В. Кандинский
Не сгибаясь
За свою страну сражаться всегда стоит. Но как сражаться? Планами, прожектами, в которых всегда одно и то же – так дальше жить нельзя, нужны реформы. То, что называется «бить во все колокола».
А еще как? Есть те, кому пришлось сражаться на самом деле, потому что жизнь дала им возможность осуществить свои планы. Мы их называем реформаторами. В нашей стране эти попытки были неудачны, но зато остались имена – и какие золотые имена! Они дают образец всем тем, кто будет пробовать снова и снова изменять устройство российской жизни.
А еще как сражались? Были, и неоднократно, те, кого нам легко принять за образцы чести, достоинства, культуры, лучшей этики, те, кто защищал со всей силой любого, кто требует помощи – от человека до целого народа.
Еще и учительствовали, объясняли, как все устроено, выслеживали и обнаруживали драконов – их немало в нашей жизни – и, наконец, побеждали самые трудные обстоятельства, тем самым показывая, что делать тогда, когда кажется, что ничего сделать нельзя, как двигаться, достигая самых верхов жизни.
1806. Переустроить. Сперанский
В. Кандинский
Весь век Россия славилась выскочками из низов. Меншиков, Шафиров, Демидов, Разумовские. А сколько иностранцев! Екатерина I из служанок. Свежая кровь. И, наконец – сын благочинного Сперанский. Законодатель, «правая рука» Александра I, поповский сын. После него, до самого 1917 г., уже почти никто не забирался так высоко.
Отец – Васильев, мать – Федорова. По другим версиям – Уткин, Надеждин, Грамотин[372]. Сперанский – так записали в семинарии. Даже сегодня в Москве живут десятки Сперанских. Эта фамилия раздавалась широко.
Так что он в Российской империи – никто. Но особенный никто. Никто так быстро не проскользнул из грязи в князи: 1772 г. – родился, с 7–8 лет – семинарии во Владимире и Суздале, 18 лет – «Главная семинария» в Александро-Невской Лавре, 20 лет – там же учитель математики, 23 года – учитель философии, секретарь Куракина, будущего генерал-прокурора Павла I, с 25 лет – в канцелярии генерал-прокурора, с 27 лет – «Ваше Высокородие», статский советник. При Павле I, 28 лет – секретарь ордена Андрея Первозванного, 29 лет – государев статс-секретарь, генеральский чин, 30 лет – «душа» Министерства внутренних дел, заведует «государственным благоустройством»[373]. В 34 года – личные доклады Александру I, прямые поручения, 36 лет – взят на свидание с Наполеоном, 38 лет – государственный секретарь, «правая рука» Александра I. По сути, второе лицо в России.
И – падение. В 1812 г., в 40 лет «правая рука» отсечена. Заподозрен в измене, в служении французам и сослан.
Как все это знакомо! Когда в государстве нужно все переустроить, всегда есть место свежим людям. Екатерина II, Александр II, Николай II – вокруг роились новые имена. Так было и в 1917 г., в 1930-х, в конце 1980-х. Разночинцы, коммерции наследники, кухаркины дети, юные пролетарии, завлабы.
И всегда вопрос один и тот же: что в них такого? За что такие карьеры? И почему такие частые низвержения? Письмо императору 16 марта 1812 г.: «Когда Вы вчера доверили мне горькую скорбь Вашего сердца об измене Сперанского, я видел Вас в первом пылу страсти и надеюсь, что теперь Вы уже далеко откинули от себя мысль расстрелять его»[374]. Расстрелять!
Так что же такого в Сперанском? Ответ: какой удобный человек! Мгновенное превращение в слова единожды высказанной мысли. Творец манифестов, работающий по 16–18 часов в день. Тот, кто немедленно, легко и со всей почтительностью придаст письменную форму, животворящую силу документа любому целеполаганию.
Он перекидывался, как мячик, от одного к другому, и всем нравился. Обходительный, ловкий, мягкий, готовая «правая рука». При Павле I от генерал-прокурора Куракина к таким же – Лопухину, Беклешову, Обольянинову. Каждый его брал. Дальше к Трощинскому, в канцелярию Непременного совета, «президиум» Александра I. Нужен, очень нужен. Изумительный докладчик, делающий все ясным, понятным. Еще прыжок – к министру внутренних дел Кочубею и, наконец, финишная прямая – стать личным человеком Александра I. Всё прыжки – за 13 лет. Еще и за лень себя ругал.
Прочь старцев! В 1812 г. Сперанскому – 40 лет, Александру I – 35 лет, Кочубею – 44 года. Счеты между своими. Одно и то же поколение. Прямые, чистые отношения письменной, думающей машины, Сперанского – и властей предержащих. Такого выскочки еще не было в Государстве Российском.
И только? Канцелярский писатель?
Стоит помнить, кем был Сперанский. Семинаристом от младых ногтей. Тем, кто не мог мыслить иначе, как образами грандиозного переустройства мира по правильным, совершенным образцам. Формовщик. Творить государство в вычеканенных, звонких формах, прилаженных друг к другу. Внести дух в каменные его дворцы. Бог «одарил его (человека – Я.М.) разумом, чтобы он искал во всем совершенства»[375].
Строить совершенное государство в России, где вместо хаоса будет механизм, ни в чем себе не противоречащий? Где человек включен, как часы, в надлежащее? Вот знаменитая реплика Сперанского. «Переполненный удивлением к Наполеону и Франции, сказал: «там лучше установления, но у нас люди лучше», т. е. русский человек мягок как воск; нужно только вылепить для него форму и со временем, постепенно, он сам собою в нее врастет. В этом смысле «Сперанский… старался рассеять окружавший его хаос посредством большей системы и гармонии в устройстве разных частей управления: он принялся писать уложение, преобразовывать Сенат, разграничивать министерства, установлять порядок движения дел, давать образцы для составления бумаг, – одним словом, он, казалось, слепо веровал во всемогущество формы»[376]. Тем не менее, желая, чтобы «должностные лица были не простыми машинами, но в сфере каждого деятелями самостоятельными и в то же время ответственными»[377].
Что он успел создать до «свержения» в 1812 г.? Конечно, не сам. Слушая, совещаясь. Упрощая, излагая ясным и торжественным языком, но тем не менее вкладывая и смыслы. Государственный совет, «администрация» царя. Место законодательных работ и совещаний с высшими. Его 100-летие – на знаменитой картине Репина 1904 г. И сегодня в России есть Госсовет.
Новое – Министерства, Комитет министров (зародыш правительства). Сегодняшние министерства – оттуда. Минфин, Минюст – их 200-летние юбилеи в 2002 г. родом от Сперанского.
Реформированный Сенат, подвигающийся к тому, чтобы стать судебной властью. Экзамены для чиновников. Протекционистский таможенный тариф. Рост налогов, попытки создать доходную базу и свести концы с концами в государственных финансах, сдержать денежную эмиссию. Что еще? Первые шажки к будущему освобождению крестьян. Отмена крепости в Прибалтике. На это Карамзин восклицал: «Что значит освободить у нас крестьян?… Падение страшно». И далее расписывал ужасы свободного существования крестьян, преданных «в жертву их собственным порокам, откупщикам и судьям бессовестным», без земли, их пьянство и злодейство. А также поля не обработанные, пустынные житницы и вред для государства[378].
Сперанского остановили в самом начале. Знаете, что он задумал? Ясную, строгую систему разделения властей – законодательной, исполнительной и судебной – сразу на четырех уровнях: страна, губерния, округ, волость[379]. Государственная дума! Думы губернские, окружные, волостные. Сенат («верховное судилище для всей империи»)[380]. Суды губернские, окружные, волостные. И такие же «правительства» на всех уровнях, как бы они ни назывались – от министерств до волостных правлений. Плюс четкая выборная система. Вход, ценз – только для людей с имуществом. Между императором и прочими властями – Госсовет, узкое горлышко, «в коем все действия порядка законодательного, судного и исполнительного в главных их отношениях соединяются и чрез него восходят к державной власти и от нее изливаются»[381]. Через Госсовет («администрацию») власть императора абсолютна. Все можно отменить, не разрешить, установить только по воле Е.И.В.
И – хитрость. Сперанский в «Плане государственных преобразований» дал два варианта, на выбор Александра I: а) вся система только как оболочка, при «совершенном самовластии», б) «в самом деле ограничить его и умерить»[382].
На выбор. Как желаете. Как скажете.
В 1812 г. высшие круги были в ужасе от выскочки. От потока изменений. От грозящей невыгоды. От страха потери власти, имущества, от будущего разброда в России. От одиночества Сперанского в келье. Пишет, замышляет, докладывает.
А дальше – дворцовая интрига, неосторожность, провокация, обвинение в измене, в финансовом расстройстве государства, в сношениях с Францией, в заговоре против власти – и падение. Теорию этому дал Карамзин. Ничего не менять! Плохи люди, а не институты. Нужно просто искать умных, добросовестных людей. «Всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости… никто не мыслил жаловаться на формы, или на образование: жаловались только на людей»[383]. «Государь, единственный законодатель, единовластный источник властей. Вот основание российской монархии»[384]. Не трогать!
Госаппарат, вещь формальная, сам может стать силой довлеющей. Получать власть. Поворачивать умы. Укоренять идеи, чтобы лепить страну.
В России потом была еще одна впечатляющая демонстрация силы формы, силы канцелярии. В 1920-х генсек, начальник аппарата, захотел взять всю власть в стране. И взял.
Он обладал юридическим мышлением. С ним такое мышление впервые «вошло во власть» в России. Потом это еще трижды случилось в XX веке. Мышление формами, определениями, а затем уже смыслами действий. С ним легче кроить «сверху вниз». Безлично насаждать теоретически правильные представления о том, как все должно быть устроено, чтобы торжествовали справедливость и порядок.
Но жизнь неизмеримо богаче закона. Власть, в которой исключительно сильны формальное начало, абстракции, беременна потрясениями. Так и случилось в XX веке.
В России делатели, фавориты, проповедники были. А вот человека, мгновенно создающего письменный образ государства, больше никогда не было.
Из-под пера Сперанского – манифест о вступлении на престол Николая I. Пункт за пунктом развеяны любые сомнения в престолонаследии. И какой слог! «Мы призываем всех Наших верных подданных соединить с Нами теплые мольбы их ко Всевышнему, да ниспошлет Нам силы к понесению бремени, Святым Промыслом Его на Нас возложенного; да укрепит благие намерения Наши, жить единственно для любезного Отечества, следовать примеру оплакиваемого Нами Государя; да будет Царствование Наше токмо продолжением Царствования Его, и да исполнится все, чего для блага России желал Тот, Коего священная память будет питать в Нас и ревность, и надежду стяжать благословение Божие и любовь народов Наших»[385].
В марте 1812 г. сослан, оказалось – на 4 года. Увезен частным приставом в Нижний Новгород. Дальше в Пермь, а затем, по великому одолжению, в свою деревушку Великополье, под Новгородом. Ныне – Сперанская Мыза (от усадьбы остался один парк). Под полицейским надзором, c доносом на лиц, вступающих с ним в связь, со вскрытием писем, с подозрением в народе, что он – изменник.
«Школьники, вышедшие из гимназии…, преследовали его и не только кричали: "изменник", но и бросали в него землею»[386]. «На каждой почти станции лишь только узнавали из подорожной, что едет семья Сперанского, осыпали его самою жестокою бранью»[387]. В долгах – закладывал «кресты и табакерки»[388].
Спасался книгами. «Я решился в деревенском уединении пройти все творения св. отцов, начиная от I-го века»[389]. Перевел труд Фомы Кемпийского «О подражании Христу»[390]. В 4 книгах, всего 500 страниц, известнейший богословский труд. С 1805 г. «переводил по листочку в день, среди великих хлопот, по утрам вместо молитвы»[391]. Ради чего? «Отличительное свойство сих книг в том, что они содержат и млеко для младенцев, и твердую пищу для совершенных»[392].
Что еще? Личный профессор дочери, давший ей школу жизни, мышления, языков. Занятия с детьми друзей. И еще – ему за 40 – стал изучать немецкий и еврейский языки по священным текстам. Кроме тех, что уже знал: латинский, греческий, французский, английский.
В 1813 г. смог передать письмо Александру I. «Враги мои могли очернить меня перед Вами, но никогда не отучат сердца моего желать Вашей славы, сохранения Вашего достоинства и кроткого правления»[393]. «Ваш разум и строгая с моей стороны логика были одни мои орудия; в них состояла вся тайна моих работ и успехов»[394].
А какой награды просит? «Свободы и забвения»[395].
С письма началось медленное возвращение Сперанского.
Возвращение – но кого? Человека, испытавшего удар огромной силы – упавшего неожиданно, с самых верхов, когда исправлял целое государство. «В одной – в половине пылкой молодости – господствовали в нем свежая, еще ничем не обманутая сила, порывы смелой мысли, уверенность в плодотворности истины и надежда на успех; в другой, – после горечи нежданного, незаслуженного бесславия, – наступили горькое разочарование, сомнение в том, что считать общественною правдою и пользою, боязнь толков и пересудов, покорность действительности при неугасшем еще честолюбии, род душевной апатии при продолжавшейся умственной деятельности… С 1812 года благородные влечения прежнего времени во многом подчинились у Сперанского обыденным целям рядового придворного»[396].
Возвращался годами: 1816 г., 44 года – пензенский гражданский губернатор. 1819 г., 47 лет – сибирский генерал-губернатор. Повсюду – ревизии, очистка от коррупции, реформы в Сибири – вылечить ее. Сперанскому мы обязаны разделением Сибири на Западную и Восточную. 1821 г., 49 лет – спустя 9 лет снова в Петербурге. Но по-иному, никаких вершин и переустройств государства. Должности, поручения. Другой Сперанский, другой Александр I.
Никто и никогда не возвращается в России на ту же вершину, будучи изгнанным.
Но он все-таки смог. Сперанский и его команда (до 20 человек) подготовили и издали «Полное собрание законов Российской империи» с 1649 г. (45 томов) и «Свод законов» (15 томов). В части «Полного собрания» – всего лишь за 4 года (1826–1830), и еще 3 года – для «Свода законов» (1830–1833). Тем самым создал прочную юридическую основу для жизни России на все будущие времена. Привел «отечественные… законы в ясность и твердый порядок»[397]. Мы и сегодня – через цепочку поколений – используем этот труд.
Труд, труд, труд. В этом был смысл жизни. Труд человеколюбивый, труд богоугодный. Он так и остался семинаристом. Вершить, наслаждаться, вдохнуть в формы государства дух порядка, любви. «Не делай другому того, что не желаешь себе сам».
Сперанский оставил нам еще один труд – любви. Как все, что он делал – изнуряющий, изумительный.
Женился на девочке-англичанке 17 лет. С первого взгляда. «Мечтательный взгляд, кроткая и вместе тонкая улыбка, прекрасные светло-русые кудри девушки… душевная чистота и скромность». Он говорил: «Мне казалось… что я тут только впервые в жизни почувствовал впечатление красоты… обворожительно-гармонический голос довершил действие, произведенное на меня ее наружностью. Одна лишь прекрасная душа может издавать такие звуки, подумал я, и если хоть слово произнесет на знакомом мне языке это прелестное существо, то оно будет – моею женою»[398]. Произнесла – на французском. И стала женою. 1798 г. – свадьба, через 10 месяцев родилась дочь (всегда им любимая), еще через месяц жена умерла. Вспышка горя, кажется, попытка самоубийства. Считается, что в его жизни женщин больше не было. Самому себе – обет? Монашество в миру? Семинарист мог так сделать.
Знаете, что он писал дочери? «Глупо иметь ум, не обращая его на добро; а добро сие состоит в том, чтобы приводить людей к миру и взаимной любви»[399]. «Наука различать характеры и приспособляться к ним, не теряя своего, есть самая труднейшая и полезнейшая на свете»[400]. Этим заполнены письма – учить, успеть сказать, создать человека, образовать, любить.
– Господь с тобой! – так он заканчивал ей письма. Это же хочется сказать ему.
Пришел бы опять. «Ежели что-нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то все хорошее сделано им – им одним». Это Толстой. «Война и мир».
Пришел бы опять со своей мудростью, своим усердием, способностью приводить дела в порядок. Со своим устройством государства – «не делай другому того, чего не желаешь себе». Пришел бы тот, кто со всей увлеченностью записал для учеников: «Его слова были слова мира… Он делал добро тем, кои желали ему сделать зло. Он проповедал людям справедливость, любовь к ближним, благотворительность, единение и мир»[401]. Это ведь и его мышление. Сперанского. Его личность.
А надежды Сперанского? «Россия воспримет новое бытие и совершенно во всех частях преобразится»[402].
Нам он нужен, как и 200 лет тому назад. Системность, неуемность, действенность, благо.
1911. Переиздать империю. Столыпин
Россия уже 80—100 лет могла быть «Германией» или «Прибалтикой» в том, как устроена наша земля: кому принадлежит и как она кормит народ и еще пару десятков стран. Больше 100 лет тому назад вышел царский указ «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянских землевладений и землепользования»[404]. Скучное название? День указа, 9 (22) ноября 1906 г. – это день полной перемены в России. Разрешили выделять землю из общинной в личную собственность крестьян! В стране, в которой крестьян больше 80 % населения! Страна с огромным избытком населения в ее европейской части могла теперь год за годом покрываться хуторами и фермерскими хозяйствами, расселяться, брать с помощью государства новые земли в Сибири и на Дальнем Востоке. И богатеть семьями, личным имуществом – в своей массе. Это была революция!
«Каждый домохозяин, владеющий надельной землею на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли» (п. I.1 Указа). «Двигатель» этой революции – Столыпин. Знал, что делал – вырос в Прибалтике, в имении Колноберже, 113 км от Вильнюса (Вильно). Тринадцать лет был уездным предводителем дворянства в Ковно (Каунасе). Родился в Дрездене. Дочь Столыпина: «Было у нас еще имение в Ковенской же губернии на границе Германии, куда, за отсутствием в той местности нашей железной дороги, папа ездил через Пруссию. Он всегда много рассказывал о своих впечатлениях, возвращаясь из такой поездки…, восхищаясь устройством немецких хуторян»[405]. Хутора, личные собственники земли, процветающие хозяйства, то, о чем он мечтал для России. Быть «аналогом» аграрной Германии.
Пять лет – премьер-министр России. Стал им в 44 года. Принял страну в 1906 г., кипящую. Отдал в 1911 г., успокоенную, растущую. На руках – 5 дочерей и сын трех лет. На Столыпина было совершено 10 покушений, и в последнем он был убит, в нескольких шагах от царя. Его семью взрывали вместе с ним. Аптекарский остров, Петербург, 1906 г., казенная дача, 30 человек погибли, до 70 ранены, изувечена его 12-летняя дочь, ранен сын трех лет, найденный «под обломками разрушенного балкона»[406].
Его превозносили и чернили. «Бесспорное личное благородство»[407]. «Благородный, преданный всей душой России, патриот», «великий энтузиаст», «идея… его захватывала всего», «изумительный, до мельчайших подробностей работник»[408]. ««Большой, могучий, властный, во всем твердый и уверенный»[409] «Человек долга»[410] «Я увидел на деле, каким мужеством обладал Столыпин. Когда толпа при неистовых криках готова была броситься на солдат» – он смог остановить толпу, готовую «на погром и убийство. Кровь не была пролита на моей земле»[411]. «Рыцарь», забывающий все, кроме интересов государства, как он их понимал[412]. «Консерватор по своему мироощущению, либерал по своей политической программе и революционер по методу действия»[413].
А еще? «Высокий, статный, с красивым мужественным лицом. С Думой говорил… не чиновник, а государственный человек»[414]. «Искренний сторонник народного представительства», «друг религиозной свободы». «Когда он произносил слово „Россия“, то произносил его таким тоном, каким говорят о глубоко и нежно любимом существе. Всех поражала его изумительная всегдашняя готовность не только безгранично работать, но жертвовать собой для блага Родины»[415].
Женился на невесте старшего брата, убитого на дуэли. И очень любил ее. «Вот, дорогой ангел Оличка, я сажусь Тебе писать, чтобы покрыть Тебя поцелуями и сказать, что я люблю свою девочку нежную и что мне тяжело и тоскливо жить без нее»[416]. «Так хотелось бы сделать Тебе рай на земле»[417].
Рай? Конечно, нет. Можно найти сотни самых черных свидетельств против него. 1900-е – время «революционного террора». Он взял на душу военно-полевые суды. «В ваших руках успокоение России, которая, конечно, сумеет отличить… кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных врачей, применяющих самые чрезвычайные… меры с одним только упованием, с одной надеждой, с одной верой – исцелить трудно больного»[418]. Судить не можем. Только в 1905–1907 гг. число жертв террора – более 9 тыс. чел., в 1908 – мае 1910-го – более 7,6 тыс. чел.[419]
Великий оратор? «Всегда считал себя косноязычным и не решался произносить больших речей»[420]. Читал детям вечерами Толстого («Воскресение») и Жюля Верна[421]. Гимназию окончил на четверки. «Никогда я себя не переоценивал, государственного опыта никакого не имел, помимо воли выдвинут событиями»[422]. Правая рука его была парализована. «Он и писал очень оригинально, держа перо в правой руке, но водя его подложенной левой»[423]. Не любил охоты. «Не знал страха вообще. Это был большой козырь в жизни, но это его и погубило»[424].
Но какой же крупный человек! «В… трудную историческую минуту, когда власть не представляет никакой услады… все мы стараемся лишь целиком себя использовать, пожертвовать лично собою, только бы вывести Россию из ужасного кризиса»[425]. И еще, послушайте! «Каждое утро… я смотрю на предстоящий день, как на последний в жизни и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность. Вечером же, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то говорю себе, что должен благодарить Бога за лишний дарованный мне день жизни. Это единственное следствие моего постоянного сознания близости смерти как расплаты за мои убеждения. И порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы удастся»[426].
А что бы он сказал сегодня? Что бы произнес в своей речи, бывшей всегда напористой, ясной речью государственного человека? Что, если представить его на самых высоких наших трибунах в попытках повлиять на то, как мы живем сегодня? Закрыть глаза и слушать?
Вот эта прямая речь, программа из его собственных слов, он их уже произнес когда-то, она разложена по пунктам.
1. «Все помыслы, стремления мои – благо России[427].
2. Отечество наше должно превратиться в государство правовое[428]. В России… сила не может стоять выше права[429]!
3. Вся правительственная политика направлена к насаждению мелкой частной собственности[430]. Как же воссоздать крепкую, сильную Россию и одновременно гасить инициативу, энергию, убивать самодеятельность[431]?
4. Бедность… худшее из рабств… То же крепостное право – за деньги. Вы можете так же давить людей, как и до освобождения крестьян. Смешно говорить этим людям о свободе или о свободах. Сначала доведите их уровень благосостояния до той, по крайней мере, наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным. А это достижимо только при свободном приложении труда к земле (и др. средствам производства – Я.М.), т. е. при наличии права собственности на землю[432](и на др. средства производства – Я.М.).
5. Мне… вспомнились слова. Достоевского, что «деньги – это чеканенная свобода». Поэтому правительство не могло… не дать удовлетворения… врожденному у каждого человека… чувству личной собственности, столь же естественному, как чувство голода, как влечение к продолжению рода. Тогда только писаная свобода превратится в свободу настоящую, которая… слагается из гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма[433].
6. Великая задача наша – создание крепкого единоличного собственника, надежнейшего оплота государственного строя[434]. Главная наша задача – укрепить низы. В них вся сила страны! Их более 100 миллионов! Будут здоровы и крепки корни у государства, поверьте – и слова… правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром[435].
7. Достижение возможной равномерности обложения и возможное освобождение широких масс неимущего населения от дополнительного налогового бремени[436].
8. Наше экономическое возрождение мы строим на наличии покупной способности у крепкого, достаточного класса на низах… На наличии этого элемента зиждутся и наши законопроекты об улучшении, упорядочении местной земской жизни (муниципалитетов – Я.М.)[437].
9. Помимо создания мелкой частной собственности, помимо землеустройства… помимо расширения мелкого кредита… мы стремимся снять также и экономические путы с земств и городов. Земская и городская жизнь идет медленно вперед… не из-за недостатка прав, а из-за недостатка средств[438].
10. Правительству… известно… насколько местное население ждет и требует от местных органов все новых шагов по усовершенствованию местной жизни. Правительству. известно, насколько мало на местах средств. Поэтому на помощь… должен и может прийти организованный – долгосрочный кредит. Правительство сочло себя обязанным облегчить как земствам, так и городам путем предоставления им кредита… доступного, организованного и дешевого[439].
11. Возможности… оживления деятельности органов общественного самоуправления путем передачи им некоторой части нынешних государственных доходов, так как, расширяя круг действия земств и городов, правительство обязано дать им возможность выполнить возложенные на них обязанности[440].
12. Мы занимаем одну седьмую часть суши (1/9 – Я.М.).… При таких обстоятельствах первенствующей. нашей задачей являются пути сообщения[441]. Будет предложен целый ряд проектов о работах по развитию и улучшению внутренних водных путей и шоссейных дорог[442].
13. Закон. избегая всяческого насилия, всякого принуждения. лишь осторожно снял путы… рассчитывая на то, что не будут ничем стеснены способности, воля разумнейших и сильнейших – свободно проявить себя, – проявить во всю ширину народной самодеятельности[443]. Что дело это не бесплодно. доказывает одно поразительное явление. – это горячий отклик населения… эта пробудившаяся в населении энергия, сила, порыв. бодрое чувство[444].
14. Все заботы Правительства направлены на проведение в жизнь прогрессивных реформ. Правительство содействует проникновению в сознание широких народных масс той великой истины, что единственно в труде народ может обрести спасение[445].
15. Там, где правительство победило революцию., оно успевало не исключительно физической силой, а тем, что «опираясь на силу», смело становилось во главе реформ. Обращать все творчество правительства на полицейские мероприятия – признание бессилия правящей власти[446].
16. Это начало – настойчивого, неторопливого преобразования – не в направлении радикального, но постепенного прогресса и закономерности»[447].
Под этой программой можно подписаться и сегодня. Но есть еще и загадка. После смерти Столыпина из его бумаг был изъят обширный план переустройства России. Об этом есть свидетельства старшей дочери и ее мужа. В нем были идеи дальнейшей либерализации страны. Сначала «захватить» Россию «в кулак» в ее «анархическо-хаотическом состоянии», а затем «постепенно разжимать кулак»[448].
Этот план утерян. Но в 1956 г. в Нью-Йорке появилась книга А. Зеньковского с его подробным изложением. По версии автора, план был надиктован ему Столыпиным незадолго до убийства. В нем – усиление роли правительства, реорганизация министерств, международный парламент и т. п.[449]
Дочь Столыпина восторженно встретила эту книгу. «Я счастлива, что проект моего отца о преобразовании Государственного Управления России… становится достоянием общественности… Это означает подлинное чудо»[450]. Тем не менее доказательств, что план подлинный, нет. Знак вопроса останется навсегда.
Можно только гадать, что случилось бы с Россией, если бы Столыпина не убили. Да и случилось ли? Он был на грани отставки. Но нам очень нужны его идеи. Личная собственность, богатеющее население, свобода, гражданственность и сильное государство, основанные на достатке миллионов семей России – разве с этим можно спорить? Правительство как нравственная, сильная личность – разве не для нас?
Да, личность. Вот письмо жене 26 апреля 1906 г.: «Оля, бесценное мое сокровище. Вчера судьба моя решилась. Я министр внутренних дел в стране окровавленной, потрясенной, представляющей из себя шестую часть шара, и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет. Человеческих сил тут мало, нужна глубокая вера в Бога. Господи, помоги мне. Я чувствую, что он не оставляет меня, чувствую по тому спокойствию, которое меня не покидает.
Поддержка, помощь моя будешь Ты, моя обожаемая, моя вечно дорогая. Все сокровище любви, которое Ты отдала мне, сохранило меня до 44 лет верующим в добро и людей. Ты, чистая моя, дорогая, Ты мой ангел-хранитель»[451].
Что ж, пусть вера, крепкая надежда и спокойствие не покидают и нас. И пусть у каждого из нас будет свой ангел-хранитель среди самых близких, сохраняющий в нас веру в добро и в людей в любые наши времена, ранние и поздние. И в двадцать лет, и в сорок с лишним, как у Столыпиных, и далеко за семьдесят, когда нам нужны будут все наши силы. Да будет так!
1917. Биться за власть. Милюков
П. Клее
Жизнь Павла Милюкова полна фантастических скоростей. Родился в один день с Вильгельмом II (1859). Не меньше 20 тыс. страниц сочинений. За 84 года (Москва – Экс-ле-Бен, Франция) – два покушения реальных и два несостоявшихся, 13 языков (со счету сбиться), от турецкого до финского, не говоря уже о латыни и греческом, скрипач – большой любитель, пять раз в тюрьме по политическим делам (Кресты, Бутырка, Шпалерная), муж двух жен, к которым относился с неизменной радостью и уважением, и, самое главное, известнейший политик, историк и публицист, громкая речь которого («Измена – или глупость?») в Государственной Думе стала точкой отсчета Февральской революции 1917 г. Лидер парламентского большинства в 1916 г., который, казалось, может стать главой Временного правительства – но так и не стал, не избран, не назначен.
Казалось бы, а нам какое дело? Оставим все историкам, пусть они раскапывают, кто есть Витте, кто – Столыпин, а кто – Родзянко или Милюков. Пусть они погружаются в сотни имен и мемуаров, извлекая из них свои диссертации. А нам-то что?
Что нам? Зависть. Господин Милюков, сын архитектора, дитя помещицы, тяжелой на руку, внук неудачливого золотодобытчика, всю жизнь собирал библиотеки, одну за другой, по всем толкучкам Европы. Книжник – это жизнь, полная приключений. А еще? Лекции в Чикагском университете и Карнеги-холле, почетный докторат в Кембридже. Жизнь, забитая политическими путешествиями, на пол-Европы + Америку, полная перемен и встреч с теми, кто управляет миром. Да он и сам управлял. Жизнь, в которой – идеями и словом – он пытался всюду и везде защитить Россию, ее интересы, ее будущее, как ученый, политик и публицист. Соединить все политические силы и партии, мечтая о России свободной, спокойной, с равными правами для всех, о России конституционной, образованной, состоятельной – тоже для всех.
А что еще? Уроки, идеи, мифы? Не для обозрения, а для того, чтобы мы примерили их на самих себя? Да, конечно.
Линия времени. Историк, идеи для нас
1877 г. – начало 1900-х. Московский университет, историк, ученик Ключевского, магистр, приват-доцент. Оставил известнейшие книги: «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого» (1892), «Очерки по истории русской культуры» (1896–1903).
«Государственное хозяйство России»? У любых реформ, у любых решений, принимаемых властями, есть своя человеческая цена. Пример – петровская модернизация, оставившая Россию с убылью населения и бюджета. Казалось бы, простая идея – оценивать то, что происходит в истории, именно с позиций российских семей, их достатка, их умножения или, напротив, сокращения – эта идея является фундаментальной, создает всем понятную канву истории.
Эта идея объединяет двух крупнейших российских историков, В. Ключевского и П. Милюкова, на все времена. Когда мы сегодня говорим «непопулярные, болезненные реформы», то забываем добавить, что таких реформ быть не должно. Любая реформа, за редким исключением хирургического вмешательства, чтобы спасти общество, должна быть ясным, понимаемым для всех механизмом роста, процветания, вести к тому, чтобы приращение сил народа чувствовалось не когда-нибудь, не как абстракция, а в короткое, обозримое время. Для таких реформ – абсолютный приоритет, именно ими должна быть наполнена жизнь такой развивающейся экономики, как Россия.
Три тома «Очерков по истории русской культуры»? Вот конспект: история пронизана закономерностями; они рождаются не только материальными/экономическими, но и духовны– ми/психологическими факторами. Единица истории – «национальный организм», общество; у каждого из обществ – свои особенности; общества подвержены эволюции; их эволюция (ее этапы) схожа; «национальный организм» формируется окружающей средой, другими обществами, «великими личностями»; история России – синтез европейского и самобытного; крайности, уклон в ту или другую сторону неверны; европеизация русской культуры неизбежна; национальное самосознание – не выдумка, оно существует, развивается, меняется, имеет закономерности в изменениях[453].
«Самая коренная» черта русского национального характера – способность усваивать всевозможные черты любого национального типа[454]. Из православия нельзя выводить ни все достоинства, ни все недостатки русской жизни[455]. И так далее – масса идей и их доказательств на почти 2000 страниц. Мы и сегодня вокруг этих идей ожесточенно спорим. Эти споры не абстрактны – тот или иной их исход составляет основу российской политики, нашего будущего.
Линия времени. Политик и журналист
Может ли академический ученый стать успешным политиком? Победителем? Интеллигент в полном смысле этого слова – управлять миром? Казалось бы, может. С начала 1900-х Павел Милюков, полностью отказавшись от карьеры ученого, пробирался к вершинам власти и к ноябрю-декабрю 1916 г. стал лидером Государственной Думы. В 1905 г. учреждал конституционно-демократическую партию («Партию народной свободы»), неизменно находясь в ее ЦК, был одним из ключевых ее идеологов и журналистов, председателем ЦК в 1915–1918 гг., депутатом III и IV Государственных дум, де-факто лидером фракции кадетов в Государственных думах всех созывов, руководителем парламентского большинства – блока партий в 1916 – начале 1917 гг., главредом кадетской газеты «Речь» (передовица за передовицей, речь за речью). Мотался по заграницам, встречаясь с официозами, с лидерами партий, читал лекции в Чикагском университете рядом с Томашем Масариком, будущим президентом Чехословакии, публиковал книгу за книгой, на русском, на английском – всё о России, всем – о России. Ленин? «Я виделся с ним в 1903 году в Лондоне в его убогой келье»[456].
Именно Милюков в ноябре 1916 г. в Государственной Думе произнес: «Во имя миллионов жертв и потоков пролитой крови, во имя достижения наших национальных интересов, во имя нашей ответственности перед всем народом, который нас сюда послал, мы будем бороться, пока не добьемся… настоящей ответственности правительства»[457]. И еще он сказал – действующее правительство доверия не заслуживает. Эта речь разошлась в миллионах экземпляров, «дала отмашку» Февральской революции вместе с голодом и холодом в Петербурге.
Это была вершина политической карьеры Милюкова, лидера 100-тысячной либеральной партии (города, средний класс) – а потом, шаг за шагом, закат. Не стал премьером во Временном правительстве. Министр иностранных дел, в мае 1917 г. вынужденная отставка (твердость в «войне до победного конца»), поддержка в августе – сентябре Корнилова (спасение страны, твердая рука) и, наконец, метания в конце 1917-го между Петроградом, Крымом, Москвой и Доном, чтобы собрать хоть какую-то силу против большевиков. После Октября был выдан ордер на его арест. В 1918 г. – Киев, «за» немецкую оккупацию, «за» Скоропадского, за кого угодно, лишь бы сохранить российскую государственность без большевиков. Комитеты, заявления, речи, бессмысленность, и – эмиграция (Лондон – Париж, 1918).
Все кончено? Нет, конечно. Газета «Последние новости» в Париже (главред) + бурные общества эмигрантов + медленное, за 20 лет, движение к поддержке СССР как нового воплощения российской государственности. Книги, сотни текстов. Человек, который пытался влиять на нас до самого своего последнего дня в марте 1943 г., когда еще успел насладиться победой под Сталинградом.
И все же вопрос. Почему Милюков, сильный, обаятельный человек, политик, пользовавшийся громким успехом, интеллигентный «до мозга костей», в конце концов сам назвал себя неудачником? «Не боюсь, что в итоге моя роль окажется преувеличенной, потому что это – роль побежденного, и единственное мое оправдание в том, что я не ответственен за поражение, мной предвиденное»[458]. Почему либералы (а кадеты – именно они) не смогли удержать власть в России? Почему российская интеллигенция не использовала свой шанс на политическую победу в 1917-м? И могла ли она вообще это сделать?
Что мешает интеллигенции удержать власть?
Ответ № 1. Схемы, мифы, жесткие представления о том, как все должно быть устроено – только так, а не иначе. Неизменность схем, даже если они плохо ложатся на действительность, подрывают ее. «Я вообще был склонен к схематизму и стройности построений»[459]. У истории – «схематическое толкование», у исторического процесса – «философская схема»[460]. Как сказал как-то П. Б. Струве, «если бы политика была шахматной игрой и люди были деревянными фигурками, П. Н. Милюков был бы гениальным политиком»[461].
Ответ № 2. Уверенность в том, что если дать народу правильные «институты», то жизнь наладится сама собой. Свобода, защита прав человека, всеобщее образование, широкий парламентаризм, ответственность властей, законность, честные суды, национальная автономия, открытые рынки. А дальше народ сам себя устроит к лучшему, к росту, развитию, состоятельности.
В 1917 г. в России – голод и холод в центрах, изнурительная война, миллионы погибших. Что сказано в программе кадетов (Милюков – лидер)? Равенство прав, свобода совести, слова, собраний, неприкосновенность личности, верховенство закона, независимость суда, демократическая парламентарная республика, широкое местное самоуправление, национальная автономия, всеобщее начальное образование, 8-часовой рабочий день, защита прав рабочих и т. п.
Война? До победного конца! Земля? Частное владение в пределах трудовой/предельной нормы (за счет отчуждаемых государственных и «частновладельческих» земель). Экономика? Упорядочение бюджета, снижение косвенных налогов, рост прямых прогрессивных, налог на наследство, таможенные пошлины – стимулы[462].
Все это замечательно, но эта программа заведомо не могла соревноваться с простыми лозунгами большевиков, обращенными к желаниям народа.
Вот эти лозунги (сентябрь 1917 г.):[463]
Власть Советам! «Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Из власти вычеркивается представительство имущих, средних классов. Только «трудящиеся», власть – «нам»! Будет наша власть!
Мир народам! Немедленно предложить мир. Земля трудящимся! Конфискация помещичьих земель, передача их в заведование земельных комитетов. Борьба с голодом и разрухой! Национализация банков и важнейших отраслей. Взять под рабочий контроль производство и потребление в масштабе всего государства. Все будет наше! Борьба с контрреволюцией помещиков и капиталистов! Арестовать ее главарей (Милюкова, Гучкова и т. д.). Распустить контрреволюционные союзы (Госдуму). Закрыть контрреволюционные газеты. Советы должны взять власть. Иначе – «неизбежность самой острой гражданской войны между буржуазией и пролетариатом». «За нами верная победа, ибо народ совсем уже близок к отчаянию, а мы даем всему народу верный выход»[464].
В голод, холод и войну большевики обратились к самым простым инстинктам: не жди, бери себе, отними, возьми, отомсти. Наша земля, наши заводы, наши банки, наша власть. Не «их».
Такое не перебить правами человека и всеобщим начальным образованием. Не перепрыгнуть сложными формулами раздела земли. «Когда появились у наших врагов… слова-шибболеты[465], зачаровавшие массы, и слова всё простые: мир, земля, право труда, классовая борьба, то нам нечего было им противопоставить. У нас отобрали наши слова: конституция, право, закон, для всех равный. Не было «конституции», пришла «революция»; «революция» была фактом, а «конституция» – только неосуществленным желанием ненавистного «класса»»[466]. «На сложные рассуждения… большевики по-прежнему отвечали демагогическими призывами к примитивным инстинктам масс»[467]. «Вся эта упрощенная проекция ленинских геометрических линий в политическую пустоту должна была… общедоступностью и абсолютной формой утверждений и требований гораздо сильнее подействовать на массы, нежели извилистые, полные благоразумных оговорок формулы»[468].
Всё так, но не только. Французский посол в России Морис Палеолог сказал в 1917-м: «Хорошие люди эти Львовы, Гучковы, Милюковы: серьезные, честные, разумные, незаинтересованные». Но… «ни у кого из них нет политического кругозора, духа быстрой решительности, бесстрашия, дерзания, которых требует грозное положение!». «Нужен, по меньшей мере, Дантон!»[469] Большевики такой решимостью обладали.
И все-таки еще раз: в чем неудача интеллигенции? Если вы строите «правильные институты», не выдвигая пунктом № 1 интересы народа (голод, холод, собственность, война, порядок), если надеетесь, что институты сами решат со временем все проблемы, то вы их или не создадите, или они будут «псевдо», а власть у вас отнимут. То же самое – если подмените народ «государством» и будете всегда ставить на первый план развитие государственности (чувствуется у Милюкова).
Значит, вы, как политическая сила, делаете не то. Вы совершаете обычную ошибку интеллигенции, взявшей власть и находящейся в прокрустовом ложе «правильных идей». Делать только так, а не иначе. Ваша политика не отвечает интересам народа – сегодняшним, главным. Вы обязательно проиграете силам, громко сулящим народу то, что он желает.
Это понял и Милюков. «После крымской катастрофы с несомненностью для меня выяснилось, что даже военное освобождение невозможно, ибо оказалось, что Россия не может быть освобождена вопреки воле народа. Я понял тогда, что народ имеет свою волю»[470]. Невозможно удержать власть в народе против его воли, против его согласия, против его понимания, что есть хорошо и что есть плохо, пусть даже он ошибается.
Милюков – крупнейшая фигура в российской истории. Жизнь любого человека – урок. Жизнь политика – трижды урок для нас всех. Этот урок прост: любые программы, реформы, социальные изменения должны не на словах, а на деле исходить из главнейших интересов народа, непрерывно улучшая его жизнь. Политик должен понимать эти интересы. Им должна быть подчинена его жизнь. Он не может подменять их «институтами» (формой) и правильными идеями (свобода, европеизация, почвенничество и т. п.). У народа есть своя воля. Когда идеи и форма идут мимо этой воли или даже подминают ее под себя, как в 1917-м или в 1990-х – жди крайностей, жди социальных взрывов, жди политического проигрыша и жди великих потрясений, подобных большевизму, потрясшему Россию.
1927. Стоять на страже. Кони
Обожаемый народом судья. Всеми любимый прокурор. Ничем не опороченный чиновник высшего ранга в распадающемся государстве. Разве это может быть? Да, может. А. Ф. Кони, пройдя три царствования, достигнув первого в России чина действительного тайного советника, очнулся в НЭПе, обласканный диктатурой пролетариата. Счастливый человек!
Счастливый? Карьерный! Многообещающий. Всего лишь в 33 года был назначен председателем Петербургского окружного суда – столица! – и незамедлительно, в 1878 г., попал в процесс Веры Засулич как судья, как тот, кто ведет присяжных к приговору. Кто? Никто в Российской империи, сын литератора и актрисы, выпускник юрфака Московского университета, прокрутившийся на прокурорских должностях в Сумах, Харькове, Москве и Петербурге и – приглянувшийся на курорте в Карлсбаде министру юстиции.
Засулич – дело выдающееся, простое. Террористка, стреляла в петербургского градоначальника Трепова, схвачена на месте, виновна, наказание неотвратимо. «Револьвер уже в руке, нажала собачку… Осечка! Екнуло сердце, опять, выстрел, крик… Посыпались удары, меня повалили и продолжали бить. – Вы убьете ее?
– Уже убили, кажется»[472].
По твердому мнению властей Кони намеренно провалил процесс Засулич, подведя присяжных, якобы подобранных им, в самой тонкой манере к тому, чтобы они решили: «Не виновна!». Немедленно освободил Засулич (бежала за границу) до нового приказа об аресте. Его никогда больше не подпустят к политическим процессам. Только уголовные и гражданские дела. «Когда, после 9-летней опалы за то, что по делу Засулич я был слугою правосудия, а не лакеем правительства, я был, наконец, назначен обер-прокурором, Александр III в зале Аничкина дворца… в грубых и резких выражениях высказал мне о "тягостном воспоминании о неприятном впечатлении, произведенном на него моим образом действий по делу Засулич"»[473].
Он сломал себе карьеру. Зачем? Можно смеяться, но ответ – идеализм, твердая приверженность нравственности, вера в права человека. Негибкая спина. Неспособность наклониться – в угоду, сделать против совести. И еще – любовь. Любовь к человеку попранному, человеку независимому, человеку, отстаивающему свое право на честное, самостоятельное существование. К народу, имеющему такое право. Он в 21 год, выпускаясь из Московского университета, написал диссертацию «О праве необходимой обороны» (1865). Это сочинение вызвало возмущение в цензуре. В нем признавалась возможность обороны против государства. «В справедливости и целесообразности… необходимой обороны в случае незаконных действий общественной власти нельзя сомневаться»[474]. «Вопрос о праве необходимой обороны народа против незаконно действующего правительства в виде восстания, революции… есть вопрос государственного права». Далее – разбор признания этого права «в сочинениях средневековых публицистов и писателей XVIII века»[475]. Позиция понятна.
По незаконному приказу Трепова был высечен розгами (не снял перед ним шапку, позорнейшее наказание, 25 ударов) политический арестант в доме предварительного заключения, с его одиночками, «душными, лишенными света камерами»[476], смертями, самоубийствами и сумасшествием заключенных. В нем 4 года содержалось до 200 человек политических. «Отвратительная сцена насилия, ничем не оправдываемого и безусловно запрещаемого законом» среди тюремного, «болезненно чувствительного, нервно расстроенного населения» немедленно довела его «до крайнего предела»[477] и вызвала эпидемию других расправ над заключенными. А реакция общества? Молчание, забвение, безнаказанность.
Тогда только последовал выстрел. Вот мнение защиты: Засулич совершила акт самопожертвования – не только мести, но еще и протеста «против поругания над человеческим достоинством политического преступника»[478]. Чтобы поднять вопрос «о действительно больных сторонах этой жизни»[479].
Кони ждал от присяжных признания ее вины «со снисхождением». «Я… желал, чтобы разум присяжных возобладал над чувством и подсказал им решение, в котором признание вины Засулич соединялось бы со всеми смягчениями»[480]. Его заключительное слово как председателя суда – это призыв тщательно разобраться в обстоятельствах дела. «Пусть в приговоре вашем скажется. „дух правды“»[481].
Присяжным был задан вопрос: виновна ли Засулич в том, что, «решившись отомстить», нанесла с «обдуманным заранее намерением» «рану… пулею большого калибра»? Ответ: нет, не виновна! Такой ответ – не отрицание самого выстрела. «Говоря "не виновна", присяжные вовсе не отрицали того, что она сделала, а лишь не вменяли ей этого в вину»[482].
Действие этого вердикта на общество было ошеломляющим. Он может толковаться как признание возможности необходимой самообороны народа. «Если к человеку врывается шайка разбойников, то, по всеми признанному естественному праву, он может защищаться с оружием в руках. Чем лучше разбойников жандармы, вламывающиеся в чью-то квартиру?»[483] Или считаться оправданием «преступности кровавого самосуда», по выражению Кони. Око за око! «Нашлись мстители. Найдутся и последователи»[484]. Он – одна из точек отсчета в кампании террора против властей. Только в 1894–1916 гг. были убиты тысячи чиновников, около 17 тысяч жертв «революционного террора»[485]. И еще – причина для новых жестокостей. Никаких больше присяжных. Око за око! Только военные суды!
Кони считал, что дело Засулич его спасло. «Если… я не оказался бы в опале… я бы продолжал взбираться по иерархической лестнице и, наверное… в один день очутился бы на министерском кресле. И передо мною оказалась бы альтернатива – или же с первых шагов сломать себе шею… или же… пойти на компромисс, на сделку со своею совестью: сперва уступить в одном деле, намереваясь уже зато в другом настоять на своем, но мало-помалу покатиться по этой наклонной плоскости, пока совершенно не потерять своего лица»[486].
Дальше – чересполосица. Он не любим, в опале, все помнят о деле Засулич. Но еще и очень ценим, как профи, честный, нравственный, умный, известный всей России. «Я 50 лет работал на большой сцене уголовного суда и правосудия»[487]. Сверхсложный случай? Крушение царского поезда в Борках в 1888 г., чудом не повлекшее смерть императора и его семьи? Следствием руководит Кони.
С 1907 г. член Госсовета и сенатор. Достиг высших чиновничьих рангов. Предложено министерство юстиции при Столыпине (отказался). Все возможные, по восходящей ордена: Св. Станислав II степ. (1868); Св. Владимир IV степ. (1874); Св. Владимир III степ. (1886); Св. Станислав I степ. (1889); Св. Анна I степ. (1895); Св. Владимир II степ. (1898); Белого Орла (1906); Св. Александра Невского (1915). Не достиг только высшего – с бриллиантовыми украшениями Св. Александра Невского (революция).
Так разве бывает? Как можно успешно служить, покрываясь орденами – и быть в оппозиции? «Как опротивел мне Петербург, какую непрерывную цепь страданий я в нем пережил лично за себя и за близких людей и за дорогое дело. Какие еще несчастья готовит мне судьба в этом Молохе?… Человек средних, умеренных убеждений, одинаково негодующий на насилие, откуда бы оно ни шло, сверху или снизу… в котором ошибки правительства не могут заглушить любви к отечеству и пред которым Петербург не заслоняет России, не находит здесь места, удовлетворения, признания, справедливости»[488]. «Мне до того опротивел этот громадный дом сумасшедших, называемый Петербургом… А еще бы лучше умереть – и не видать, и не слыхать ничего. Тяжело жить среди поголовного и бессердечного безумия целого общества»[489].
Как это возможно? Служить – и быть чужим? К тому же всю жизнь приготовляясь к смерти? В 22 года, 1868 г. – горловые кровотечения; 1879 г. – «временный паралич языка и верхней части тела»[490]; 1888 г. – «никак не могу добиться ладу с сердцем»; 1906 г. – «у меня бывают дни, когда случается по два припадка»; 1909 г. – «я испытываю такие боли, что кажется, что из сердца мне выдергивают зуб»[491].
Как можно выдержать это без семьи? «Судьба, серьезный взгляд на супружеские отношения, раннее знакомство с жизнью, вечный труд, не оставлявший досуга, – создало то, что я лично одинок»[492].
Кажется, он был сделан из крайностей. Быть либералом, «красным» – и верно служить, достигая высших чинов и наград. Всю жизнь провести в кровотечениях и сердечных припадках – и пережить большинство сверстников. Он ушел в 83 года, в 1927 г. Любить, быть окруженным женщинами – и остаться в одиночестве и без детей. Быть юристом, с мышлением ясным, формальным – и страстным в письме и речах. Толкователь Пушкина, общеизвестный критик, писатель и публицист, доктор права, почетный академик по разряду изящной словесности Императорской академии наук, избранный 8 января 1900 г. вместе с Львом Толстым, Чеховым, Короленко, Вл. Соловьевым. Как это соединить?
Есть ответ: труд. Вечная работа. Служение не государству – обществу. Любовь не к государству – к отечеству. Любовь к своему народу. Любовь к человеку. Безукоризненная нравственность и чувство долга – в помощи, чтобы хоть как-то умиротворить государственную машину. И сделать все возможное – лично, всем, чем можешь, – чтобы внести в общество нравственность, рациональность, должное чувство свободы и самоуважения. Чтобы суд был третьей властью в России, независимой, не безличной, не имеющей обвинительного уклона. «Нравственные начала в уголовном процессе (общие черты судебной этики)» – это ведь его труд[493]. «Иногда приходишь домой из заседания совсем с измученным сердцем, – и редки случаи радости по поводу спасения какого-нибудь несчастливца»[494].
Его тексты захватывают. Десятки очерков и статей, стенограммы речей в суде, письма, редкие по искренности, и сегодня, спустя сто с лишним лет чувствуются образцом стиля, ума и – лучше еще раз сказать – нравственности, доброты. Золотой русский язык. И еще – острые сюжеты. Его «Судебными речами» (1888) «все зачитывались»[495]. Следы его расследований у Достоевского и Толстого. Он был чудесным рассказчиком и, как бы сказали сегодня, «умел дружить».
Может быть, внешность? Верх обаяния? «На мне от рождения лица нет»[496]. Хромой, ковыляющий (случайное происшествие). «Тяжело было наблюдать за старым маленьким человеком, который на костылях передвигался по улице, часто останавливаясь для отдыха». А потом «мы забывали, что перед нами старик… Глядя на него и слушая его образную речь, часто перемежающуюся шутками, острым словом, изображением рассказываемого в лицах (он был прекрасным лицедеем), мы готовы были слушать оратора до бесконечности»[497].
«Обаяние ума – вот в чем заключалась сила Кони»[498]. Главное имущество – мозги.
Суд человечный, суд, охраняющий личное достоинство. Решение суда должно основываться на том, что «представляется логически неизбежным и нравственно обязательным»[499]. В нем должно быть проявление «той разумной человечности, которая составляет один из элементов истинной справедливости»[500]. Судья всегда должен иметь «возможность сказать себе, что ни голос страсти, ни посторонние влияния, ни личные соображения, ни шум и гул общественного возбуждения – ничто не заглушало в нем сокровенного голоса, не изменяло его искреннего убеждения и не свело его с намеченного судейским долгом пути действительного правосудия»[501].
Это именно тот суд, который нам нужен.
Как жить высокому чиновнику – чужому среди своих – в эпоху погромов и смертных казней? «Свобода совести русского человека по-прежнему опутана кандалами, и по-прежнему смертная казнь раскинула свое окровавленное крыло над всеми, даже и некровавыми, попытками негодующей души добиться лучшей участи для своей несчастной родины»[502]. «Во второй половине XIX века ежегодно казнили от 10 до 50 человек. Количество приговоренных к смертной казни увеличилось в 5—10 раз в начале XX века»[503].
А как жить при красном терроре – человеку, судье, признанному Дон Кихотом? Жертв – по меньшей мере десятки тысяч.
Кони ответил «хождением в народ». Публичным просвещением (больше 1000 лекций в 1918–1927 гг.). Честной попыткой нести культуру, искусство мышления, нравственность, высокую юридическую технику. Власти даже помогали (Луначарский). Единожды обыскан ЧК, арестован – но только на ночь. «Рабом ни отдельных лиц, ни толпы я никогда не был, работаю не покладая рук и не давая отдыха своему живому слову и в восемьдесят лет» (1924)[504].
Это – урок. Как в самую жестокую пору уйти от вертикалей, работая ради тех, кто сохранит культуру. Удерживать свет. Делать единственно возможное во времена жестокостей – публично говорить об этике, о суде – о третьей власти, которая все равно, рано или поздно, возникнет.
Счастливый, в общем-то, человек, ни в чем себе не изменивший. Пример, как не запятнаться, сделав карьеру. Как быть нужным и через 100 лет, чтобы можно было открыть том и начать хотя бы с этих слов: «Правительство всегда смотрело на меня как на только терпимого в рядах государственных слуг человека, пользуясь моими дарованиями и знаниями и моим тяжким трудом и видя во мне нечто вроде Дон Кихота, который добровольно несет иго чиновника… Но общество относится ко мне иначе. Оно понимает мое служение родине и с полным доверием обращает ко мне взоры, считая меня носителем нравственных начал. И в настоящее смутное и тревожное время оно ждет от меня слова»[505]. Его слово случилось. Нам и сейчас нужно такое слово – чтобы жить. Сложные времена никогда не переводятся в России.
Что еще почитать
У автора.
Миркин Я. Правила неосторожного обращения с государством. М.: АСТ, 2020.
• Спасать. Короленко. С. 211–216.
• Диктатор сердца. Лорис Меликов. С. 148–149.
• Уйти с достоинством. Валуев. С. 150–151.
• Последний фельдмаршал. Милютин. С. 152.
• Осторожно менять. Гейден. С. 208.
• Учить. Ковалевский. С. 209–211.
П. Клее