— И как мне теперь узнать, что она действительно потеряла надо мной власть? — Вурдалак почесал лысину.
— Ду-рак, — квакнула жаба.
— Заткнись, не то сварю из тебя жабий суп, — сказал он.
— Кишка тонка! Ква, — выказав свое презрение, она ускакала прочь.
Вурдалак оперся подбородком на руку.
— Никакого уважения к старшим, что у жабы, что у Яги… проучу обеих, будете знать!
Глава 16
Иван-царевич видит сестер глазами каждой из них: то за одну взглянет, то за другую. Вила и Юда ничем не отличаются друг от друга, кроме выражения лиц: старшая хитрее, а младшая скромнее.
Они гуляют по лесу в свете луны и наслаждаются тишиной природы. Откуда-то издалека доносится плач.
— Слышишь? — спрашивает Вила. — Это младенец?
— Вот еще! В наших краях младенцев отродясь не было.
— Тогда что это?
— Наверняка игошка играется. Пойдем, проучим гада, — Юда идет на плач, и Вила следует за ней.
Сестры забредают в камыши и видят младенца. Он намного бледнее обычного ребенка.
— Ему холодно! — выдыхает Вила. — Посмотри, как сжал кулачки!
— Это все происки игошки! — говорит Юда, поднимает ребенка, крепко держа за бока. — Посмотри на его мерзкую сморщенную рожу. Так и хочет нас обмануть.
— Не похоже, — отвечает Вила. — Он родился недавно, зачем ему кого-то обманывать?
Юда закатывает глаза.
— Видно, раз я старшая, то мне тебя всю жизнь учить придется, — она входит в озеро по колено и оборачивается на сестру. — Что встала? Иди сюда!
— Что ты собираешься сделать? — Вила недоверчиво смотрит на ровную гладь.
Она боится воды, и Иван-царевич чувствует это так же сильно.
— Хочу проверить, игошка он или нет, — Юда нетерпеливо разминает шею — ее руки уже затекли. — Давай же! Я его в воду брошу: утонет — игошка, не утонет — обычный ребенок.
— Но дети не умеют плавать! — Вила касается ногами воды, но стыдливо отбегает назад.
У нее есть свои причины бояться, и она тщательно скрывает их как от сестры, так и от Ивана, что стал гостем в их общем воспоминании.
— Мне плевать, — не успевает Вила переубедить сестру, как та бросает младенца в пруд.
— Юда! — Вила забегает в воду по щиколотки, отбегает, набирается смелости и заходит уже по колено. Страх сжимает горло, и ей приходится отступить, несмотря на сердце, рвущееся от боли.
Младенец плачет и, захлебываясь, зовет мать своим криком, но никто не приходит к нему на помощь. Юда смотрит на ребенка. У нее на сердце не происходит ничего. Она не сочувствует, не хочет его спасти.
— Юда! — Вила падает на колени, рыдая. — Вытащи его! Он же ни в чем не виноват!
Но Юда ждет, пока младенец, наглотавшись воды, плавно уйдет под воду. Когда поверхность Тихого омута становится пугающе гладкой, Юда выходит на берег и окидывает сестру презрительным взглядом.
— Я же говорила — игошка! — фыркает она.
Очнувшись, он увидел осеннее небо и пошатывающиеся кроны деревьев. Слава вдохнул чистый воздух и подумал, что ему все это почудилось. Возможно, он споткнулся, упал и потерял сознание, а отдыхающий мозг спроецировал во сне разную нечисть.
«Ненавижу сказки, — подумал Слава. — От них всегда одни беды».
Он рос в многодетной семье и среди двух братьев и старшей сестры выглядел белой вороной. Все его родственники были помешаны на сказках: каждый праздник они собирались вокруг пожилого деда и слушали его истории. Он повторял их раз за разом, но в семье было принято слушать с искренним интересом. И только Слава уже на пятом году жизни смекнул, что ничего в их семье не меняется, и его интерес к сказочным существам и событиям постепенно сошел на нет. А когда он стал подростком, то и вовсе все сказки опротивели ему, как ребенку рыбий жир.
Когда в голове прояснилось, Слава встал и отряхнулся. Он собирался определить направление выхода, когда его глазам предстало нечто, чего он никак не ожидал увидеть.
Слава вскрикнул. Вила, Юда и Иван-царевич повернулись к нему.
— А! — Слава сделал шаг назад, впервые видя сестер — их внешность не поддавалась разумному объяснению.
— Что? Никогда двуглавых ведьм не видел? — зашипела Юда, уперев свою руку в бок.
Вила от волнения стала жевать губу, боясь проронить лишнее слово. Испуг в глазах юноши заставлял ее чувствовать вину.
— А-а-а! — голос Славы скакнул на несколько октав.
Он побежал: пересек реку в том же месте, через которое пришел сюда, вскарабкался на холм и, добежав до раскрытого окна хлева, запрыгнул в него и спрятался за высоким стогом сена. Слава обхватил колени, чтобы сдерживать отчаянно трясущееся тело.
Сначала его чуть не загрыз волк, потом он встретил ожившего мертвеца без глаз, а теперь оказалось, что Вила и Юда — тело с двумя головами!
«Господи, если ты существуешь, забери меня отсюда!» — взмолился он.
На мгновение Славе захотелось запереть себя в круге из мела.
«Поверить не могу, что такое происходит со мной…» — услышав хруст ветки поблизости, Слава затаился.
Он задержал дыхание, почти перестал дрожать.
— Ты его видишь, Вила?
— Нет…
— Это все твоя вина, дура! Зачем развязала его? — Слава услышал, как Юда дала сестре подзатыльник. Та всхлипнула, но ничего не сказала. — Ненавижу тебя. Всегда портишь мне настроение.
— Не время ссориться, ведьмы, — голос мертвеца прозвучал, как удар хлыста. — Нужно найти его и допросить.
«Допросить? Он что, инквизитор? — Слава плотно стиснул зубы и зажал рот руками. — Какие инквизиторы? Но тут двуглавая ведьма… ничего не понимаю».
Сколько бы он ни ломал голову, мозг все равно отказывался принимать увиденное за реальность. Просто дурной сон, кошмары, которые Славе не снились уже так давно, что он забыл, каково это — бояться спать в темноте и постоянно включать ночник.
— Если мы его не найдем, я отделю твою голову от моего тела! — заявила Юда.
— Да делай, что хочешь! — не выдержала Вила. — Надоела!
Вслушиваясь в их перепалки, Слава не заметил, как что-то потянуло его за рукав. А когда повернул голову, было уже поздно.
Розочка, заблеяв, тряхнула головой, и колокольчик на ее шее сиреной зазвенел по хлеву.
Если бы они встретились пять веков назад, до того, как Кощей погиб, Берендей обнял бы брата и подержал бы за плечо мощной рукой. Они ладили в детстве. Может, не так хорошо, как могли бы, но…
Берендей считал младшего брата виновным в расколе семьи. И вот теперь, стоя на родной земле, он чувствовал злобу, тогда как Кощей — сожаление.
— Что ты делаешь в моем замке? — спросил Кощей.
— Эта земля принадлежит мне по праву старшего наследника, — сказал Берендей.
Кончик его носа болезненно сжало. Медведь неловко пошевелил им, чтобы прогнать наваждение.
— Никто, кроме меня, не может претендовать на эту землю, — сказал Кощей. — Она защищена от жалких предателей.
— Ты вынудил нас с братом так поступить.
— Каким же образом?
— Ты забрал у нас землю, на которой мы прощались с матерью.
— Отец дал всем право выбора. Каждый из вас мог забрать Тихую рощу, но вы взъелись на меня из-за собственной жадности, — Кощей взглянул в колодец на Таю, неустанно пытающуюся допрыгнуть до него. — Однако без вашей с Вурдалаком подлости я бы не встретил… ее, — он вздохнул.
Берендей присмотрелся к брату: ссутулившиеся плечи, выпирающий из-под ткани позвоночник — при жизни он был чуть плотнее. Но тогда у Кощея не было белых прядей. Сейчас волосы на его висках казались белым золотом.
— Ты всегда был слаб, — сказал Берендей. — Неуверенный жалкий мальчишка, — он побежал на брата, желая боднуть его мордой и столкнуть в колодец.
— А я ведь любил тебя, — сказал Кощей. Берендей спешился, удивившись его признанию. — Ты был мне другом и соратником. Я не смеялся над тобой, как братья, из-за того, что ты вышивал. Помнишь?
— Помню, — нехотя признался медведь.
— Ты был примером для подражания. А затем ударил в спину, — Кощей посмотрел в глаза брата и холодно добавил: — Ты так и не ощутил на себе настоящее предательство. Ты не раскаиваешься. Но на моей земле ты мне ничего сделать не сможешь — она ответит за меня.
Кощей указал костлявым пальцем на лапу Берендея. Тот склонил морду и увидел, что на ней появился каменный слой.
Теперь ее душа приняла в себя голос леса и Кикимора стала сердцем Великого Дуба. Все, кто жил в Залесье, должны были слышать ее зов.
«Великое зло надвигается, — песнь полилась через лес в порывах ветра, в шуршании листвы и даже в каплях дождя, — Густой роще нужна помощь в бою. Отзовитесь, сыны и дочери Залесья!»
Так Кикимора повторяла раз за разом, пока не услышала тоненький голосок. Он показался ей смутно знакомым, и она прислушалась. Сила дуба переплеталась со всем лесом: широкими корнями он связывался с другими деревьями, а они в свою очередь — друг с другом.
«Мама! — звал голос. — Мама, мне нужна твоя помощь!»
Кикимора почувствовала, как екнуло сердце: звал Домовой. Она с трудом сдержалась, чтобы не попытаться разорвать установленную с дубом связь.
«Домка, я слышу тебя, — сказала она. — Что случилось?»
«Мы попали на поляну пропавших детей! Нас сейчас разорвет на части!»
Кикимора растерялась. Впервые в жизни она не знала, что нужно делать, чтобы помочь своему мальчику. Но поблизости с сыном она почувствовала тепло: оно пульсировало маленькой тепловой точкой.
«Кто ты?» — послала сигнал Кикимора.
«Я Майя», — ответил ей детский голос.
«Майя, ты рядом с поляной пропавших детей. Ты сможешь помочь моему сыну?»
«Что я получу взамен?»
Вопрос застал Кикимору врасплох. Она почувствовала, словно оказалась в прошлом, когда Яга задала ей тот же вопрос перед побегом — Кикимора просила сестру не рассказывать ничего родителям и прикрыть ее перед ними.
«Я — голос леса. Я дам тебе все, что пожелаешь, только спаси его», — клятва далась Кикиморе с трудом.