…Потом они лежали рядом, и Алена старалась незаметно вытащить из-под себя халат, чтобы им накрыться, но ей это никак не удавалось; она привстала и вдруг нащупала спутничек.
— Сломался. Никита тоже привстал.
— А, черт! Как мы не заметили! — он скорбно приставил одну половину к другой. — Делают тоже! Чуть надави — и готово!
— Дед будет страшно огорчен.
Алена поднялась с дивана, закуталась в халат и обхватила себя за локти, словно ее лихорадило.
— А ты не рассказывай. Спрячь его подальше.
Торопливо застегивая ворот рубашки, Никита морщился от защемившей шею пуговицы.
— Он будет искать, я же знаю!
— Скажи, что этот спутник случайно упал и разбился, — Никита принужденно обнял Алену и привлек к себе. — Не будем же мы сейчас… Брось ты!
— Я не могу бросить! Не могу! — закричала она. — Я дрянь! Я себя ненавижу!
— Успокойся. Такие спутники продаются в любом киоске. Я достану тебе десяток.
— Продаются пластмассовые, а этот — с позолотой. Он на заказ сделан, и деду он очень дорог.
— Боже мой, достану с позолотой!
— А надпись?
— Можно выгравировать. Ну-ка… — Никита стал читать. — «Глубокоуважаемому… в день юбилея…» Всего восемь слов. Обойдется в копейки.
— Ты подсчитал?
— Я вижу, тебе доставляет удовольствие ко мне цепляться. Да, подсчитал.
— Я не цепляюсь, просто мой дед…
— Что ты мне все тычешь своим дедом! Мне на твоего деда плевать! У меня от него уши вянут! — закричал Никита, вскакивая с дивана и отшвыривая стулья.
Алена бросилась к нему.
— Уйди, не зли меня!
— Ты обиделся?
— Зудишь как муха: «Дед… дед…»
— Хочешь, я сама выброшу этот спутник?
Она шагнула к форточке.
— Зачем? Такая ценность…
Она вскочила на подоконник, открыла форточку и выбросила обе половинки спутника на улицу.
— Вот и все…
Они долго молчали.
— Знаешь, прекрасная идея, — сказала Алена, когда Никита молча двинулся к двери.
— Интересно, какая?
— Я серьезно! Приезжайте ко мне на дачу, ты, Левик, Мика… Будем вместе готовиться к сессии, а?
— Я представляю…
— Да серьезно же! У вас будет комната, а?! — Алена держала его за рукав и ступала за ним след в след.
Никита поцеловал ее на прощание.
— Посовещаемся…
— Там сейчас Лиза, будет весело.
— Лиза — это такая вся из себя тургеневская? Да, с ней не соскучишься, — сказал Никита, вызывая лифт.
Утром Марья Антоновна обошла дом с тем придирчивым вниманием к мелочам, которое появляется перед приездом гостей. Вчера ей казалось, что все в полном порядке, что в доме чисто и прибрано и даже Ариадна Остаповна с ее повышенной брезгливостью не обнаружит ни пылинки. Но сегодня она с огорчением заметила, что несносная Жулька, которая вечно скреблась в дверь, совершенно обкорябала ее когтями, и это выглядело ужасно неопрятно. Марья Антоновна развела немного белил и принялась закрашивать низ двери. Потом она поправила морщины на скатерти и, надев резиновые медицинские перчатки, еще раз вымыла дачный туалет, шутливо именовавшийся в семье эшафотом. После всего этого она переоделась в свой любимый бежевый костюм, привезенный мужем с лейпцигской ярмарки, и стала листать железнодорожное расписание. К ней на колени вспрыгнула Жулька, но Марья Антоновна прогнала ее и, снимая с себя шерстинки, пригрозила: «Я тебе!..» Мимо тенью проскользнула Алена, выносившая из стола мусор, и Марья Антоновна с тревогой отметила, что у дочери снова заплаканное лицо, — занятия уборкой означали для нее последнюю степень душевного расстройства.
— Алешик, — позвала она дочь, желая ее подбодрить, но Алена то ли не услышала, то ли сделала вид, что не слышит.
«После Москвы сама не своя», — озабоченно подумала Марья Антоновна, но, вспомнив, что ей еще встречать гостей, поспешно улыбнулась в зеркальце, стараясь разгладить морщины.
Алена все-таки заглянула в комнату.
— Я нужна?
— Специально нет, просто хотела с тобой пообщаться.
— А… — Алена оседлала раскладной стульчик, рассеянно глядя в потолок.
— Как там в Москве, ты не рассказывала. Митрофана Гавриловича проводила?
— Проводила.
— Газеты из ящика вынула?
— Вынула, писем не было.
— Холодильник не включала?
— Мать, если ты хочешь о чем-то спросить, спрашивай, не тяни резину. И без того тошно.
Марья Антоновна не решилась обидеться, так как дочь верно угадала ее намерения.
— Вот я и хотела узнать — почему?! Ты плакала?!
Алена поморщилась, выражая пренебрежение к своим слезам и к любым вопросам об их причине.
— Не имеет значения.
Марье Антоновне пришлось смириться с этим объяснением, так как на более подробный разговор у нее сейчас не хватало времени.
— Хорошо, если не признаешься…
— Честное слово, пустяк… — Алена улыбнулась чуть-чуть мягче. — Знаешь, я пригласила друзей… Тех самых, они у нас были. Ты не возражаешь?
— Капитанов твоих?
— Никиту, Мику и Леву. Этот Лева, оказывается, коллекционирует старинные флаконы из-под духов — стиль модерн!
— Позволь, позволь! К нам же приезжают Астраханцевы! В отпуск!
— Когда?
— Через десять минут иду встречать.
— Мать… — Алена выразительно взглянула на Марью Антоновну.
— Оставь, пожалуйста. Ариадна Остаповна моя подруга, а с Фросей вы вместе росли. Они третье лето проводят в городе, и это просто мой долг их принять.
— С твоей подругой никто не может общаться, кроме тебя. Ее даже отец не выносит!
— Ты могла бы быть поприветливее хотя бы с Фросей!
— Спасибо! Большой подарок слушать, как она костылем стучит!
— Ты несправедлива! Фрося несчастный человек, нельзя так. Астраханцевы пробудут недолго и никого не обременят. В конце концов, у меня тоже есть право иметь друзей. Я целыми днями одна. У меня нет ни одного близкого существа, кроме Жульки.
Марья Антоновна заговорила на больную для нее тему, и Алена кротко ей улыбнулась, словно беря назад недавние возражения.
— Мамочка, твоих прав никто не отбирает. Но мне-то как быть? Я ведь их уже пригласила!
— Позвони этим ребятам и объясни, что изменилась ситуация. Отложите приезд на какое-то время.
— Очень остроумно, если учесть, что они уже в дороге. К тому же у них скоро сессия, и тогда они вообще не смогут. Может быть, отдадим им мою комнату, а я поживу у Лизы Борщевой?
— Алешик, это неудобно.
Марья Антоновна чувствовала себя неуверенно из-за того, что Алене пришлось уступить ей, и не слишком решительно противоречила дочери.
— Подумаешь, у них половина дачи пустует!
— Там старина, антиквариат… Я слышала, Алексей Степанович неохотно приглашает гостей.
— Чепуха! Я же не навечно к ним переселяюсь!
— Ну, если это их не обременит, — Марья Антоновна взглянула на крошечные золотые часики и заторопилась на станцию. — Жулька, ко мне! — позвала она собачонку, надела на нее ошейник и пристегнула поводок. — Алешик, мы ушли.
Они спустились с крыльца, и Жулька зацокала коготками по кирпичной дорожке.
Ариадна Остаповна была единственной подругой Марьи Антоновны. Когда она появлялась в доме, Колпаковы прятались по своим комнатам, лишь бы не слышать ее скрипучего голоса, разговоров о гомеопатии, застоявшегося запаха йода, исходящего от желтых морщинистых рук (она работала фармацевтом в аптеке), и не видеть ужасного бордового платья, которое она надевала в гости и к которому прикалывала массивную брошь, напоминавшую кладбищенский медальон. Ариадна Остаповна любила яблоки с подгнившим бочком, но самой несносной была ее привычка в гостях снимать туфли и постоянно жаловаться. Она жаловалась на больной желудок, показывала рентгеновские снимки, признавалась, что сознает безнадежность своего положения и что ей на роду написаны одни несчастья. При этом она молча кивала на Фросю, сидевшую рядом в высоких зашнурованных ботинках… Марья Антоновна старалась утешить подругу, но это оказывалось чудовищно сложно, и ее жалкие попытки увязали в непробиваемой мрачности Ариадны Остаповны. В конце концов в Марье Антоновне все начинало негодовать: как же так?! Ведь и у нее хватает болезней и несчастий, но она не взваливает их на чужие плечи! Ей надоедало терпеть капризы Ариадны Остаповны, угождать ее прихотям, она давала себе обещание разорвать эту дружбу, но затем сама же звонила Астраханцевым и приглашала в гости. Ариадна Остаповна обладала над ней странной властью.
С годами Марья Антоновна все чаще оставалась в одиночестве. Муж пропадал на службе, Митрофан Гаврилович был занят в совете ветеранов, у Алены тоже находились свои дела, и она чувствовала себя никому не нужной. Смешно сказать, сажала на стул Жульку и начинала общаться с ней. Или пробовала заговаривать с соседками, приглашала их на чай, даже делала к праздникам маленькие подарки, но дружбы не получалось. Однажды она услышала в метро случайную фразу: «…относилась ко всем слишком доброжелательно, а это всегда вызывает подозрения». Это было сказано не о ней, но Марья Антоновна со стыдом представила, хороша же она была со своими сувенирчиками и приглашениями! И лишь встретившись с Ариадной Остаповной, она поняла, что вся трудность общения состояла для нее в необходимости говорить о себе, делиться собственными переживаниями, не стоившими, по ее мнению, внимания собеседника. Поэтому ее ставили в тупик самые обычные вопросы: «Как дела? Как поживаете?» Марья Антоновна то отвечала на них с излишней обстоятельностью, то, наоборот, неопределенно пожимала плечами. С Ариадной Остаповной ей было легко потому, что подругу совершенно не интересовали переживания Марьи Антоновны и Марья Антоновна была нужна ей только как слушатель. Ариадна Остаповна не собиралась уступать ей роль обиженной и несчастной, оберегая свою монополию так же ревностно, как нищий, зарабатывающий на хлеб демонстрацией дырявых лохмотьев.
На платформе Марья Антоновна поцеловала гостей и тяжело вздохнула, как бы находя общий язык с подругой, которая всегда тяжело вздыхала. Ариадна Остаповна отерла пот, высвободила шею из воротника бордового платья и грузно двинулась к мосту. Фрося заковыляла следом, приволакивая ногу в высоком ботинке. Жулька, не выносившая запаха Астраханцевых, угрожающе заворчала и стала скалить зубы. Марья Антоновна спустила ее с поводка и несколько раз хлопнула в ладоши, чтобы отогнать Жульку подальше.