— А мне нравится, — решил Фредерик, несколько раз повторив имя вслух: — Лола. Прекрасно звучит, не правда ли? В нем есть что-то первобытное, дикое. Что-то в высшей степени испанское. Она красива?
Филиппо издал сладкий стон:
— Я же говорю. Настоящая красавица! Вы, должно быть, и не подозреваете, что именно она — невольно, разумеется, — стала причиной…
— Вашей последней дуэли, — закончил за него де Бурмон.
— А, так вы знаете?
— Эту историю весь полк знает, — равнодушно проронил Мишель. — Вы ее рассказывали уже раз двадцать, дружище.
— Ну и что? — огрызнулся Филиппо. — Хоть сто раз, история от этого не изменится, и Лола останется Лолой.
— Интересно, с кем она сейчас, — задумчиво произнес де Бурмон, подмигивая Фредерику.
Пальцы Фредерика снова забарабанили по эфесу сабли.
— Уж точно не с тем кретином из Одиннадцатого линейного, который имел отвратительную привычку кружить около ее дома по ночам… В один прекрасный день мне это надоело, и я предложил негодяю обсудить наши дела в каком-нибудь тихом местечке, а он ответил, что во французской армии дуэли запрещены. Это он мне, поручику Филиппо! Но я не растерялся, проводил его до квартиры и закатил у дверей такой скандал, что собственные товарищи велели ему драться и не позорить имя полка.
— Я слышал, это был великолепный удар, — заметил де Бурмон.
— Четыре великолепных удара. Франтик свалился как подкошенный.
— А мне рассказывали только об одном. И говорили, что он остался на ногах.
— Вас обманули.
— Что ж, вам виднее…
Друзья помолчали, прислушиваясь к далекой канонаде. Фредерик подумал, что пехоте, должно быть, приходится нелегко.
— А я однажды убил женщину, — произнес де Бурмон, понизив голос, будто не решился громко признаться в таком преступлении. Друзья уставились на него, не в силах скрыть изумление и ужас.
— Ты? — недоверчиво переспросил Фредерик. — Ты, верно, шутишь, Мишель!
Де Бурмон покачал головой.
— Я правду говорю. — Он прикрыл глаза, словно воспоминания причиняли ему боль. — Это было в Мадриде, второго мая, на узкой улочке между Пуэрта-дель-Соль и Паласио-Реаль. Филиппо, вы должны помнить тот день, вы ведь там были…
— Еще бы не помнить! — горячо поддержал поручик — В тот день мне двадцать раз могли продырявить шкуру!
— Мадридцы взбунтовались, — рассказывал де Бурмон, — стали бросаться на нас со всем, что попадется под руку, пистолетами, ружьями, такими длинными испанскими ножами… По всему городу творился кромешный ад. В нас стреляли прямо из окон, кидались черепицей, цветочными горшками, даже стульями. Я как раз направлялся с депешей к герцогу де Бергу, и оказался в самом пекле. Какие-то молодчики стали швырять в меня камнями и чуть не выбили из седла. Впрочем, я без особого труда их разогнал и попытался проскочить в обход, к Пласа-Майор, и тут меня окружила целая толпа. Человек двадцать, мужчины и женщины, они тащили за собой растерзанный труп, и его кровь оставляла на земле полосы. И все они набросились на меня, как злобные фурии, с ножами и палками. Женщины были даже страшнее мужчин, они вопили, словно гарпии, хватали меня за стремена и прямо за ноги, все пытались с лошади стащить…
Фредерик не моргая смотрел на своего друга. Де Бурмон говорил очень медленно, монотонно, постепенно продираясь сквозь собственные воспоминания.
— Я выхватил саблю, — продолжал он, — и тут кто-то ударил меня ножом в бедро. Ростан поднялся на дыбы, едва меня не сбросил. Что скрывать, я здорово перепугался. Одно дело встретиться с вражеской армией, и совсем другое — с необузданной, безумной толпой… Я пришпоривал коня что было сил, все пытался вырваться, саблей размахивал направо и налево. И вот какая-то женщина — ее лица я толком не рассмотрел, помню только, что она была в черной шали и громче всех кричала, — схватила мою лошадь за узду так, словно от моей смерти зависела ее жизнь. Я и сам обезумел от этих криков и от боли, совсем потерял голову. Лошадь уже почти вынесла меня из толпы, но эта женщина продолжала виснуть на ней, не пускала… Тогда я вонзил саблю ей в горло, она упала прямо под ноги Ростану, и кровь полилась у нее из носа, рта и ушей.
Фредерик и Филиппо ждали продолжения. Но история де Бурмона закончилась. Мишель молчал, отрешенно глядя на дымок своей сигары.
— Быть может, ее звали Лола, — сказал он наконец.
И горько, криво усмехнулся.
IV. Схватка
Прискакавший из-за холмов одинокий всадник направился на командный пункт. Фредерик проводил его взглядом.
— Это вестовой полковника Летака, — предположил Филиппо, поднявшийся на ноги, чтобы лучше видеть. — Готов поспорить, что через пару минут мы будем в седлах.
— Давно пора, — с надеждой заключил Фредерик.
— Уж поверьте мне, — заверил Филиппо и засвистел сквозь зубы «До чего же хорош этот луковый суп», мотивчик из модной оперетты, невесть как превратившийся в походный марш.
Де Бурмон брезгливо поморщился:
— Во имя Господа, Филиппо, избавьте меня от водевилей. Выбор песни не делает чести вашему вкусу, да и свистун вы неважный.
Поручик бросил на своего друга обиженный взгляд.
— Прошу прощения, дружище, но это самая бодрая мелодия из тех, что может предложить наш оркестр. К тому же под нее хорошо маршировать.
На де Бурмона эти доводы не подействовали.
— Мелодия вульгарна, — повторил он, презрительно скривившись. — В Версальской музыкальной школе Давида Буля, конечно, научили играть на дудочке, но позабыли привить ему хороший вкус. Луковый суп… Черт! Это же просто нелепо!
— А мне нравится, — протестовал Филиппе — Хотя вы, надо полагать, предпочитаете старые добрые роялистские марши?
— В них есть свое очарование, — холодно ответил де Бурмон и, посмотрев Филиппо прямо в глаза, заставил его отвести взгляд. Фредерик решил вмешаться.
— Лично я предпочитаю старые добрые республиканские марши, — заявил он.
— Я тоже, — отозвался де Бурмон. — По крайней мере они были рождены не в райке, и исполняли их не разряженные клоуны из буффонады.
— А вот императору республиканские марши явно не по вкусу, — усмехнулся Филиппо. — Он говорит, что они сверху донизу перепачканы французской кровью, и хочет, чтобы его солдаты маршировали под бравые мелодии, вроде этой. Вот вы ее ругаете, де Бурмон, а между тем это любимый марш Наполеона.
— Я знаю. Наполеон великий воин, но это вовсе не означает, что он обязан разбираться в маршах. В музыкальном образовании нашего императора немало пробелов.
Филиппо задохнулся от ярости:
— Ну знаете, де Бурмон. Иногда вы меня порядком бесите.
— Что ж, я готов дать вам сатисфакцию в удобное для вас время, — невозмутимо ответил де Бурмон. — Я к вашим услугам.
— Cazzo di Dio!
Фредерик почувствовал, что ему снова пора вмешаться.
— Прошу вас, господа, — произнес он примирительно. — Давайте побережем свой гнев для испанцев.
Красный от бешенства Филиппо хотел было накинуться на Фредерика, но, заметив, что Мишель смеется, сам от души расхохотался. Его гнев моментально рассеялся.
— Sporca Madonna6, Бурмон, однажды мы с вами скрестим сабли. До чего же вам нравится меня злить, дружище.
— Мы с вами скрестим сабли? И сколько же вас будет?
— Cazzo di Dio!
— Прошу вас, господа! — взмолился Фредерик. — У нас остался коньяк?
Де Бурмон открыл фляжку, и гусары молча выпили. Со стороны холма к ним приближались поручик Жерар и подпоручик Лаффон.
— Вестового видели? — спросил рыжий Лаффон, известный в эскадроне сквернослов и дуэлянт, но при этом великолепный наездник, как никто владевший саблей.
— Да, — кивнул Фредерик. — Наверное, мы скоро понадобимся.
— Похоже, главные события разворачиваются в центре нашей линии, — сказал Жерар, коренастый и кривоногий ветеран. — Там сейчас жарче всего.
Гусары поделились слухами и собственными догадками. Сошлись на том, что никто понятия не имеет, что же творится на самом деле. Другие офицеры и солдаты разбрелись по берегу речушки и негромко переговаривались, но больше молчали, напряженно прислушиваясь к шуму битвы. Солнце так и не сумело совладать с дождевыми тучами, и на горизонте снова сгущалась лиловая тьма.
С холма почти бегом спустился ротмистр
Домбровский. По эскадрону пробежал тихий вздох надежды и предвкушения, офицеры поспешили к своим лошадям. Фредерик и де Бурмон подхватили расстеленные на земле плащи. Филиппо, чтобы догнать коня, пришлось зачерпнуть сапогами воду.
Домбровский на ходу сделал знак трубачу, чтобы тот сыграл построение. Гусары становились в шеренги, держа коней в поводу. Фредерик торопливо надел кольбак и вытянулся в струнку, что есть сил сжимая левой рукой эфес своей сабли и горячо молясь про себя, чтобы на этот раз их отправили в бой. Рядом стоял сдержанный, сосредоточенный де Бурмон. Про себя он молился о том же.
Прозвучала команда «по коням», и сто восемь гусар, как один человек, взлетели в седла. Фанфароны и забияки, что вдалеке от сражений больше всего ценили свободу, молниеносно превращались в монолитный строй. Ощущая близость настоящей битвы, люди становились машиной войны, мощной, подвижной и смертоносной.
— Офицеры, ко мне! — скомандовал Домбровский. И они поспешно окружили своего командира.
— Эскадрону надлежит разделиться, — сообщил Домбровский, окинув офицеров ледяным взглядом. — Первая рота присоединится к батальону Восьмого легкого, чтобы занять позицию напротив деревни, расположенной на другом конце гряды. Восьмому предстоит занять деревню и вытеснить оттуда противника, но в наши задачи это не входит. Как только пехотинцы займут позицию, мы отходим к вот этой расщелине, где встанет вторая рота, готовая выступить, как только понадобится… По всей вероятности, слева, на опушке леса, мы увидим всадников. Не обращайте на них внимания, это Четвертый эскадрон нашего полка готовится встретить отступающего из деревни врага… Вопросы есть? Тогда вперед. Колонной, по отделениям.