Войдёт наш мальчик в совершенные лета…
Снись
Своей стране, что ждёт законного царя.
Ты возвратишься, чтоб ждала она не зря,
Отрада матери, бессмертие отца,
Прямой наследник Справедливого Венца!
Дитя легенды, покажись нам во плоти!
На трон завещанный взойди в конце пути!
Царь!
Ты поведёшь страну сквозь пламя, лёд и мрак,
Ты будешь знать, кто верный друг,
кто лютый враг,
Отрада матери, бессмертие отца,
Прямой наследник Справедливого Венца!
Проклятие
Царь-захватчик, в ратном деле
Не сыскав желанной славы,
Снарядил копьё и стрелы
Ради прихоти кровавой.
Без вменяемой потребы
Причиняя смерть и раны,
Разлучил с высоким небом
Золотого симурана.
Пнул ногой, смеясь удаче,
Ком тускнеющего меха:
«Пусть поверженные плачут!
Что им свято – нам потеха!»
Только шутка вышла боком.
Голося, взлетели птицы:
Лютый царь, стрелок жестокий,
Обернулся кобылицей!
Свита в крик, упало знамя,
А свирепая кобыла
Поскакала с жеребцами —
То рожала, то кормила.
Раз валялась в том же поле,
Под копытом череп стукнул…
Вмиг продолжилась недоля —
Лошадь стала злобной сукой!
Годом позже, вся в коросте,
Откормив приплод пятнистый,
В поле выкопала кости —
Тут же стала мерзкой крысой!
Снова год прошёл по кругу.
Для крысят на прежнем месте
Голохвостая зверюга
Подбирала клочья шерсти…
…И вернулся царь державы,
Поседевший, грязный, хворый,
Вместо почестей и славы
Трижды меченный позором!
…Кнут и дыбу за глаголы
О проклятье симурана
Повелением престола
Посулили горлопанам…
Но заткни-ка рот напеву!
В землю косточки погрузли,
А над ними встало древо,
А из древа вышли гусли.
И гласят всему народу,
И звенят крамольной былью
Про старинную невзгоду,
Про изорванные крылья.
Предательство
Мы брели по тропе, утопавшей в болотистой чаще,
Где лишь серые совы беззвучно шныряли вокруг.
С нами был следопыт – право слово,
нисколько не старше,
Чем сегодняшний ты, мой далёкий, неведомый внук.
Всем хорош, и речист, и улыбчив, и поступь легка…
Лишь глаза непроглядны, как чёрные два омутка́.
Он в охотку нас вёл через мхи, по затопленным гатям,
Скорым ходом туда, где на плоском речном берегу
Мы хотели ударить в тылы наступающим ратям,
На рассвете у брода поджилки подрезать врагу.
Молодой проводник находил нам дорогу во тьме.
И с чего мне казалось – парнишка себе на уме?
Он в последнюю ночь подпевал нашей общей
молитве,
Боевые труды вместе с нами хотел поднимать.
Мы прогнали мальца, чтоб держался подальше
от битвы,
Чтоб своим возвращеньем порадовал бедную мать.
Он прощался и плакал, от нас уходить не спешил…
Только в чёрных глазах не прочтёшь
обнажённой души.
А наутро, у брода, нас встретила вражья засада.
С топорами, мечами и тучами жалящих стрел…
И ещё я заметил едва ли не с первого взгляда —
Возле их полководца стоял наш весёлый пострел.
Тот, чья к братскому хлебу исправно тянулась рука,
Но скрывали неправду чернильные два омутка.
Умирая, мы прокляли род, воспитавший измену.
Нашей кровью чужой воевода омыл сапоги.
Так услышь меня, внук, из-за пропасти
в сто поколений!
Бойся карего глаза, а чёрного глаза – беги!
А иначе, как мы в старину, слишком поздно поймёшь,
Что в болотных оконцах таится бездонная ложь…
Разговор с пращуром
Надо мною шумели
То берёзы, то ели,
По старинному тракту я заканчивал путь…
На высоком кургане,
Что в былинах помянут,
Истомившись под вечер, я прилёг отдохнуть.
Так-то славно лежалось
На траве, что шепталась,
Провожая и славя угасающий день…
А когда над погостом
Вышли первые звёзды,
Из ночного тумана тихо выплыла тень.
При секире калёной
И в броне золочёной,
Родом прямо из песен, из старинных времён,
Молвил воин сурово:
«Ну, потомок, здоро́во!
Будешь гостем желанным!» – и отвесил поклон.
Между яви и бреда
Завязалась беседа
Про жестокие битвы, про последний заслон.
О редеющем строе
И о клятве героев
Всю-то ночь до рассвета мне рассказывал он.
В этой сече кровавой
Не искавшие славы
К поколениям юным обращали свой крик…
…Лишь о том, что ни ве́сти,
Ни улики той чести
Не дошло до потомков, сокрушался старик.
Над вершинами елей
Огоньки побледнели.
Протянул мне воитель свой колчан из-под стрел:
«Завещанию внемли!
На родимую землю
Отнеси…» И растаял. И назвать не успел.
Что же сталось со мною?
Я лишился покоя.
По людским поселеньям сам как тень прохожу.
Где те гордые стрелы,
Что в колчан поседелый,
Как в отцовскую руку, я однажды вложу?
Где над новенькой зыбкой
Я увижу улыбку
Храбрецов, отстоявших наше счастье в бою?
Там я сяду, усталый,
Там я старым и малым
О героях былого эту песню спою.
Суд предков
Мы придём к последней реке,
Кто пораньше, кто погодя,
И услышим, как вдалеке
Ратным кличем степи гудят.
Это те, что приняли смерть,
Не отдав победы врагу!
Сможешь им в глаза посмотреть,
Стоя на святом берегу?
Пращур боевого коня
Призрачною вздёрнет рукой:
«Снова подвалила родня?
Погляжу ещё, кто такой!
Был с тебя какой-нибудь прок
На земном коротком веку?
Может, весь отпущенный срок
Так и пролежал на боку?
Если, знатной кровью кичась,
Ты пустую баловал спесь,
Не скакать тебе среди нас,
Нам таких не надобно здесь!
Если сразу сник, испытав
Первые подножки судьбы,
Отступал, за правду не встав,
Голову склонял без борьбы, —
Нет тебе седла и коня,
С нами в тучах мчаться вперёд!
И потомка нет у меня —
Может, кто другой подберёт!»
«Пращур, не суди сгоряча!
Что с того, что я не боец?
В золочёных ножнах меча
Мне не завещал мой отец.
Только путь до края земли,
Что в безлюдных землях пролёг,
Суженую где-то вдали
Да обиды горький комок.
Сёк нам лица бешеный снег,
Бесконечно длилась метель…
Злая стужа, злой человек —
Всё я видел, всё одолел!
Я на пепелище судеб
По венцу сложил новый дом.
Испекла невеста мне хлеб,
Сына подарила потом.
Вот такой оставил я след
Беспощадной доле назло.
А теперь суди меня, дед!
Пустишь в боевое седло?»
Внук героя
Он сеть забрасывал в пучину,
А мать сидела на руле.
Они с собой не брали сына,
Я оставался на земле.
Я мчался в гавань им навстречу
К исходу солнечного дня.
Мы коротали каждый вечер
В уютном доме у огня.
И вот однажды утром ранним
Они растаяли во мгле:
Отец веслом плескал в тумане,
А мать сидела на руле.
В тот вечер ждал я, как обычно,
Но их не выпустил туман:
За слишком щедрую добычу
Отплату стребовал Киян…
Мой дальний дядя взял наследство,
К нему был милостив закон.
А я в тот день простился с детством,
Из дому выставленный вон.
С тех пор темны мои дороги
И крошки хлеба нет во рту.
Над нами царь, на небе – Боги,
Но кто пригреет сироту?
Былым друзьям отшибло память:
Я был своим, а стал ничей.
Глядят незрячими глазами,
Моих не слушают речей,
Лишь отворачивают лица —
Мол, знать не знали отродясь! —
Чужим злосчастьем заразиться
Превыше совести боясь.
Скорей бы ночью непогожей
Из тьмы Кияна выплыл чёлн:
Ветрила серую рогожу