ты обязан вернуться назад и, как говорят, стучаться в дверь, чтобы открылся вход словно бы настойчивому пониманию. И в этом ты должен подражать охотничьим собакам, которые, не найдя при первом поиске птицы в зарослях кустарника и тростника, вынуждены начать снова, так, чтобы то, чего невозможно было достигнуть при первой попытке, вытащить наружу при втором приступе.
Когда затем ты прочитаешь подобным способом и с подобной тщательностью разные периоды, связанные с одной и той же темой, то, прежде чем переходить в чтении к другому, необходимо будет сосредоточиться и в молчании снова вернуться к сути прочитанного. И не каждое слово ты должен воспроизвести в себе, но только смысл, как бы разыскивая не члены, а все тело в целом. Если же при чтении тебя поразит изящное высказывание, либо описание мудрого и достойного действия, или остроумный ответ, одним словом, что-то способное преобразовать и украсить жизнь, я советую тебе заучить это на память. И чтобы запомнить лучше и надолго, недостаточно будет повторить это только один раз, но, согласно пифагорейскому обычаю, вечером следует повторять все то, что ты узнал днем; и, установив определенный день в течение месяца, ты должен будешь снова вспомнить все усвоенное.
Чтобы закрепить в памяти то, что ты прочитал, очень полезно будет выбрать кого-то, с кем можно беседовать о прочитанных вещах и делиться своими размышлениями. В самом деле, сила и природа памяти такова, что она не хочет оставаться бездеятельной, но укрепляется ежедневными упражнениями. Для этого всего есть изобретательное средство, полезное и испытанное: всякий раз, как нам случится читать, надо держать наготове как верного хранителя тетрадь, в которую записывать все то, что нам приходится отмечать и отбирать, так, чтобы составить из этого как бы каталог собранных вещей.
Таким образом, когда ты решишь повторить отобранные сентенции, ты, не пробегая заново всю книгу, будешь иметь свою тетрадь, которая как полезный и усердный секретарь снабдит тебя тем, что потребуешь. Это хитрое средство всегда считали очень плодотворным самые известные отцы наук, как и их ученики, поэтому наш Плиний, среди многих других, говорит, что он никогда не читал какой-либо книги без того, чтобы не выбирать из нее вещей, достойных быть взятыми на заметку.
Ученики и современники о Гуарино
В Ломбардии Гуарино выучил очень многих школяров, сделав их всех людьми образованными. И не только из Ломбардии, но и из Венгрии и с окраин мира посылали школяров в Феррару обучаться не только наукам, но и нравам под руководством Гуарино, который был человеком в высшей степени благонравным и большим блюстителем чести… Причиной того, что Гуарино побудил многих вступить на добрый путь нравственности и наук, был наилучший пример его собственной жизни. Он жил в Ферраре с женой и детьми долгое время и похвальным образом и занимался только преподаванием, ни во что другое не вмешиваясь… Все свое время он разделял между обучением, переводами и сочинением собственных трудов.
После того как благоприятная звезда привела в Феррару этого божественного человека, произошло удивительное изменение умов… На его публичные лекции устремлялась огромная толпа не только детей и юношей, но также и взрослых, которые желали, будь это возможно, отбросить старые заблуждения… и обрести свет истинного знания… Его лекции так нас наслаждали, так насыщали слушателей и покоряли их, он до такой степени ласкал сердца всех изяществом, красотой, радостью, что, казалось, увлекал их на острова блаженных. И тому, кто обращался к Гуарино с вопросом, он отвечал так любезно, с такой благожелательностью и с таким терпением, что становилось понятно: его наибольшее желание в том, чтобы влить в слушателей все свое знание… Но Гуарино не только обучал наукам, он восстановил обычай древних ораторов, которые были не менее учителями жизни, чем слова.
Фрагменты текстов переведены по книге: Е. Garin. Educazione umanistica in Italia. 9 ed. Roma; Bari, 1975. P. 195–199.
1-й отрывок – из письма Гуарино к своему ученику Леонелло д’Эсте от 1434 г.;
2-й – из «Жизнеописания Гуарино» Веспасиано да Бистиччи (1421–1498);
3-й – из надгробной речи ученика Гуарино Лодовико Карбоне на похоронах Гуарино в 1460 г.
Баттиста Гуарино
О порядке преподавания и изучения наук
Баттиста Гуарино к Маффео Гамбара из Брешии, благородному юноше, своему ученику
Итак, я посвятил тебе эту книжечку, из которой ты узнаешь, с одной стороны, об обязанности, с другой – о порядке, которым должны следовать в изучении греческого и латинского языков учитель – в обучении юношей, ученики – в занятиях науками. А если поймешь, что в ней будет что-то к тебе не относящееся, считай, что не столько тебе, сколько в твоем лице другим юношам я захотел подарить это законченное сочиненьице об изучении наук и преподавании, а ты возьми только то, в чем ощутишь нужду. Без колебаний могу утверждать, что те, кто будет обучен с помощью такого наставления, когда-нибудь непременно окажутся в числе ученейших людей: я ведь собрал то, что наиболее полезно не только по моему мнению, которое не может иметь большого веса из-за моего молодого возраста, но и по мнению ученейших мужей и прежде всего наилучшего отца моего, который, как тебе известно, в течение долгого времени имел большой опыт в преподавании. Так что, читая, ты сочтешь, что не я, а сам отец говорит это, и убедишься, что ничего не написано из того, что не проверено длительным опытом. Впрочем, чтобы не казалось, что я всеми силами хвалю эту работу незаслуженно, ты увидишь уже на деле и, как я надеюсь, узнаешь в результате неустанных упражнений, что наставления – истинны.
Однако прежде чем мы перейдем к наставлениям для занятий науками и преподавания, отнюдь не покажется чуждым нашему намерению, если мы убедим юношей, чтобы прежде всего они сами для себя своими силами приобрели страсть к обучению, каковую им не может передать наставник извне, и чтобы сформировали себя наподобие «больных водянкой», которые, по словам Овидия, чем больше пьют, тем сильнее чувствуют жажду[505]. Так и сами юноши чем больше будут узнавать изо дня в день, тем больше побудятся воспринимать и поглощать [знания], словно желающие утолить долгую жажду; и пусть постоянно перед взором души имеют предписание Сократа: если будешь усерден в ученье, много узнаешь. Но они легко возбудят в себе самих ту жажду, если, как говорит тот же Сократ[506], поразмыслят над тем, как позорно, что в то время как торговцы бороздят много опасных морей, дабы умножить свои богатства, юнцы по суше не устремляются к наставникам, чтобы сформировать наилучший образ души; если также обдумают, что нет никакого более честного и прочного владения, чем наука. Ибо красоту и силу, даже если их не уменьшит никакая болезнь, унесет наверняка старость. Деньги же часто служат причиной бездеятельности, чем материалом для приобретения добродетели. В самом деле, как находящимся в крайней бедности нелегко подняться, так те, кто в изобилии владеет множеством вещей, очень легко влекутся к наслаждениям. Там же, где царит наслаждение, трудно пребывать добродетели. А если по младости лет дети не будут обладать таким благоразумием, чтобы могли обратить на это внимание, отеческий долг – приучить к этому их нежные уши ласковыми словами и угрозами удержать от наслаждения, дабы то внушение, которое они с детства впитают, возрастало вместе с годами, и когда юношами они услышат речи наслаждения, в ушах их словно еще будут звучать наставления отеческого голоса, чтобы они боялись погибели и отгоняли ее от себя. Затем пусть сформируют в себе благоговейное почитание наставников как отцов, ведь ежели они будут пренебрегать наставником, непременно пренебрегут и его наставлениями. И не следует полагать, что предки необдуманно считали наставника вместо почитаемого отца, но [считали так], чтобы тот обучал их с большей тщательностью и благоволением, а сами они, исполненные почтения, думали, что его предписания надо соблюдать, словно проистекающие из отеческой любви. Поэтому пусть они [дети] подражают в этом примеру великого Александра, говорившего, что он обязан своему наставнику Аристотелю не менее, чем отцу Филиппу, потому что от отца он получил только жизнь, а от учителя – благую жизнь. Тот, чья душа будет так воспитана, подаст наилучшую надежду, так что превзойдет не только всеобщие ожидания, но даже упования, ибо, как говорит Крисп, «куда ты направишь свой ум, там он и всесилен»[507].
Но прежде всего надо остерегаться, как бы с самого начала детей не передать для обучения грубым и невежественным наставникам, от которых они возвратятся, если следовать высказыванию Цицерона, наполовину глупее, чем пришли. Я уж молчу о потере времени, без сомнения, так и получится, как говорил музыкант Тимофей[508]: потребуется после прикладывать двойной труд – во-первых, чтобы ученики предали забвению то, что они уже выучили (вещь эта поистине труднейшая, ибо, согласно Флакку, новый глиняный кувшин надолго сохраняет запах того, чем однажды был наполнен[509]), во-вторых, чтобы устремились к лучшим наставлениям, что также происходит тем позднее, чем больше времени и труда необходимо будет израсходовать для забвения тех первых уроков.
Вообще надо будет постараться не наказывать детей сурово и сильно [из-за проступков] в ходе обучения, ибо наказание имеет нечто рабское, и человек благородного духа так негодует, что из-за побоев ненавидит науку, хотя еще и не попробовал ее. К тому же из-за страха перед побоями ученики не сами составляют предложенные им упражнения по красноречию, но приносят тайно составленные другими; этот проступок и весьма опасен, поскольку сильно вводит в заблуждение и того и другого – и наставника, который обретает ложную надежду [в отношении знаний ученика], и ученика, который не осознает, что он лжет, будто сделал сам. В таком случае честнее и достойнее действовать лаской или иногда только пригрозить наказанием, так чтобы казалось, что побои тотчас же воспоследуют; ибо если ученику не будет ничего угрожать, то та дерзость проложит широкий путь нерадению. Когда дети станут немного старше, так что смогут побуждаться жаждой почета, тогда их надо будет убеждать в том, каким позором будет, если они начнут обманывать в работе, если покажутся ленивее и слабее остальных. И чтобы было для них более стыдно не знать, чем знать, желательно присоединить к ним для обучения какого-нибудь товарища, соревнование с которым разожжет как бы огонек в некоторых из них, ведь благородным душам присуща некая благородная зависть, так что они устыдятся оказаться позади и как бы остаться более тупыми. Из чего следует, что, соревнуясь наперегонки, они сделают один другого более пылкими в занятиях.
Мы, однако, не одобряем, чтобы у одного и того же учителя обучалось основам знания одновременно большое число учеников. Ведь в то время как учитель желает всех удовлетворить и всем себя отдать, он никому не уделяет ни большой, ни полной заботы, из чего происходит, что никто не возвращается из школы оставленный без внимания, но и никто – хорошо обученный. Но этот совет мы даем относительно тех детей, которые старательно изучают первоосновы знаний, а в отношении детей, немного продвинутых в занятиях, которые уже могут слушать поэтов, историков, ораторов, в этом нет необходимости, ибо чем больше будет учеников, тем тщательнее сам учитель будет пытаться обучать, потому что, по словам Овидия, «слушатель рвенья придаст…»[510]
Е. Garin. II pensiero pedagogico dell’ Umanesimo. Firenze, 1958. P. 434–440.