Девушки всё поняли без лишних слов, синхронно подскочили, сделали книксен и моментально удалились.
— Мои кузины, — пояснил Павловский, — сдается мне, читали они вовсе не историю аргонавтов.
Молодой человек закрыл книгу, забытую сестричками на лавсите, и поставил её на полку. Шумилов успел заметить, что это был том Расина на французском языке. Стало быть любовная французская лирика волновала девичье воображение много больше древнегреческих сказаний.
Заметив, с каким интересом Шумилов рассматривает толстые фолианты на застекленных полках, Павловский не без гордости пояснил:
— Ещё дед собирал, многие экземпляры привез из французского похода. Он, знаете ли, в Париже больше всего книгами интересовался. Тут и Расин, и Ларошфуко, и все энциклопедисты в прижизненных изданиях на французском.
— Неужели Вы всё это одолели?
— Конечно, нет. Но многое. Будем считать, что любовь к чтению у меня наследственная, — пошутил Павловский, — Итак, чем я могу быть полезен Вашему, Алексей Иванович, ведомству?
— Сергей Александрович, расскажите о Николае. Что он был за человек?
Они сели друг против друга в объемистые кожаные кресла. На маленьком столике на серебряном подносе лежали газеты и тут же — нож для разрезания бумаг.
— Мы с ним еще с гимназии дружили, с самого детства. Особенно в младших классах были неразлучны. Тесно общались до последнего момента… до его смерти, но в последнее время уже не так, как раньше, без прежней близости. Знаете, хоть и в одном университете учились, но я больше увлекся историей, а он — химией. Встречались в основном нашим кружком.
— А летом?
— Да, и летом. Дачи наших семейств были практически по соседству, чуть не доезжая Стрельны, так что мы все последнее лето вместе провели. На даче ведь занятия не слишком разнообразны, — ну, на лодке покатаешься, по лесу побродишь, качели, чай на веранде… И вот я, знаете ли, затеял ставить спектакль силами всех наших дачных соседей, репетировали чаще всего у нас. У Николая тоже была роль, но участвовал он словно по принуждению, словно ему самому это было не особенно интересно. Виделись, однако, чуть ли не каждый день.
— А чем же он занимался?
— Много читал, что-то там химичил… А после обеда и уж до самого вечера — к нам. Или я к ним.
— Скажите, а среди дачных знакомых Николая попадались люди не вашего круга, может, какие-нибудь, студенты-разночинцы или, может, сельские врачи?
— Нет… Впрочем, вру, были две барышни — дочери профессора Лесотехнической академии. Их матушка приходилась какой-то роднёй нашим соседям Волчаниновым. Да это, пожалуй, и все.
— А среди университетских знакомых Николая были люди левых, как теперь говорят, взглядов, из тех, что любят потолковать об «общественном благе»?
— В университете, конечно, немало всякого сброда, да только мы с ними не пересекаемся, вращаемся по разным орбитам. Ну, скажите, что может быть общего у нас с ними?! Представляете, у них верхом доблести считается умение пить водку, да не просто пить, а обязательно пить и солью закусывать! Видали вы эдакое?! Бахвалятся тем, что живут в грязи и сапоги носят нечищеные. Этакая особенная гордость у них! Они нас презирают за то, что мы правильно говорим по-французски и не сморкаемся посредством двух пальцев.
Откуда-то снизу послышались звуки рояля, и девичий смех. Сергей на минуту замолчал, как бы прислушиваясь, потом продолжил:
— Нет, вы поймите меня правильно, я не кичусь тем, что судьба ко мне благоволила и позволила родиться в семье потомственного офицера, но ведь надо же уважать человека прежде всего за то, что он сам такое! Вот, к примеру, наш семейный доктор — сын бывшего крепостного. Кончил курс, своим усердием добился положения… И почему же его не уважать? А все эти… либералы, радикалы… Никчемные людишки.
— Скажите, а на даче у Прознанских жила гувернантка, м-ль Жюжеван?
— Жила, но не постоянно, оставалась на 3–4 дня, а потом уезжала на пару дней в город.
— А какие у нее были отношения с Николаем?
— Она продолжала заниматься с ним французской грамматикой, но даже больше времени проводила просто так — то на лодке мы все вместе катались, то она нас усадит клубнику перебирать, да так, что мы все перепачкаемся. А вообще-то, было весело тем летом. Купаться ходили на озера, мы втроем, еще и Алешка, младший брат Николая, с нами.
— Вопрос интимного свойства: Николай не завел интрижки с кем-либо из крестьянок? — спросил Шумилов.
— Нет, ну что Вы?! — изумился Павловский, — Простолюдинки наших северных провинций уж больно… невзрачны. А почему Вы спросили?
Шумилов, разумеется, не стал объяснять своему собеседнику, что в пору своего возмужания именно с обычной казачкой получил первый интимный опыт. Гувернантки у Шумилова никогда не было и юношескую проблему Алексея Ивановича просто и без лишних затей решил пожилой кучер Остап, инвалид Крымской войны, за пять рублей столковавшийся с веселой черноглазой казачкой. Имени её Шумилов даже не узнал; случилось это словно бы мимоходом, во время поездки, имевшей совершенно другую цель.
— Я должен был задать этот вопрос, — уклончиво проговорил Шумилов, — А каковы были Ваши отношения с Николаем Прознанским в городе?
— Он как-то раз на вечеринке после изрядной порции коньяка рассказал, что состоит в связи с Жюжеван. Ну, так и что ж тут такого? Мы уже не дети, да и она не барышня из монастырского пансиона…
— Как долго длилась эта связь? — уточнил Шумилов.
— Он говорил, что с весны 1877 года.
— Вы ничего не путаете, Сергей Александрович? Речь шла именно о 77-м годе?
— Разумеется. Ему следовало готовиться к поступлению университет, они много времени проводили вместе, Жюжеван помогала готовиться. Вот тогда-то все это и случилось.
— Какие-то интимные подробности Николай приводил в подтверждение своих утверждений?
— Нет, от него никто этого и не требовал.
— Молодые люди склонны делиться пикантными подробностями. Для них это новый, еще очень необычный опыт. Так коллекционер спешит похвастаться своим последним приобретением, — постарался объяснить свою мысль Шумилов.
— Нет, Николай никаких особых деталей своих интимных отношений с Жюжеван не разглашал. К чему Вы, вообще, клоните? — Павловский явно недоумевал.
— Хорошо, поговорим о другом, — Шумилов демонстративно проигнорировал обращенный к нему вопрос, — Расскажите о поездке в бордель в компании с Прознанским.
Взгляд Павловского неожиданно скользнул вниз и он на секунду сделался похож на нашкодившего кота. Впрочем, в следующую секунду он ощерился:
— А это-то кто Вам напел?
— Представьте себе, об этом я прочел в свидетельских показаниях Соловко Владимира. Он что-то напутал? Прежде чем ответить, вспомните о статье 443 Устава уголовного судопроизводства.
— Нет-нет, я не говорю, что Соловко лгал. И я сам лгать не намерен. Просто деликатность темы заставляет быть осторожным в рассказах.
— Разумеется, — согласился Шумилов, — Так что там было в борделе? Как себя вёл Николай Прознанский?
— Представьте себе, напился, много играл на гитаре, бесцеремонно щипал девок, те хохотали и влюбились в него поголовно. Но он ни с кем не уединялся. Я, правда, сам отходил… аж даже дважды за вечер… но Прознанский так ни с кем… ничего… и не собрался.
— А Вам это не показалось странным? — сказав это, Шумилов сразу же пожалел о слишком очевидном подтексте вопроса. Впрочем, его собеседник не понял скрытого смысла услышанного:
— Нет. Возможно, так проявилась привязанность Прознанского к гувернантке.
Шумилов придерживался иной точки зрения, но говорить этого не стал. Он начал писать протокол допроса, а Павловский терпеливо сидел рядом, ожидая, пока Шумилов закончит. Пару раз в дверь тихонько стучали и в библиотеку заглядывала одна из кузин Павловского. На третий раз она наполовину отважно вошла и остановилась на пороге таким образом, что дверь закрывала половину ее лица и фигуры:
— Серж, может вы закончите свои скучные разговоры и присоединитесь к нам? Мы с Вандой уже придумали второй куплет. Получилось очень смешно, — в её голоске прозвучали интонации капризного ребенка, которого все любят и которому все прощается.
Павловский раздосадованно отослал её за дверь движением руки. Выглядел он очень задумчивым, видимо, концовка разговора с Шумиловым произвела на него удручающее впечатление.
— Спасибо, что уделили мне время, — поблагодарил молодого человека Шумилов, когда с формальностями было, наконец, покончено.
Провожаемый до дверей почтительным лакеем, он думал: «Здесь, в этом деле, врут все. Или, как minimum, противоречат друг другу. Полковник Прознанский утверждает, что Жюжеван была любовницей сына на протяжении по крайней мере двух лет. Сам Николай Прознанский заявил своему другу Павловскому, что интимной близости с гувернанткой добился год назад. Какой ему резон преуменьшать свой подвиг? Любой бы мальчишка гордился этакой победой и уж в кругу друзей живописал бы её во всех красках, даже несуществующих. При этом он едет в бордель, где не предпринимает никаких попыток интимной близости. Для чего же, спрашивается, он туда отправлялся? Потренькать на гитаре да спеть скабрезные стишки Лермонтова? Он не хотел близости с проституткой? Или не смог? Последнее ближе к истине. Хорош полковник Прознанский: он вроде бы негодует на служанку, соблазнившую сына, но не предпринимает ничего, чтобы избавиться от неё. Тетушка Анна Тимофеевна, судя по всему, права в главном: связь Николая Прознанского с гувернанткой санкционирована матерью молодого человека. Но при этом я не вижу ни малейшего мотива для преступных действий Жюжеван. Впрочем, и следов радикальной организации я тоже пока не вижу. Ну, не невидимки же они в самом деле? И кто-то же писал анонимку в канцелярию градоначальника. И кто-то пропитывал опием папиросы Николая Прознанского!»
Алексей Иванович размашисто шагал в сторону Медного всадника. Вечерело. От Невы тянуло холодом, прохожие ежились и ускоряли шаг. «Когда ж