Подпирает свод небес,
Чтоб гордился целый лес!
Этот облик им заслужен:
Прежде был степенным мужем,
Бурям он не поддавался,
Если гнулся – не ломался,
Честно жил среди людей —
Добромысл и добродей.
Вот сосна! Был воин знатный,
Позолоченные латы
Честь по чести примерял,
Силу Правдой поверял.
Вышел в бой и принял славу
За родимую державу,
Наземь пал – и встал могуч,
Головой касаясь туч!
Вот ракитовый кусточек:
Поднимала баба дочек,
От души да по уму
Научила их всему.
Вежеству и обхожденью,
Милой ласке и терпенью,
Материнскому раденью.
В людях это ли не честь —
Добрых вырастить невест!
Я у них на свадьбах пел —
Пьяным мёдом не пьянел!
Как и нашему народу,
Нет ракитам переводу!
…Это присказка у нас,
А теперь послушай сказ.
Было дело в годы стары:
Полюбился девке парень.
Дело к свадебке… да тут
Враг напал на мирный люд.
Свадьбы некогда играть,
Женихи ушли на рать.
Долго ль, коротко – врагам
Знатно дали по рогам,
И царятам, и царю —
Я вам правду говорю!
Дома слёзы, дома смех…
С поля встретили не всех…
Та, о ком веду рассказ,
Жениха не дождалась.
Всё ходила на обрыв,
Вдаль глядела – вдруг он жив?
На дороге да в пыли
Вдруг появится вдали?..
Только нет его и нет…
Стал немил ей белый свет.
И однажды над откосом
Встала горькою берёзой:
Руки-ветки – видел сам! —
Протянулись к небесам,
Облачилось, как коростой,
Тело стройное берёстой,
Но берёзка та была
Сплошь черна, а не бела,
Потому что – слушай, слушай! —
Лютым горем выжгло душу…
Так и стала поживать,
Облик прежний забывать.
Минул год, печален, тих,
А потом… пришёл жених!
Сед как лунь, в рубцах кровавых,
Но зато с великой славой:
Взятый раненым в полон,
Убежал из плена он
И с собой на отчий брег
Вывел сотню человек.
Песни сложены в народе
Об отважном воеводе!
Вот он дома наконец,
И ведёт его отец
На обрыв, где вечно слёзы
Точит чёрная берёза:
«Вот невестушка твоя!»
Говорю вам, не тая:
Он, в бою не знавший страха,
На груди рванул рубаху
И завыл, как в яме волк,
Обнимая горький ствол.
Тут Земля сказала древу:
«Слышишь плач? Стань снова девой!
Нужно подвиг наградить,
Нужно деток народить.
Пробудись! Кому сказала!»
И она затрепетала
От корней до самой кроны,
И тотчас его ладони
Ощутили не берёсту,
Стужей схваченную жёстко,
А знакомую до дрожи
Теплоту девичьей кожи…
…Что тут было! Пир горой!
Пьян от счастья наш герой.
Я там пел. И вот мой сказ:
Их с невестою, как вас,
Близко видел. Был он сед —
Седины пропал и след:
Чернота с берёзки милой
Волосы заворонила!
А она! Милей не знали!
Потому – прошли печали!
Ходит слух и там, и здесь,
Что живут они доднесь;
Правдой отчею сильны
И, как прежде, влюблены.
Чашу мёда пустим в круг,
Чтобы не было разлук,
И добавим чеснока,
Чтоб развеялась тоска!
Смотрят с небес древние боги…
Смотрят с небес
Древние Боги.
Суров Их взгляд
На младших чад:
Ждёте чудес?
Сбились с дороги?
Подайте весть
О том, что есть
Огонь и честь
И правда в сердцах,
Не отводя лицо,
Сейчас и здесь
Стоять до конца,
Не посрамив отцов!
Люди глядят
В тёмные тучи:
Как нам помочь
Рассеять ночь?
Гусельный лад,
Грянь же созвучьем!
Подайте весть
О том, что есть
Огонь и честь
И правда в сердцах,
Не отводя лицо,
Сейчас и здесь
Стоять до конца,
Не посрамив отцов!
Птица и зверь
Плачут в потёмках.
Приди, тепло!
Расправь крыло!
Только поверь!
Свищет позёмка…
Подайте весть
О том, что есть
Огонь и честь
И правда в сердцах,
Не отводя лицо,
Сейчас и здесь
Стоять до конца,
Не посрамив отцов!
Мама снилась…
Кому велит божественная милость
К закату дня трубить в победный рог?
Мой друг сказал: «Сегодня мама снилась.
Она звала – я сдвинуться не мог.
Смотрю, совсем состарилась в разлуке,
И голос так отчаянно дрожал…
Она ко мне протягивала руки,
А я копьём испоротый лежал.
Наверно, сгину в нынешнем сраженье.
В кровавый снег поникну, не дыша…»
На языке застыли возраженья.
Я слушал друга – и рвалась душа.
Всё восстаёт, противится и ропщет,
Когда по детям плачут старики!
Ведь это нам родителей усопших
На берегу Смерёдины-реки[18]
И провожать, и обещать – догоним…
Всему на свете должен быть черёд!
Тут я поклялся: смерть его не тронет.
Пускай меня сначала заберёт!
…А сеча вправду выдалась жестокой.
Израненные падали без сил.
Того копья не уловил я оком.
Почувствовал… и друга заслонил.
И клич гремел. И знамя устояло.
За истребленьем вражеских полков,
За тем, как снег окрашивался алым,
Я наблюдал уже из облаков.
Над полем славы медленно темнело.
Оставшись жить погибели назло,
Мой друг увидел стынущее тело,
Перевернул, сказал: «Не повезло…»
Потом он шёл – усталый победитель.
Мой щит и шлем качались на ремне.
Дождётся мать. Не оборвутся нити.
Живи, мой брат. И помни обо мне.
Отец-воевода
Было дело: до самого края земли
Распростёрлись снега перед нами.
Лишь морозная мгла колыхалась вдали
Да позёмка гуляла волнами.
Сделай шаг в эту прорву, и ты не жилец,
Не вернёшься к людскому порогу.
Но спокойно сказал воевода-отец:
«Выше знамя! Проложим дорогу!»
Мы ломились сквозь снег, что следов
не знавал,
Поднимались и снова тонули.
А когда захотели устроить привал,
Чужаки из метели шагнули.
И затеялся бой, и казалось – конец!
Все поляжем безвестно, бесследно!
Но спокойно сказал воевода-отец:
«С нами Небо! Добудем победу!»
Что за силы в сердца и десницы влились!
Спины к спинам – не выдадим, братцы!
Мы смели чужаков со спасённой земли
И навек запретили соваться.
Не осыпал нас милостью царский венец,
По навету изгнали отважных,
Но спокойно сказал воевода-отец:
«С нами честь! Остальное – не важно!»
И шагаем вперёд по дороге земной,
Как ведёт нас святая свобода —
Честь, и Небо, и знамя, и брат за спиной,
И суровый отец-воевода!
Витязь и сиротка
У героев романа эта баллада бытует в двух вариантах – с грустным финалом и с оптимистичным.
Так нам пел гусляр, слепой и строгий,
Золотыми струнами искусный:
Встарь была деревня у дороги,
Крепкий тын, десяток изб да кузня.
Ой ты поле, поле снеговое!
Не закатный луч тебя кровавит.
На закате полем шли герои —
Алой нитью вышитая слава.
Кто отважен, часто терпит муку.
Там, где доблесть, рядом вьётся гибель.
Тот хромает, тот лелеет руку:
До жилья какого добрести бы!
Вот один – израненное тело
На санях закутано от стужи:
За вождя он в битве принял стрелы.
«Жив ли, Гойчин? Скоро отдых, друже…
Эй, за тыном, отворяй ворота!
Где бы нам оставить побратима?»
А в ответ – молчок. Лишь буркнул кто-то:
«Всё равно помрёт. Ступайте мимо!»
Только деревенская сиротка
Оказалась всех других добрее.
«Заносите в дом, – сказала кротко. —
Я за ним ухаживать сумею!»
И покрыла санный след позёмка.
Догорел последний луч заката.
За болящим Гойчином девчонка
Ходит, словно за любимым братом.
Подружился с ней суровый витязь,
Вечера в беседах коротают…
Раны льнами чистыми повиты,
Только очень трудно заживают.
А потом, худой метельной ночью,
Затрещали крепкие ворота:
«Выдавайте жён и красных дочек
На потеху вольному народу!
А не то – прощайтесь с головами!»
Мужики дородные смутились…
«Ратью встать? Поди, поляжем сами.
Нам ли силой выйти против силы?
Мы к сраженьям вовсе непривычны…»
Помутились горем бабьи очи…
«Значит, вот каков у них обычай?
Не пойдёт! – сказал упрямый Гойчин. —
Кто врагу однажды покорится,
Век худой не оберётся славы.
Ты беги-ка в кузницу, сестрица!
Вот мешок: в нём воинская справа.
Кто главарь негодной этой рати?
Надо бросить вызов атаману…» —
«Ты куда с постели, милый братец?
Только встань, закровоточат раны!»
Говорит ей витязь, храбрый Гойчин:
«Что мне раны, милая подруга!
Я-то встану – был бы меч наточен,
Щит сплочён, залатана кольчуга!»
Вот бежит, не чуя ног, сиротка
Прямо в кузню, пышущую жаром.