Крутит ус кузнец рыжебородый:
«Сделать можно. Только не задаром.
Я вдовец, я зябну долгой ночью…»
Чем такое – лучше с камнем в воду!
«Значит, вот как! – снова молвил Гойчин. —
Нет стыда у здешнего народа!»
Всполошилась шайка воровская:
Из ворот, держа клинок старинный,
Бледный витязь вышел, спотыкаясь,
Вожака зовёт на поединок.
Меч иззубрен, щит починки просит,
И кольчугу рвали чьи-то стрелы,
Самого чуть ветром не уносит,
А туда же – возвещает смело:
«Ты да я! Узрит нас Божье око!
В этом споре выкупа не будет!»
И схлестнулись. И главарь жестокий
Свергся наземь с рассечённой грудью.
Слово свято! Шайку скрыли тени.
Облегчённо выдохнули смерды…
Но и Гойчин рухнул на колени,
Осенённый поцелуем смерти.
Раны кровью плачут – не уймутся.
Там, где доблесть, рядом ходит гибель.
Только смог сиротке улыбнуться
Да сказать за что-то ей спасибо…
Так нам пел гусляр – слепой и строгий,
До пустых попе вок не охочий.
В ту деревню больше нет дороги.
И ведётся в людях имя: Гойчин.
«Ты да я! Увидит Божье око,
Кто из нас в бою покажет спину!»
…Тут и прозвучал за ближним логом
Ратный клич вернувшейся дружины.
Поспешали тропкою знакомой,
Цепью шли на голос побратима:
Знамя в дырах, мятые шеломы,
А в глазах – рассвет неугасимый.
«Храбреца не выдадим на муки!
Сироту не бросим на погибель!
Ну-ка враз – тугие вскинем луки!
Ну-ка враз – щетиной копья вздыбим!»
Лиходеям больше не глумиться —
Так судил тот зимний день короткий.
Двадцать братьев стало у сестрицы!
Кто б теперь назвал её сироткой?
Для чего нам сила, видят Боги,
Если нету слабым обороны?..
Так нам пел гусляр, слепой и строгий,
У костра, под гуслей перезвоны.
Колыбельная брату
Расплескались густые туманы,
Всё окутала серая мгла…
Было двое нас, братьев румяных,
Неразлучных, как с ниткой игла.
Если буря в ночи завывала
И малыш поневоле робел,
Старший брат поправлял одеяло
И ему колыбельную пел.
Если мать задавала науку,
Хворостиной грозя большуну,
Младший брат отводил её руку,
На себя принимая вину.
А потом холода налетели,
В очаге прибивая огонь,
И порывы жестокой метели
Разлучили с ладонью ладонь.
Нас обоих ломало и било
И несло, как листки на ветру.
Я в сраженьях испытывал силу
И бросал медяки гусляру.
А теперь, посиве вший до срока,
Сам себе не особенно рад,
Измеряю чужую дорогу
И гадаю, найдётся ли брат.
Перед битвой в смятенье знакомом
До рассвета мерещится мне:
Вдруг узнаю глаза под шеломом,
Да как раз на другой стороне?
Он споткнётся на поле злосчастном
От моей окаянной руки,
И навеки в глазах его ясных
Потускнеют, померкнут зрачки.
Или сам я на землю осяду,
Оступившись в кровавой пыли,
Обласкав угасающим взглядом
Побелевший от ужаса лик?
Кто из нас, зарыдав неумело,
Ощутит наползающий лёд
И, обняв неподвижное тело,
Колыбельную брату споёт?
Над коновым веном
Над Коновым Веном
Рассвет прогнал тени,
Над Коновым Веном опять встаёт заря.
На дальних озёрах
Уже совсем скоро
Загомонят птицы, а значит, всё не зря!
Из дальних стран короткий и прямой
Гусиный клин укажет путь домой,
Туда, где к морю мчит осколки льдин
Праматерь рек, могучая Светынь!
Над Коновым Веном —
Летучих гроз пена,
Над Коновым Веном – бескрайний
летний день.
Густыми лугами
Босыми ногами
По шёлковым травам да в кружевную тень!
Моя земля, где песням не смолкать!
Другой такой на свете не сыскать!
Покуда жив, на дальнем берегу
Отцовских гуслей лад я сберегу.
Над Коновым Веном
Щитом неизменным
Над Коновым Веном – плывут печей дымы.
Дождями грибными,
Огнями ночными
Благослови, осень, уснувшие холмы!
Сломает зубы долгая зима,
Людских сердец не одолеет тьма.
Мы за Светынью встретимся весной,
Коль не утратим крыльев за спиной.
Над Коновым Веном
Звучат вдохновенно,
Над Коновым Веном – раскаты вещих струн.
Им тёмный лес вторит,
От них бежит горе,
Они зовут в небо святого Солнца струг…
Упрямый пленник
Под беспросветным небосводом
Клубится снегом темнота.
А молодого воеводу
Несёт дружина на щитах.
От дома отчего далёко,
Чужую рать громя у стен,
Он ранен был в бою жестоком
И угодил во вражий плен.
Так начались земные муки
Страшней могильной черноты:
Железом скованные руки,
И боль, и ругань, и кнуты.
Стянув кровавой тряпкой раны,
Он молча вытерпел позор…
Плелись цепные караваны
Сквозь серый дождь – на рабский торг.
А тучи плыли равнодушно
За окоём, в родной предел…
Но доживать рабом послушным
Упрямый пленник не хотел.
Не зная слова колдовского,
Не разумея крепких чар,
Он просто выломал оковы,
Утёк с водой, уплыл, как пар.
Он шёл кромешными ночами,
В туман и в лютую пургу,
Когда с погоней за плечами,
Когда один в глухом снегу.
Но путь далёк, и тают силы,
И всё медлительней шаги.
И там, где мнился берег милый,
Не различить уже ни зги.
Неужто сдаться у порога
Так долго снившейся земли?..
Держись! Держись! Ещё немного.
Холмы знакомые вдали.
Чтоб им на плечи опереться,
Дерись вперёд – осталось чуть.
Терпи, надорванное сердце,
Ещё успеешь отдохнуть.
Под беспросветным небосводом
Клубится снегом темнота.
А молодого воеводу
Несёт дружина на щитах.
Суровый царь
Жили честно и просто цари в старину.
Самолично водили полки на войну,
А с победой вернувшись – не медля ни дня,
В мирный плуг боевого впрягали коня.
И царицы додревних времён, говорят,
Сами шили мужьям подкольчужный наряд,
Сами чистили печь, сами кутали жар,
А детей посылали на птичий базар,
Чтобы с шапкой яиц, не боясь крутизны,
Возвращался наследник великой страны.
Лишь один из царят от других отставал.
Он бледнел и хватался за выступы скал,
Над грохочущей бездной без воли, без сил…
Он чужую добычу домой приносил.
Царь, узнав, натянул боевой самострел.
«Если чаешь венца, будь по-воински смел!
У меня на глазах одолеешь скалу —
Выйдешь чист. А иначе – получишь стрелу!»
Сын полез на утёс, то ли мёртв, то ли жив,
И на самом верху поскользнулся в обрыв.
Он бы сгинул в волнах или умер от ран,
Но над морем летел в облаках симуран
Что за дело ему до державных интриг?
Он упал с высоты и метнулся на крик.
Благородное сердце главнее подчас,
Чем отцовская воля и царский приказ!
Он пронёсся и взмыл, над прибоем паря,
А меж крыльев смеялся сынишка царя.
Исцелённый от страха до смертного дня,
А в глазах – только солнце да искры огня.
С той поры и ведётся рождённое встарь:
Симуранам сыновствует праведный царь.
Как узнать, что случится на сломе времён?
Может, будет вторично царевич спасён…
Живи, сын!
Встань
У окна со мной, моя подруга!
Глянь
На красу и свет земного круга!
Грань
Меж сном и явью в час предутренний сотри,
Когда в тумане вспыхнет первый луч зари…
Смотри, как солнце разгорается во мгле!
Наш сын растёт на этой утренней земле.
Стран
От гор до моря наречённый властелин,
И людных весей, и одетых мглой вершин,
Отрада матери, бессмертие отца,
Прямой наследник Справедливого Венца!
Гром
Божье небо в клочья разрывает.
Дом
Вместе с твердью рушится и тает.
В нём
Жила любовь, и был незыблем наш союз,
И рос наш сын, дитя священных брачных уз…
Пускай на крыльях он несётся в вышину!
За окоём, в чужую зимнюю страну!
Льдом
И горьким пеплом всё покроется вокруг,
Но сын умчится от погибели и мук,
Отрада матери, бессмертие отца,
Прямой наследник Справедливого Венца…
Ввысь
Уходи скорей, гонец крылатый!
Рвись
От земли, смятением объятой!
Мчись!
Видать, царевичу судьбой предрешено
Стать утешением для матери иной…
На нищем севере, где вечно темнота,