юдьми разных национальностей, в разное время и по-разному поводу. Выжить, приобщиться к высокому искусству можно было, но самому реализоваться в таких условиях было невозможно. И эти мастера… многие, да что там – фактически все! – сгинули и пропали, спились. Они не нужны были родине и на чужбине не прижились. Я тоже получила приглашение поработать за границей. Человеку из села, даже если я и имела доступ к некоторым благам и валютному магазину «Березка», оказаться в Париже – это словно очутиться на Луне. Там меня совсем сорвало с катушек. Ночной Монмартр, очаровательные кафе, Люксембургский сад, Тюильри, тусовки, съемки… Со мной стали считаться, я могла себе позволить пройтись бульдозером по человеческим судьбам, даже не задумываясь. Опоздала модель на минуту – все! Пошла вон! Не ложится на это милое личико придуманный мной макияж – катись к черту! Посмотрела на меня не так… туда же! Помощник фотографа принес мне недостаточно крепкий кофе – катись! Да, Лада, не смотри на меня так, я была конченой стервой… Именно там, в Париже я познакомилась с Димой. Я не знаю по сей день, что со мной произошло в тот день, чем Дмитрий отличался от других парней, от сотен парней, проходящих через объектив моей камеры, но время для меня тогда остановилось. Оно словно застыло, как расплавленный воск. Он пытался работать моделью, но… Похоже, он и на родине звезд с неба не хватал. Как говорится – читай между строк, тогда я этого не понимала. У Димы были высокопоставленные родители, у него в молодости было такое, о чем его сверстники и мечтать не могли. Но он ничего не хотел. Учиться тоже не желал, но все же поступил в один из престижных вузов. Парень он был высокий, плечистый, красивый. Только и делал, что гулял, девушки висели на нем гроздьями. Как-то ему предложили поработать манекенщиком, Дима с легкостью согласился. Деньги он получал неплохие, но вот удовлетворения ему это не приносило. «Нафталиновое время», как выражался он сам. Предложение поработать в Париже Дима воспринял с радостью. Но там дело не заладилось… И это было неудивительно. Нужно было работать как проклятому, трудиться день и ночь. А Дима… Не любил он работать. Привык получать все даром без труда и хлопот. – Богдана замолчала, видно, вспоминать Дмитрия ей было не очень приятно. – У меня до Димы много было парней, но они пролетали мимо, словно крутились на быстрой карусели… Я была довольно легка на необременительные связи. Не было ни времени, ни желания строить с кем-либо серьезные отношения. Я влюбилась в Диму просто по уши, растворилась в нем полностью. Я думать могла только о нем, стала жить только для него. Он стал моей единственной целью в жизни. Он открыл для меня доселе неизведанные чувства. Не знаю, почему так произошло? Может, судьба и это должно было уже случиться? Может, сказалась общая тоска по России, на чужбине тяжело было существовать в одиночку, и нас притянуло друг к другу… Во мне словно проснулись силы для дальнейшей жизни. Я стала работать день и ночь, чтобы обеспечивать нам с Димой безбедное существование. В редкие мои выходные мы шикарно проводили время. Со съемной квартиры по желанию Димы мы переехали в дорогущий отель с видом на символ Парижа – Эйфелеву башню. Он не знал, сколько я платила за номер, лишь бы любимый был рад.
– А он что? – спросила Лада.
– А ничего… Дима ждал, когда кто-нибудь оценит его, сам придет, кинется в ноги со словами: «Я всю жизнь только тебя и ждал!» Но никто не приходил. Мне было все равно, я поддерживала любимого человека во всем, лишь бы ему было хорошо. Контракт с ним так никто и не заключил, а мой подходил к концу. Я, конечно, смогла заработать и отложить некоторую сумму, на нее мы и решили с Димой вернуться домой. Но когда мы летели назад в самолете, со мной случился первый приступ. Психическая атака. Мне стало страшно, потемнело в глазах, меня затрясло от нервной дрожи… я потеряла сознание. Из самолета меня сразу поместили в машину «Скорой помощи» и отвезли в психоневрологическую клинику. Диагноз прозвучал неутешительно – полное нервное истощение, но это так… в переводе на простой язык.
– Господи… – выдохнула Лала.
– Пролежала я в больнице почти месяц, подлечили мне нервы, но не голову, – усмехнулась Богдана. – Познакомилась я там с одной пожилой женщиной, которая угодила туда после потери мужа, с которым прожила душа в душу сорок пять лет. Звали ее Светлана Николаевна. Работала она учительницей в интернате для слабослышащих детей. Пришла туда на работу еще молодой девушкой из-за своего сына, который родился глухим. Она не захотела отпускать его в интернат одного и решила быть вместе со своим сыночком и с другими детишками, попавшими в непростую жизненную ситуацию. Она заметила меня, когда я сидела на скамейке в парке больницы и делала наброски карандашом в блокноте, чтобы нервы в порядок привести. Ей очень понравились мои рисунки, а еще мои глаза, как она сказала, «чистого и светлого человека». Она попросила меня написать несколько ярких картин для интерната. Светлана Николаевна говорила, что у них есть чрезвычайно талантливые детишки, остро чувствующие прекрасное, многие неплохо рисуют. А вот интерьер в интернате серый и невыразительный. «Ваши работы внесли бы радость и позитив!» – сказала она мне. И я, естественно, пообещала написать жизнерадостные пейзажи, сочные натюрморты… Эта работа помогла мне прийти в себя. Ну, а потом… Пока я лежала в больнице, мой любимый Дима промотал все деньги, что я заработала за границей нелегким трудом, который привел меня к нервному истощению. Я, конечно, была в ужасе, но он капризничал как ребенок. Утверждал, что ничего страшного, что он просто не в ту организацию вложился, ну и что? Из-за денег, мол, нечего ссориться, наверное, я не люблю его, раз не переживаю. Ведь он тоже переживает, что профукал деньги. Я же хотела обзавестись жильем в Москве. И вот весь мой труд пошел коту под хвост. Дима же меня успокаивал, что мы живем у него и другого жилья нам пока не нужно. У Димы была шикарная трехкомнатная квартира в престижном, старом районе Москвы, доставшаяся ему от бабушки. Он был коренной москвич. Из больницы я вернулась к нему, и мне пришлось опять много работать. Я забыла про свое обещание – украсить своими работами интерьер интерната для детей-инвалидов. – Богдана несколько нервным движением развернула конфету и отправила в рот. – Ты не поверишь, Лада, чем я занималась, – нервно рассмеялась она. – Портретами на кладбищенских памятниках. Для братков, например. Они тогда гибли тучами, так что бизнес был прибыльный. Я клепала и клепала портреты с фотографий. Некоторые фотографии были мои, авторские, и я набивала портрет на надгробный камень. Вообще, страшное время было. Дима все так же бил баклуши, все искал себя, а я все так же его упорно любила. Мы прожили вместе еще два года до страшного случая, который произошел со мной. Я разбилась на своей машине, не справилась с управлением. Слава богу, что никто не пострадал. Две недели меня держали в искусственной коме, а затем выписали домой для реабилитации. Я повредила позвоночник, и меня парализовало. Прогноз врачей был очень неблагоприятный, то есть мне говорилось, что я могу встать на ноги, но могу никогда уже этого не сделать. А если и встану, то период реабилитации будет очень долгим и затратным. Все это же врачи повторили и Диме как навещавшему меня «жениху».
– Ужас! – выдохнула Лада, не веря собственным ушам.
– Дима отвез меня домой, положил на кровать и… выдержал пару дней, – замолчала Богдана.
– Что значит «выдержал»? – спросила Лада.
– В прямом смысле. Через пару дней он собрал мои вещи, вынес меня аккуратно на улицу и положил на скамейку перед домом. А рядом поставил мои чемоданы.
Возникла продолжительная пауза.
– Как это? – спросила Лада, боясь, что неправильно поняла услышанное.
– Так… Он сказала «прости» и ушел… А был месяц… поздний октябрь, я лежала на скамейке и мерзла. Не могла пошевелиться, это факт, и сердце мое, если ты меня понимаешь, истекало кровью. Жалко, что оно само остановиться не могло, это единственное, о чем я думала. Это страшно, прошло столько лет уже, а я… Мне до сих пор плохо, – протянула руки Богдана, всматриваясь, как они дрожат. – Ничего не могу с собой поделать, – ответила она на немой вопрос Лады.
– И как же вы? – прошептала потрясенная девушка.
– А никак. Телефон, слава богу, у меня был. Позвонила некоторым знакомым, и приехала за мной семья как раз самых бедных художников. Алла и Егор, по гроб жизни буду им благодарна. Обычные, простые люди. Егор взял меня на руки, отнес в свои «Жигули», и мы отправились к нему домой. У них была малогабаритная двухкомнатная квартира и еще двое мальчишек. Они меня устроили в детской, а детей забрали к себе… Лада, год я пролежала у них бревном, в совершенно чужой семье. Я до сих пор не понимаю, что двигает людьми на такие поступки, которые несут им одни неудобства. Я сама была готова провалиться сквозь землю, что приношу им столько неудобства но изменить тогда ничего не могла. Алла и Егор не высказали мне ни слова упрека. Мальчишки у них такие солнечные… Алла продавала свои работы, чтобы оплатить мне консультации врачей и какое-то лечение. Остальное шло на еду. Жили скромно, но очень дружно и счастливо. Именно тогда я поняла, что деньги это очень хорошо, но они не имеют никакого отношения к таким понятиям, как счастье, любовь и дружба. Самые важные человеческие чувства как раз не имели никакого материальной составляющей. Я страдала, что они взвалили на себя такую обузу, ведь я была для них совершено бесполезна, у меня не было будущего. Я страдала, что меня выкинул на улицу мой любимый человек, словно я была ненужная рухлядь. Я потихоньку плакала. Видя, как старается Алла, мне становилось стыдно, но с собой я ничего не могла сделать. Несколько раз я пыталась доползти до окна и… И там меня ждало большое разочарование: второй этаж явно был способен покалечить меня еще больше, но никак не убить. Баловаться газом я не могла, во избежание вреда другим моим дорогим домочадцам.
А один раз со мной очень серьезно поговорила Алла. Я никогда не видела ее такой жесткой и серьезной. Он мне сразу же сказала, что знает, что я задумала, но этому не бывать в ее доме. Что я не должна быть размазней и должна бороться, и что пройдет некоторое время и мне станет легче. И ты знаешь, я ей поверила. Мне стало легче, это не бывает так вот быстро, но я просто поверила, что легче будет. Это конечно, важно, чтобы рядом с отчаявшимся человеком оказался хоть кто-то рядом. Я взяла себя в руки, не захотела сидеть на шее у этой семьи. Изначально целью было хотя бы обеспечить себя. Что я могла делать? Я к тому времени могла сидеть, то есть сидячая работа мне бы подошла. И вот тогда я задумалась о стеклянных изделиях и сделала первые работы. Я начала со стеклянных ангелов-колокольчиков. Столько было радости, когда продала первый, совсем дешево. А дальше пошло-поехало. Стекло полюбило меня. Я стала делать работы все сложнее и сложнее, лучше и лучше. Появились постоянные покупатели и новые идеи. Я смогла не только себя обеспечивать, а еще и семье Аллы помогать. Сама не забывала заниматься. Четко поставила цель – встать на ноги. И через полтора года я встала, причем без костылей, сразу так… сначала походка была шаткой, потом выровнялась. Не буду вдаваться в подробности, но это был долгий путь длиной лет в восемь. На