Генерал прошелся по комнате и остановился у окна.
— Когда все уляжется, будьте уверены, ваша заслуга не забудется. Награда всегда находит героев. А пока — никаких самовольных действий. Вы меня поняли, корнет?
Уваров посмотрел прямо на меня. Я молча вытянулся в струнку, потому что ответа, как бы, никто не ждал. Вопрос был риторический. Но потом все же бодро гаркнул:
— Так точно, ваше превосходительство!
— Вот и хорошо. А теперь, господа, нас ждет его сиятельство военный министр. Он желает видеть вас лично. Пойдемте.
Сердце у меня ухнуло в пятки. Военный министр. Это уровень, о котором я даже не мог помыслить. Ржевский, кстати, тоже. У поручика взгляд стал какой-то бешеный. Так понимаю, его распирало чувство собственной значимости и восторга.
Главная квартира Барклая-де-Толли располагалась в роскошном дворце, который, очевидно, раньше принадлежал какому-то знатному польскому магнату. В просторной, залитой светом приемной было полно адъютантов и генералов, которые сновали туда-сюда с важным видом.
Уваров оставил нас у двери в кабинет министра, а сам вошел внутрь. Мы с Ржевским и Давыдовым остались ждать в приемной. Я с любопытством оглядывался по сторонам, оценивая окружающую обстановку.
Внезапно мой взгляд наткнулся на группу людей, вольготно расположившихся на бархатном диване в углу. Эти люди выглядели подозрительно похожими на тех шляхтичей, с которыми произошла вся заварушка. Такая же одежда, такие же самоуверенные лица. С надменным видом они беседовали между собой, попивая чаёк из фарфоровой посуды. Разница была лишь в том, что конкретно эти выглядели значительно старше тех, что мы встретили в корчме.
Именно в тот момент, когда я смотрел на них, они, будто почувствовав мой взгляд, все, как один, уставились в нашу с Ржевским сторону.
Но мое внимание привлёк лишь один шляхтич. Самый взрослый, самый высокомерный. Встретив мой взгляд, он не отвел глаза. Наоборот, смотрел на меня в упор и на его губах медленно расплывалась холодная, абсолютно торжествующая ухмылка.
В этот момент я понял, что наша ночная вылазка была лишь первым, самым простым ходом в игре, правил которой я совершенно не понимал. И мы в этой игре были не охотниками, а дичью.
Глава 17
Пока мы всей дружной компанией в лице Ржевского, Давыдова и Уварова стояли в приемной военного министра, я спиной ощущал ледяные взгляды тех самых шляхтичей, которые, так понимаю, явились требовать «справедливости» за смерть погибших товарищей.
Особенно отличился один — седовласый, с орлиным профилем и лицом, словно высеченным из гранита. У них, похоже самые старые — самые злые. Этот седовласый, кстати, был очень похож на того, что заправлял шляхтичами в корчме.
Взгляд поляка я не просто чувствовал, я едва не превратился в горстку пепла под этим взглядом. Он изучал меня настолько пристально и внимательно, что хотелось даже повернуться и показать ему один расхожий жест из будущего. Вернее, один конкретный палец. Средний. Другой вопрос, что вряд ли шляхтич поймет, чего это я ему пальцы демонстрирую.
Его тонкие губы были сжаты в жесткую ниточку, а в глазах плескалась не просто ненависть. Там была холодная, расчетливая ярость хищника, видящего добычу, которая пока ускользнула, но непременно будет поймана. И самое главное — в его глазах было узнавание. Он мало того, прекрасно понял, кто перед ним, но и, судя по той ненависти, что демонстрировал, считал конкретно меня виновником случившегося. Похоже, именно во мне поляк видел того, кто перебил его молодых родственников или друзей в той проклятой корчме.
Отличный подход, ничего не скажешь. Хотя я, на секундочку, вообще был единственным человеком, который никому не хотел смерти. Абсолютная несправедливость!
Я попытался игнорировать излишне пристальное внимание. Сделал вид, что рассматриваю лепнину на потолке. Бесполезно. Взгляд этого треклятого поляка, словно буравчик, впивался в меня.
Рядом с ним другие шляхтичи перешептывались, кивая в нашу сторону. Их позы, их надменно задранные подбородки, их дорогие, расшитые золотой нитью кафтаны, — все кричало о древнем роде, оскорбленной чести и требовании крови. Моей крови. Или нашей с Ржевским. Не важно. Я-то в этом списке все равно есть.
Поляки пришли сюда не просто жаловаться. Они пришли требовать расплаты. И судя по тому, как их здесь принимали, с чаем на бархатном диване, голос шляхтичей имел вес.
Даже Ржевский, с его достаточно простым, легким отношением к жизни и всему происходящему, почувствовав напряжение, тихонько высказался:
— Черт, Бестужев, вон те… Смотрят так, будто мы их любимых коней угнали. Или не коней… — Он не договорил, но смысл был ясен. Столь незамысловатым образом поручик дал мне понять, что тоже понял, какие именно шляхтичи находятся в приемной военного министра.
— Молчи, — процедил я сквозь зубы, сохраняя каменное лицо. — Игра идет достаточно серьезная. Помнишь, что сказал этот… Поликарпыч. Нам только новой стычки с ними не хватало.
В этот момент дверь в кабинет министра отворилась. Вышел адъютант Барклая-де-Толли.
— Господин корнет Бестужев-Рюмин? Господин генерал-лейтенает Уваров? Его сиятельство приглашает вас.
Ржевский, который при появлении адъютанта вытянулся в струнку, подпрыгнул на месте от неожиданности, не сумев сдержать эмоциональную реакцию:
— Как господин корнет⁈ А я⁈ Мы же вместе…
— Поручику Ржевскому и господину полковнику Давыдову велено передать. Вас просят подождать, — отчеканил адъютант, не глядя на моего возмущенного друга.
Давыдов тяжело вздохнул. Ему, похоже, такой расклад тоже не пришёлся по душе. Ржевский только развел руками, изобразив немую сцену обиды и несправедливости.
А вот я немного напрягся, почувствовав, как холодок в солнечном сплетении превращается в ледяной комок. Почему один? Да еще в компании Уварова. Что теперь? Награда? Расплата? Вербовка в те самые «органы», чей представитель так холодно меня отчитал? Неспроста же господин с рыбьими глазами обозначил свое участие в истории с поляками.
— Идемте, граф. — Уваров кивнул мне в сторону кабинета, а затем направился к двери. Я, само собой, двинулся следом.
Переступив порог кабинета, я очутился в другом мире. Просторный зал, залитый светом из высоких окон, стены, увешанные картами невероятной детализации, тяжелые дубовые столы, заваленные бумагами и донесениями. И в центре этого царства военной мысли — Михаил Богданович Барклай-де-Толли.
Он стоял у карты, на которой булавками был утыкан весь западный край империи, и что-то помечал карандашом. Министр выглядел…каким-то уставшим, что ли. Глубокие морщины у глаз, чуть ссутуленные плечи под темно-зеленым мундиром свидетельствовали о бессонных ночах. Но когда он поднял голову, взгляд его серых глаз показался мне острым и очень сообразительным.
— Корнет Бестужев-Рюмин? — Голос был спокойным, чуть хрипловатым, без лишней пафосности. — Подойдите.
Я вытянулся по струнке, щелкнув каблуками:
— Так точно, ваше сиятельство!
При этом Уварову достался лишь короткий кивок в знак приветствия. Впрочем, генерала это не очень расстроило. Он спокойненько встал в сторонке, наблюдая за мной и министром со стороны.
Барклай отложил карандаш, обвел меня оценивающим взглядом, от парадного доломана до начищенных сапог, задержался на сабле.
— «Сокол»… Хорошая сталь. Помнится, у вашего батюшки был такой же клинок. — Он махнул рукой, указывая на кресло. — Садитесь. Не церемоньтесь. Долгий день предстоит всем.
Я сделал еще пару шагов вперед и осторожно опустился на край кресла. Уваров последовал моему примеру. Правда, устроился он не в соседнее кресло, а чуть на расстоянии. Это хорошо. Иначе мы бы с ним напоминали нашкодивших школьников в кабинете директора, которые плечо к плечу ждут расплаты за шалость.
Барклай прошелся по кабинету, остановился у окна, глядя во двор.
— Рассказали мне о вашей… ночной прогулке, корнет. И о том, что предшествовало. — Он повернулся ко мне, в его глазах мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее… одобрение? — Смекалка. Решительность. Готовность действовать, когда промедление смерти подобно. Редкие качества, особенно для юного корнета. Выявить заговор, перехватить оружие, уничтожить предателей… Да еще вшестером против семерых. Это не просто храбрость. Это — талант.
Я чуть не поперхнулся воздухом. Талант? У меня? У того, кто несколько дней назад путал эполет с аксельбантом и боялся седлать лошадь?
— Мы… просто выполняли долг перед отечеством, ваше сиятельство, — выдавил я. — Боялись упустить момент.
— «Боялись упустить момент», — повторил Барклай, и на его усталом лице появилась едва заметная улыбка. — Именно так. Момент в войне решает все. Порой важнее приказа — инициатива на месте. Разумная, конечно. — Он подошел к столу, взял лист бумаги. — Полковник Давыдов представил вас и ваших товарищей к наградам. Генерал Уваров поддержал инициативу. Но с этим чуть позже. Когда вся история, наконец, подойдёт к благополучному финалу. Однако, по решению генерала, вас ждёт еще кое-что. Лично вас. Это — повышение по службе… Все честно, не находите? Особенно для вас, корнет. — Барклай посмотрел мне прямо в глаза. — Приказом по армии вы производитесь в поручики лейб-гвардии Гусарского полка. Поздравляю, поручик Бестужев-Рюмин.
Я сидел, не двигаясь, и глупо хлопал глазами. По крайней мере, мне так кажется, что глупо. Потому что подобный поворот реально оказался для меня неожиданным.
Поручик? Меньше, чем за неделю, из корнета — в поручики гвардии? Ничего б себе…Это — головокружительный скачок в карьере военного.
Однако радость моя под угасла буквально через пару секунд. Что-то в тоне Барклая, в его усталых глазах, говорило, это не просто награда. После его слов о награде в воздухе повисла такая многозначительная пауза, после которой непременно должно было последовать «но». Хотя бы в качестве намёка. И оно последовало.
Министр положил лист на стол и снова подошел к карте. Он ткнул пальцем в точку, обозначавшую Вильно.