В отступлении Орлов участвовал уже весьма пассивно. В разгар одного из арьергардных боев недавно получивший за предыдущие отличия чин майора, Александр заметил идущую на рысях французскую батарею. Не составляло труда предугадать ее дальнейший путь. Вот скоро она выскочит перед русскими каре, а там несколько залпов хорошо проредят стоящую в плотных порядках пехоту.
Майор привык к войне. Уже вросло в плоть и кровь заранее определять все возможные пути для мыслимых и немыслимых передвижений. В генеральных баталиях это не помогало, там приходилось действовать в составе полка, а то и бригады, зачастую – совсем на ином участке, но в авангардных и арьергардных сшибках – дело другое.
Спасибо учителям – Кондзеровскому, упокой, Господи, его душу, Мадатову, Ламберту…
Примерно в ту сторону вела небольшая балка. Потом как раз справа будет небольшой лесок, который прикроет на некоторое время эскадрон. Должны успеть, вот только французской пехоты там…
Орлов выскочил перед строем и коротко известил:
– Братцы! Надо взять батарею. Иначе пехоте несдобровать. – С удовлетворением заметил на лицах понимание и готовность жертвовать собой. – За мной рысью!
Справа по три эскадрон быстро спустился в балку. Она была недлинной, а там – заветный лесок и…
– В атаку марш-марш!
Эскадрон на ходу перестроился в две шеренги и пустился галопом. До батареи было недалеко. Артиллеристы заметили несущуюся на них слитную массу кавалерии, и там сразу началась суматоха.
Номера торопливо отцепляли пушки, разворачивали их, доставали из передков заряды… Но расстояние стремительно сокращалось. Эскадрон шел почти карьером, стараясь успеть раньше, чем грянет убийственный залп.
Если бы артиллеристы были поопытнее и похладнокровнее, все могло обернуться иначе. Но после всех потерь французская армия была уже не та. Нервы у многих пушкарей не выдержали. Кто-то бросился от орудий прочь, словно надеялся убежать от лошадей, кто-то посообразительнее принялся рубить постромки в упряжках, норовя оседлать крупных артиллерийских коней, и только какая-то часть торопливо заряжала, словно играя в перегонки, ставкой в которых была жизнь…
Одна из пушек окуталась дымом. Орлов ощутил удар по левой руке, пальцы непроизвольно разжались, выпустили поводья. Однако позиция была настолько близка, что конь продолжал нестись вперед, а майор был опытным наездником, чтобы вывалиться из седла.
Гусар может упасть вместе с конем, но никогда – с коня!
Пролетая мимо артиллеристов, Александр еще махнул саблей, однако не достал никого.
Выстрел был первым и последним. Гусары с разгона растоптали храбрецов и понеслись в погоню за удирающими.
– Фомин! Аппель! – Майор еле остановил скакуна.
Только теперь, под звук трубы, он взглянул на руку. Ментик на рукаве был вспорот, плечо побаливало, но, похоже, зацепило вскользь. А может, и просто контузило. Зато кисть руки распухла, а кровь текла с нее так, будто в жилах ее было с явным избытком.
Почему-то вспомнился Мезенцев. Говорили, что у него оказались перебиты какие-то сухожилия и правая рука теперь не действует. Неужели и тут?…
А еще могут отрезать, и останешься на всю жизнь одноруким…
Но аппель созывал рассыпавшихся гусар, и привычный сигнал помог справиться с мгновенной слабостью, заставил думать о другом.
Шеренги нарастали. Орлов мельком взглянул на ряды.
– Первый полуэскадрон – цепляй орудия! Где Кузнецов?
– Убит, ваше благородие! – отозвался Трофимов. – Человек с десяток положили нехристи.
Эх, старый унтер! А ведь срок службы давно прошел! Но даже на сожаление времени не было. Ближайшая французская колонна повернула к захваченной батарее и бегом бросилась в атаку.
– Убитых и раненых забрать! Второй полуэскадрон – к атаке!
Колонна была батальонной. Многовато против одного эскадрона, тем более для его половины. Но другая должна была вывезти трофеи, а прочее – судьба.
Гусары возились с запряжками, делая то, что перед ними делали французы, но в обратном, если так можно выразиться, порядке. Благо, с лошадьми все привыкли иметь дело, и уж заставить их слушаться умели всегда.
Строй бегущих нарушился. Сейчас они неслись нестройной толпой, и появился небольшой шанс опрокинуть их, задержать на какое-то время.
Французский командир тоже осознал опасность, и барабаны тревожно затрещали. Солдаты стали останавливаться, собираться в колонну, которая вмиг ощетинилась штыками.
Орлов обернулся. Первый полуэскадрон уже тронулся с места. Некоторые из шести пушек тянуло только по паре лошадей, постромки остальных скакунов были перерублены удиравшими артиллеристами, а ловить сбежавших коней по всему полю явно не было времени.
Левая кисть ныла. Майор попытался пошевелить пальцами, что удалось с некоторым трудом.
– Вы ранены? – Трофимов обошелся без титулования. – Надо перевязать!
– Потом, – отмахнулся Орлов.
Батальон вновь двинулся вперед, хотя и гораздо медленнее. Стоять и смотреть, как на твоих глазах увозят твои же орудия, было невозможно. Но и решимость гусар, явно готовых броситься в отчаянную атаку, тоже вызывала определенное уважение.
Еще одна колонна повернула в их сторону. Но эта была достаточно далеко и могла успеть лишь к шапочному разбору.
– Орлов, уходи! Я прикрою! – подскочил Лопухин, до которого дошло известие о ранении командира.
– Князь, займи свое место, – отозвался майор.
– Но ты ранен…
– Ну и что?
Если бы хоть были ружья, чтобы попробовать сдержать неприятеля огнем! Но кроме все тех же шестнадцати мушкетонов ничего серьезного у гусар не имелось. Зато французы при попытке атаки запросто могли бы положить если не всех, то не меньше половины.
Меньше сотни саженей. Пора что-то решать. Стоя на месте, обрекаешь себя на уничтожение, атакуя – на разгром.
Взгляд назад. Гусары вовсю погоняли лошадей. Путь перед ними был свободен. Будь у французов конница, их легко бы перехватили, а так – уже по-любому не успевали.
– Отходим. – Майор еще заставил себя посмотреть на поле недавней атаки: не лежит ли где тело в знакомом черном мундире?
Есть бегство, а есть отступление. Полуэскадрон организованно отходил на рысях, дабы никто не мог упрекнуть в трусости.
– Какие потери? – спросил Орлов у Лопухина.
Он слышал, однако десяток человек – убиты или же, что называется, выбыли из строя?
– Четверых наповал и шестеро раненых. С тобой – семеро.
С другой стороны уже торопливо выдвигался еще один эскадрон черных гусар, чтобы прикрыть товарищей. Еще минута – и сам Мадатов налетел на Орлова почище любого француза.
– Молодец, майор! Как есть – молодец! Пехоту спас, пушки из-под носа уволок… – Князь обнял Александра, дружески стукнул его по плечу и вдруг посмотрел на руку Орлова. – Да ты ранен?
– Пустяки. – Рука ныла все сильнее, и приходилось прилагать усилия, чтобы не показать этого.
– Лопухин! Принимай команду! И никаких возражений!
Напряжение боя уже схлынуло, и возражать майор не собирался. Кровь продолжала течь, и даже странно, что еще не вытекла вся.
Кто-то бинтовал, кто-то поддерживал, а потом прямо под открытым небом какой-то врач дал стакан водки и долго ковырялся в руке, сшивая, накладывая лубки…
После Бауцена стороны заключили перемирие на три месяца. Возможно, Наполеон надеялся как-то упрочить свои позиции, получше подготовить армию, а то и – кто знает? – превратить перемирие в мир. Повторный поход на российские просторы был невозможен, но хоть свести результаты к ничьей, раз победа не удалась! Лютцен и Бауцен показали союзникам, что Франция еще сильна, так какой им смысл продолжать войну?
На деле результаты были прямо противоположны. Дипломаты провели неплохую работу, и объявившая не столь давно нейтралитет Австрия в очередной раз объявляла Наполеону войну. Теперь к окончанию перемирия союзники готовились выставить против Наполеона три армии, костяк каждой из которых составляли русские войска. Вторая гусарская дивизия вошла в Богемскую армию прусского фельдмаршала Блюхера. Александр с каким-то непонятным упорством всюду стремился выставить на главные роли всевозможных иноземцев, и в войсках распространялась горькая шутка Ермолова, которой тот якобы отозвался на фразу Императора о желательной награде: «Государь, произведите меня в немцы!»
Хотя как раз к пруссакам, которые наряду с русскими вошли в армию Блюхера, русские всегда относились хорошо, как к своим испытанным союзникам. Да и самого Блюхера, переименованного солдатами в Брюхова, искренне любили. Им импонировали не только его несомненная храбрость старого солдата, но даже показная грубость, достойная профессиональных вояк.
Орлов прибыл в полк, едва сняли лубки. Кисть действовала плохо, пальцы почти не слушались, так и норовили выпустить самый легкий предмет, который пробовал взять майор, однако сидеть в тылу из-за подобной ерунды было стыдно. За взятие орудий Александр получил самую почетную награду, на которую только мог претендовать офицер, – орден Святого Георгия, и теперь буквально не расставался с ним, цепляя на любую форму одежды.
Он уже твердо решил, что поселит в далекой Орловке тех из гусар, которые отслужат свое и выразят желание поселиться в имении бывшего командира. Да и не только гусар. В последнем письме говорилось, что Орловка осталась без священника, и теперь Александр исподволь обхаживал отца Феофана, уговаривая того после войны отправиться из Первопрестольной в сельскую глушь. Отец Феофан мялся, не давая согласия, но и не возражая.
– Ты так к себе весь полк перетащишь, – посмеиваясь, сообщил Лопухин.
Они по привычке занимали комнату на двоих. При вечной нехватке жилья позволить себе жить в одиночку могли лишь генералы, да и то далеко не всегда. Порою все офицеры эскадрона ютились вместе, но так на то и война. Когда полки и дивизия стоят лагерем, иное ожидать попросту глупо.
– Война не вечна, – философски заметил Орлов, окутываясь клубами дыма.