— Скажи-ка мне, Барни, кто такая художница Джулия Вуд? — Боксон поставил перед приятелем кружку пива, вторую такую — перед собой.
— Ты спрашиваешь о той миссис, которая отшила тебя в первый вечер как последнего фраера? — с ехидством уточнил Кифф.
— Именно о ней, — с полной серьёзностью подтвердил Боксон.
— Да как бы ничего особенного… Говорят, пришла с друзьями в самый первый вечер, на открытие клуба, с тех пор побывала замужем, развелась, о детях ничего не знаю, иногда бывает при деньгах, но в последнее время как бы на мели…
— А её приятели?
— Этой зимой ошивался вокруг какой-то саксофонист, но, похоже, он травку покуривает, а она этого не любит… Ты хочешь опять приударить за миссис Вуд? Значит, Сэлли тебе все-таки надоела?
— Симпатяшка Сэлли — это всего лишь Сэлли, не более того…
— Ну, тогда удачи тебе, Чарли Боксон…
…Галерея «Шеллстоун», что на Эбби-роуд, совсем неподалеку от знаменитой студии «Битлс», занимала несколько больших залов на первом этаже дома, в котором все остальные помещения были заняты офисами различных фирм.
Боксон шел по безлюдной галерее, рассматривая образцы современного авангардизма.
В шестидесятые годы, на волне нигилизма, хиппизма и беспредметности, многие школы живописи поддались моде и выпустили из своих стен целое поколение художников, великолепно разбирающихся в сочетании оптических эффектов, многообразии плоскостей и эмоциональной незавершенности, но не умеющих реалистично нарисовать хотя бы примитивный натюрморт.
Склепанные из обломков автомобилей многоугольные скульптуры; картины, на которых негрунтованный холст был обляпан килограммами масляной краски; кухонная утварь, спаянная в дикообразо-подобные композиции; километры стальной проволоки, сплетенные в облако под названием «Оксфордское вдохновение»; пластмассовый муравей, размером со слона, — вне всякого сомнения, вещи сколь интересные, столь и никому не нужные, — психоз авангардизма закончился одновременно с началом энергетического кризиса. Впрочем, гигантский муравей Боксону понравился.
Тренированный слух уловил мягкие шаги в мокасинах ещё в соседнем зале, он обернулся и увидел миссис Вуд с чашкой чая в руке.
— У вас ланч? — спросил Боксон вместо приветствия.
— У нас чай, — ответила художница. — Вас что-то заинтересовало?
— Да, — сказал Боксон. — Вот, например, муравей…
И Боксон дернул пластмассового муравья за ус.
— Осторожно! — проговорила Джулия, и в тот же миг огромный муравей подпрыгнул.
— Ого! — Боксон восторженно засмеялся и дернул муравья за ус ещё раз. Муравей подпрыгнул ещё.
— Перестаньте! — сказала Джулия. — Этот экземпляр должен прыгать перед покупателями…
— А я кто? — спросил Боксон.
— Боюсь, что вы всего лишь случайный скучающий посетитель…
— Вы слишком дурно обо мне думаете, миссис Вуд, — сказал Боксон. — Я зашел сюда не случайно, и скучно мне пока что не было. В каком зале выставлены ваши работы?
— В соседнем, но не уверена в вашем желании их купить.
— В своих желаниях я и сам иногда не уверен…
Картины Джулии Вуд были похожи на истертые временем полотна экспрессионистов — бешенство красок вокруг реалистично исполненных портретов, тщательно нарисованные потертости холста и не менее тщательно нарисованные трещинки поверхности.
— Зачем вы придает вашим полотнам такой потрепанный вид?
— Все, что изображает художник, отражает состояние его души в момент творчества, — ответила Джулия. — По-моему, это прописные истины…
— Вам говорили, что у вас умные глаза? — неожиданно для себя спросил Боксон. — Простите…
— Иногда мне говорят, что у меня чересчур умные глаза, — ответила художница. — И временами мне это мешает…
— Ну вот! — сказал Боксон. — Я был уверен, что вы — женщина без комплексов…
— Вы не ошиблись, от всех своих комплексов я избавилась в кресле гинеколога…
Боксон помолчал, обдумывая фразу, потом произнес:
— У вас потрясающая способность ставить собеседника в тупик…
— Своим собеседникам я всегда оставляю шанс выйти из тупика.
— И что я должен сделать для такого маневра?
— Наверное, об этом вам следует догадаться самому…
Боксон молча прошелся вдоль стен, рассматривая картины. Джулия Вуд рискованно экспериментировала с оттенками света, иногда работа кистью казалась нарочито грубой, но, приглядевшись повнимательнее, можно было понять всю тонкость рисунка — все картины отличались прилежностью исполнения и несомненным дарованием.
Боксон услышал все те же мягкие шаги мокасинов и, обернувшись, увидел, как Джулия уходит из зала, небрежно размахивая пустой фарфоровой чашкой.
…Вечером, в клубе «Катанга», подружка симпатяшки Сэлли, сев Боксону на колени, прощебетала:
— Барни сказал, что ты очень тоскуешь и что Сэлли тебе неинтересна. Это правда?
— Скорее всего — да…
Подружку звали Бетти, от полного имени — Элизабет («Меня назвали в честь королевы!» — с гордостью сообщила она). Татуировка на груди действительно присутствовала — вокруг соска с профессиональным мастерством был изображен глаз с длинными ресницами и со слезой. Так как Сэлли временно перебралась к Барни Киффу, Бетти привела Боксона в маленькую квартирку, которую девчонки снимали на пару. На стене висел портрет совсем юного Майкла Джеггера, напротив дебильно улыбались парнишки из «Бэй Сити Роллерс». На оконном стекле губной помадой было выведено: «Привет, солнце!». На подоконнике валялись пустые сигаретные пачки и стопка грампластинок.
— Посмотри в холодильнике, — крикнула Бетти из душа, — там было пиво!..
Пива в холодильнике не было. Холодильник вообще был совершенно пуст, а из морозильной камеры уныло свесились сталактиты сосулек.
«Пожалуй, хватит! — подумал Боксон. — Ещё одна такая Бетти, и я привыкну к грязным лондонским простыням…»
Посреди ночи за стеной начали ругаться соседи.
— Он безработный, — объяснила Бетти, — а она посудомойка в ресторане. Недопитое клиентами успевает сливать в бутыль и приносит домой. Пьют вместе, потом он её бьет. И ещё она собирает окурки в пепельницах, достает табак и тоже приносит ему — он курит самокрутки…
Утром Боксон отсчитал деньги (Бетти спрятала их под подушку), доехал на такси до пансиона «Кроссроудз», позавтракал вместе с пансионерами, усмехаясь про себя над любопытствующими взглядами, поднялся в свой номер, минут пятнадцать стоял под душем, развлекаясь переключением горячей и холодной воды, и с наслаждением вытянулся на накрахмаленной хрустящей простыне.
Через три часа его разбудила миссис Гроверстон.
— Мистер Боксон, вас немедленно требуют к телефону!
Чертыхаясь и нехорошо поминая всех тех, кто знал этот номер, Боксон подошел к аппарату:
— Привет, Чарли, это Джейми Мак-Рэй! Нынче дурное утро — нашего лучшего друга Джо Стокмана нашли с перерезанным горлом!..
Глава вторая. К северу от Темзы
Редактор отдела криминальных новостей газеты «Мэйл» задумчиво перебирал сверкающие глянцем фотографии мертвого американского вербовщика. Многополосная тема лежала на поверхности — ещё месяц назад один из репортеров записался на прием к американцу, но интервью не получилось — Джо Стокман спросил, сколько стоит фотокамера, и что репортер будет делать, если такая хрупкая вещь совершенно случайно разобьется на каменных ступенях лестницы отеля. Газетчик, в юности бывавший активным участником пацифистских манифестаций, попытался вслух рассуждать о тупых милитаристах и тем самым окончательно провалил беседу. (Впрочем, в те дни имелась другая тема для репортажей: Лондон посетил румынский лидер Чаушеску; некоторые особо активные эмигранты, вырвавшиеся из придунайских концлагерей, вслух мечтали о применении чего-нибудь осколочного и крупнокалиберного, а особо яростные призывали бывшего короля Михая возглавить вооруженный поход на Бухарест. Лондонская полиция провела очень тревожные сутки, а репортеры не отставали от правительственного кортежа ни на минуту.)
— Тина, — попросил секретаршу редактор, — срочно найдите мне Хэккета!
— Сию минуту, сэр!
Минута не получилась — с утра репортер Мелвин Хэккет в редакции не появлялся; вспомнили, что накануне в баре с каким-то американцем из «Вашингтон Пост» он хлебал виртуозные коктейли; выпили много, сейчас, наверное, отсыпается дома. К домашнему телефону Хэккета долго никто не подходил, наконец, в трубке зашуршало, репортер отозвался таким страдающим голосом, что секретарша не сразу решилась передать категоричность приказа, но Хэккет все понял правильно.
— Буду! — сказал он. — Через полтора часа — буду!
…Хэккет посмотрел на себя в зеркало. Небритая рожа, мешки под глазами, волосы всклокочены, как у пьяного хиппи…
«Где ты последний раз видел живого хиппи, Мелвин?» — спросил он сам себя. Вспомнил не сразу — почти год назад, светлой парижской осенью, на могиле Джима Моррисона, плакал, привязывая к памятнику пеструю ленточку, длинноволосый парень…
«Отлично, память возвращается…» — размышлял репортер, массируя подбородок электробритвой. В электрочайнике закипела вода, Хэккет бросил в чашку кубик бульона, залил кипятком. Пил медленно, потом сделал вторую чашку бульона, принял пару таблеток аспирина. Из кожаной шкатулки достал сигару, закурил. Через несколько минут в голове наступило просветление, а необходимая чашка кофе ожидалась в редакции. Энергичная прогулка от дома до метро, а редакция на Флит-стрит совсем рядом со станцией.
Хэккет вошел в отделенный от общего зала стеклянными экранами закуток редактора точно в указанное время — через полтора часа.
— Твое мнение? — редактор протянул пачку фотографий.
— Очень высококачественные снимки, — неопределенно отозвался репортер, наверняка японский объектив, «яшика» или «никон»…
— Его имя — Джозеф Стокман — что-нибудь тебе говорит?
— Безусловно! За одну-единственную чашку кофе я могу даже что-нибудь о нем рассказать…
— Ясно! Кофе потом. Джо Ст